Их было около тридцати. Этих странных детей.
Саман всегда называл их именно так – «странные дети». У Харриса для них было другое слово: необычное, чужеродное. Оно редко встречалось в книгах, его не использовали те, кого знал Саман. Впервые услышав, он не понял, что оно значит.
Не понимал и теперь.
Заклинатели. Почему «заклинатели»? Заклинания – песни Ветров, Зуллура и Сестер – не звучат в мире, где живут люди. Люди не могут ни слышать их, ни тем более – петь. А те дети… они даже почти не разговаривали. По крайней мере, Саман не слышал их голосов вообще. Только один раз.
…Дети, кроме нескольких, были не местные, из окрестных городков. Сначала их приводил Харрис, потом они стали приходить сами. Ребятишки сидели либо в школе после занятий, либо в потайной мастерской Чепмэна, либо Ширу и Конор уводили их гулять. Саман редко за ними наблюдал, а когда наблюдал, они резвились с животными на природе, или играли, или слушали то, что рассказывал кто-то из двоих. Мечтатель или Близнец. Дети обожали их.
Пару раз Харрис зачем-то просил Самана провести с кем-нибудь, например, с Конором, тренировочный поединок. Дети наблюдали, Саман не мог понять, что выражают их глаза, и это его тревожило: смысла в происходящем он не видел. Потом Харрис просить перестал. Через некоторое время Саман забыл о детях. А потом Харрис сказал, что в последних вагонах нужно поставить лучших. Потому что…
– Это самые ценные вагоны.
Саман помнил: слова слышала Мина, хотя и вряд ли поняла их смысл. Именно поэтому, когда поезд остановили, к последним вагонам ринулась треть всех сил Длани. Тогда он окончательно понял, что его подозрение было ошибочным. Детей к бою явно не готовили. Они ничего не делали. Просто падали и гибли под пулями.
Пока они еще ехали, он пытался расспросить их. Дети молчали, и вскоре Саман оставил их в покое. Его и так тревожило слишком многое.
Например, что он не сможет руководить обороной поезда, находясь здесь, в хвосте.
Или что Чара недавно родила и была не в порядке, а от нее зависело поведение Быстрокрыла.
Или то, как Конор поступил с Миалем, надев мундир.
Странные дети молчали, а потом так же молча умерли. Но Саман запомнил кое-что еще.
– В том вагоне, куда я запрыгнул, когда началась погоня за Быстрокрылом, – тихо продолжил Роним, – было несколько живых. Девочка, два мальчика. Я видел их среди трупов, на полу. Три ребенка среди груд тел. Они молча смотрели на меня и даже не плакали. Я приблизился… и тогда они вскочили. Я еще не закрыл дверь и вдруг подумал: они, наверное, думают, что я пришел их добить. Тогда я бросил оружие, раскинул руки и сказал: «Идите ко мне». Думал… хотя бы обнять их. Они подошли. Вцепились в меня, все втроем, прижались. Они так дрожали, Миаль… не передать. Я сказал что-то вроде: «Не бойтесь, все кончилось, я вас заберу». И…
– И куда ты их дел?
Отшельник сидел прямо. В его глазах появился настороженный блеск. Он слушал и запоминал, явно стараясь сосредоточиться только на рассказе.
– Никуда. Они шагнули навстречу и вытолкнули меня. В озеро. А перед этим девочка сказала мне…
– Что?
Роним видел: Отшельник весь подался вперед. Сейчас он как никогда похож был на шпринг или лавиби… кого-то, кто пытается понять больше, чем способны дать слова. Он хватался за возможную подсказку, вот только…
– Она произнесла: «Уходите. Тут сейчас будет очень плохо».
Миаль сцепил кончики пальцев и прислонился к ним лбом. Непривычно черные волосы частично закрыли его лицо.
– Я… благодарю тебя.
– Вряд ли стоит.
– И все же.
Он поднялся. Роним остался сидеть, только поднял голову:
– Ты не надумал вернуться? Поговорить с ним?
– Такую правду должен открывать близкий человек. Который знает, как потом облегчить боль.
– Думаешь, я знаю?
Отшельник вымученно улыбнулся и издал смешок.
– Однажды ты вернул ему голос, Роним. Кто знает его лучше тебя?
Хотелось опустить голову. Или просто отвернуться. Не думать о том, что стоит за этими словами. Кто он, в конце концов? Серая шавка, так их зовут. Как нечто серое вообще может что-то для кого-то значить? Но…
Там в квартире он один. С тем огрызком правды, на который у Миаля хватило сил. Может, уже спятил, может, близок к этому. Надо идти.
– Что ж. Если можешь уйти, уходи, – сказал Роним и увидел кривую улыбку Отшельника.
– Жестоко. Все-таки правы те, кто говорит, что серые ничуть не лучше алых.
– Теперь мы квиты. Вот и все.
Если можешь уйти, уходи.
Миаль произнес эти слова, когда они стояли под проливным дождем на берегу одного из сотен безымянных веспианских озер. Поезд остался позади, все было кончено. «Если можешь уйти, уходи, после того, как предал меня», – так он сказал. И Роним ушел. Так же молча и так же трусливо, как уходил сейчас человек в форме.
Отшельник не воспользовался дверью подъезда. Просто шагнул в тень и исчез.
– Ты знал и это?
Роним впервые мог сказать правду, глядя на лица на газетной полосе, и был рад этому.
– Нет. Я был уверен, что Чара Деллависсо…
– Мертва. – Ласкез наконец поднял глаза. – Да, помню, та красная тряпка в воде…
– Ее шарф. У нее было два таких. Она любила этот цвет.
Зачем нужны эти бессмысленные детали? Но лучше не молчать. Просто говорить хоть что-то, вдруг это поможет, ведь больше всего Роним опасался, что…
– Пойду прогуляюсь. – Ласкез шагнул к двери. Роним поймал его за плечо.
– Ее нет в городе. Отшельника тоже уже нет, я уверен. У алопогонных быстрые самолеты. И… тебе надо успокоиться. Прямо сейчас.
Они – одного роста и, наверное, одинаково бледные и напряженные, – смотрели друг на друга. Ласкез скривил губы; его дыхание было частым и неглубоким, взгляд помутнел. Смотреть в его выцветшие глаза было почти невозможно.
– Хорошо. Тогда…
– Не вини его, – невольно вырвалось у Ронима.
Ласкез желчно осклабился:
– Что поймал ее? Что лгал нам? Что не дал тебе меня забрать, когда мы…
Роним вздрогнул.
– Откуда ты это взял?
Несколько мгновений Ласкез прожигал его взглядом и наконец, усмехнувшись, опустил подбородок:
– Когда молчишь, становишься наблюдательнее. Я подозревал. Он…
– Он спас твою мать. И…
– Вешает ее сейчас!
Ласкез выпалил это, привалился к стене и сполз по ней. Опустил голову, погружая пальцы в отросшие волосы и сжимая их. Роним боролся с мучительным желанием закурить – чтобы отгородиться хотя бы дымом.
– Она так тянулась к Тэсси. Так тянулась. Ко мне реже, хотя я тоже замечал, она…
– Я уверен: это не решение Отшельника.
– Чье бы ни было, он с ними!
– Пойми…
Ласкез поднял глаза, по-прежнему мутные и пустые. Роним с трудом заставил себя не менять позы – остался возвышаться над ним. Он скрестил на груди руки и ровно отчеканил:
– В Аканаре люди. Много людей. И главное, чего они хотят, – чтобы не случилось беды. Остановить тех, кто не остановился сам, как…
– …Ты?
Роним кивнул.
– Если ты действительно слышал, о чем говорила Мина, то должен понять. Если ты и правда хочешь стать тем, кем задумал, – одним из нас… то не должен осуждать служителей Длани. Никого, если они защищают чью-то жизнь.
– Но мама…
«Чужое слово», – устало подумал Роним. Чужое для него самого, росшего с отцом, чужое для этого сироты из Малого мира. Для них обоих слово «мама» было из какого-то другого языка, принадлежавшего другой жизни, другому детству и другому будущему.
Ласкез запнулся. Его лицо исказилось: оно, еще мгновение назад казавшееся взрослым и решительно-незнакомым, стало таким, каким Роним его запомнил. Как в тот день, когда он нес в клетке волчонка и садился в самолет. Когда по лестнице Крова бежал мальчик. Испуганный, потерянный, брошенный ребенок. Ребенок, которого он предал.
«Кто знает его лучше тебя?»
Роним сдался. Он присел рядом и посмотрел Ласкезу в глаза.
– Куплю билеты прямо сейчас. Я не знаю, сможем ли мы что-то сделать… но мы будем с ней.
Еще какое-то время они просидели молча. Рядом, в темноте, слушая пролетающие самолеты. Ласкез попросил сигарету. Это было не самым правильным поступком, но Роним ее дал. После, поднявшись, вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь соседки. Что бы ни произошло дальше, за Поэтессой стоило присмотреть.
– Самое поразительное – то, что после всего мы снова едем туда вместе, Роним.
– Учитывая, что ты сказала, что для тебя я умер… ты едешь с трупом.
– Вот мерзость.
Таура спала, свернувшись на верхней полке. Мина сидела на нижней, хмуро подтянув колени к груди. Ее волосы, обычно аккуратно уложенные, теперь были едва собраны в растрепанный пучок, лицо казалось бледным и осунувшимся.
– Тебе стоит поспать, мне кажется.
Слабо усмехнувшись, она покачала головой. Роним отвернулся и стал смотреть в окно.
Скорый Аджавелльский поезд должен был прибыть в Аканар уже к началу второй вахты. Колеса выстукивали так бешено, что детективу казалось, под этот звук невозможно уснуть. Но Таура и Ласкез спали.
Роним поднял голову.
Над собой он видел свесившуюся руку с длинными худыми пальцами.
– Что задумал Ширу?
– Ты в курсе, – холодно отчеканила она. – Я знаю не больше тебя.
– Почему ты не с ним?
– Сам знаешь, – так же коротко отозвалась ла Ир. Сыщик усмехнулся:
– Если он так уверен в плане, его уже не могло остановить, что за тобой может следить Жераль. Если бы он хотел видеть тебя рядом…
– Заткнись. Дело не в этом. Просто я сама…
Мина осеклась, скривила губы, вздохнула. Не мигая она смотрела перед собой, и что-то в ее лице было непривычным.
– Там будет мой сын, – тихо, но членораздельно произнесла она. – Я хочу его увидеть.
– Сын?
– Ты слышал. Мой сын от Лира. Они… – тонкая рука махнула в сторону Ласкеза, – друзья. Я видела его, когда ездила в Такатан к