– Воды?
Точно посмеиваясь над этим предложением, небо уронило первую каплю дождя на их сомкнутые руки. Варджин мотнул головой и улыбнулся. Ладонь, державшая руку Тэсс, была холодной.
– Иди под крышу. Кажется, будет буря. И как ни печально, я даже не в состоянии согреть тебя своими жаркими объятьями и все такое прочее. Скорее ты в них простудишься.
– Я должна тебя бросить?
Джин посмотрел на ее запястье. Так задумчиво, будто там был написан ответ.
– Должна. Может, мы к тебе придем.
– Вряд ли. Джер все бури проводит с этим кораблем.
И проведет последнюю.
Что-то говорило ей об этом. Этому не помешают никакие доводы. Варджин, возможно, подумал о том же и все же постарался усмехнуться.
– Тогда выпей чего-нибудь горячего и послушай шум океана. Неизвестно, что с нами будет дальше.
Она хотела ответить ему, уже даже открыла рот… Но Джин, лукаво посмотрев на нее одним глазом, спросил:
– Поцелуешь еще раз?
Тэсс недовольно фыркнула и поднялась:
– После такого напутствия пусть тебя целует Ванк.
– Вредная. Не люблю грязные манипуляции, но повторюсь: кто знает, что с нами будет…
Тэсс наклонилась и поцеловала его в лоб. Он замолчал.
– Доброй вахты.
– Эй…
Тэсс услышала это, уже уходя, и оглянулась. Теперь Джин стоял, облокотившись на борт корабля, и смотрел ей вслед.
– Не слушай его. Моего брата. Он говорит, ты приносишь одни неприятности… – Джин помедлил. – Но это неправильное слово. С тобой скорее… приключения. И может, в это верят только дети, но настоящие, важные приключения всегда кончаются хорошо. Не знаю, кто так задумал, но это так.
Тэсс прищурилась. Джин едва заметно улыбался. Улыбка не была ни хитрой, ни наглой, но она на всякий случай предупредила:
– Как бы красиво ты тут ни болтал, не буду больше тебя…
– Не надо.
Он оказался рядом в два стремительных прыжка и встал к ней вплотную.
– Я сам.
Тэсс зажмурилась, едва его руки мягко легли на плечи. Джин поцеловал ее, и она сразу почувствовала: ноги глупо, предательски подкашиваются. Но ее крепко удерживали в объятьях.
– Я… не самое хорошее приключение, – произнесла Тэсс, уткнувшись лбом Варджину в грудь. Холод продирал до костей, усиливаясь вместе с ветром. Океан гулко шумел в ушах. За ворот капало.
– Лучшее. Из всех возможных, – тихонько ответил Джин.
И ей стало по-настоящему тепло.
В Аканаре Странника тоже встретил дождь – пока слабый, косой, оседающий мелкими каплями. А еще лежал туман. Не тяжелая белая гуща, укутавшая однажды Кров, а всего лишь слабая, будто подсвеченная изнутри сырая дымка. Аканар плакал мелкими, почти невидимыми слезами. Не издавая ни единого звука.
Странника встретили три фигуры на берегу. Первой Тэсс узнала светловолосую полукровку шпринг, не надевшую капюшон и насквозь вымокшую. Вторым – темноволосого юношу киримо, чей облик почти не изменился, не считая того, что на его плечи была наброшена старая черно-серая форменная куртка. Третьим…
Это был сыщик. Тэсс не помнила его лица, но не сомневалась – это он. Девушка разглядывала отросшие волосы, прилипшие ко лбу. Видела потрепанный плащ, грязные сапоги, кобуру на поясе. Мужчина поднял руку и помахал кораблю.
Детектив щурился и казался обеспокоенным. Но он не помешал, когда Ласкез и Таура ринулись вперед, вдоль линии движения корабля. Тэсс обернулась. Джер тихо попросил:
– Странник, спусти ей трап. А мы пока поищем гавань получше.
Джин одобрительно усмехнулся и остался на месте. Тэсс пробормотала:
– Я… благодарю.
Джер отвел глаза.
Мы навсегда останемся близнецами.
– Не задерживайся. Он тебя ждет.
И Тэсс первая из нового экипажа Странника побежала навстречу брату.
9. Тени и отголоски
Его впервые привезли сюда в один из теплых, удивительно душных дней ветра Сбора. Такатан, лениво распластавшийся среди жидких сосновых рощ, показался ему небывало уродливым городом. Уродливым настолько, что Миаль словно начал задыхаться здесь. Угнетало все: скверно мощеные улицы, многочисленные грязные рынки, незамысловатые дома, увитые дохлым желтеющим растением. Отсутствие машин: за пределами вокзала и центра встречались разве что велосипеды, а чаще – ездовые животные, запах которых накрывал всюду тяжелой волной. Угнетала даже синяя полоса воды до горизонта. Единственное, чем на прощание его немного смог утешить Конор.
– Ты будешь жить возле океана!
Ему не стало лучше в «алом» квартале, где крутились на ветру жестяные флюгеры в виде кораблей. Не полегчало и под мягким рассеянным взглядом Сопровождающего офицера Доптиха. Не стало лучше и в комнате, откуда был виден залив. От сердца отлегло чуть позже. Когда зажглись голубые мерцающие цветы сикинараи. Когда с ним заговорил Грэгор Жераль, мальчик-сирота из другого – Малого – мира.
Наутро он понял, что дохлое растение днем жадно пьет свет, чтобы ночью – ярко сиять. Что хрупкие подземелья, из-за которых запрещены машины, скрывают другой, пока недоступный, таинственный город. А искрящийся океан оказался красивым. Там водились китрапы.
К концу Смены он понял Такатан. К концу юнтана – полюбил.
…Теперь, возвращаясь сюда, он чувствовал иллюзорное успокоение. Проклятье всем ветрам, ведь он дома. По-настоящему дома.
Пока за стеклом самолетного иллюминатора ползли сизо-зеленая полоска суши и синее полотно воды, его преследовали мысли, которые набегали резко, сродни волнам: словно внезапный прилив. В его мыслях был тот, кто сидел с пустым взглядом в тесной квартире в Аджавелле. Тот, на кого он сбросил необходимость рассказать правду. Та, которую он надеялся застать и остановить. Что бы там ни говорил…
«Все должно кончиться. Все должны это видеть».
…Он. Паолино почувствовал нервный озноб и поднял воротник. План был по-прежнему неизвестен. Его не удавалось предугадать.
«Выполняйте указания Краусса. Я появлюсь. И даже сам дам ей чашу».
Смутный образ – тень на пороге комнаты, криво улыбающаяся на прощание, – вспыхнул под сомкнутыми веками и сгинул. Думать о Грэгоре не было сил. Мысли будили ярость, недоумение и… кое-что другое. Почему? Почему он поступил так?
Не захотел ехать вместе. Ничего не объяснил. Исчез. Все… настолько изменилось за то время, что они провели порознь? Жераль и раньше был осторожным, но ему доверял всегда.
Конечно… в том, что он сделал с Миной Ирсон, ки тоже не признавался до последнего момента. Но это объяснялось: Лир мог учуять от любого из Син-Четверки опасный запах. Было лучше, чтобы он шел в атаку, ни о чем не подозревая, – Грэгор это просчитал. И теперь он тоже что-то просчитывал. Лихорадочно, торопливо, частично вслепую. И…
Здесь и начиналось другое. Миаль чувствовал не обиду. Не досаду. Хуже. Впервые за все время знакомства он… боялся. За человека, который сам, казалось, воплощал чистый страх. Это сводило с ума.
Он снова стал думать о других. О Тэсс, Ласкезе, Рониме. Когда за окном уже показалась гавань, – о Коноре. О брате, который радовался тому, что Миаль увидит океан. Конор ничего не знал, например, о том, что уже на третий или четвертый юнтан обучения океан приобретет особое значение. Курсантов начнут брать на облавы – в рейды по ближним островам, где безнаказанно разбойничают ассинтары – пираты, зовущие себя иномирцами. А лучшим… лучшим позволят поучаствовать в настоящих допросах.
Он зачем-то попытался вспомнить, когда впервые убил человека. Воспоминание обрывалось: на курсе он числился одним из лучших, облав – как и Грэгор, как и Лир и Сиш, – прошел много. Трупы: падающие в воду с ранеными крылатыми лошадьми или заваливающиеся на палубные доски кораблей, – слеплялись в памяти в сплошной кровавый ком. Первое убийство из кома не вычленялось. И уж точно – не поразило, не вызвало «слома», о каких писали в книгах и говорили на занятиях по медицине мозга и боевой подготовке. Может, поэтому…
«Ты ненормальный. Ты… не мой брат!»
Может, поэтому Конор стал странно на него смотреть, а Саман сказал: «Рано или поздно он ударит. Твой первый мертвый».
Миаль знал: Саман, поначалу гордившийся первым убитым разбойником, вскоре начал видеть его в кошмарах. У Паолино же такого не случалось. Видимо, с ним в самом деле что-то было не так.
Он посмотрел на серые ноздреватые громады нор Вайлент о'Анатри. Уютный дом, в котором они с Грэгором и Сишем так любили бывать. Лир мог бы вырастить здесь пару десятков детей. Жаль, получилось меньше. Забавно… намного меньше, чем вырастил он сам. Управитель Крова, под крышей которого могло приютиться разом до трехсот сирот.
А ведь Лир так хотел большую семью. В конце концов она даже появилась. Семья была полна больных детей, в ней не обосновалась ни одна женщина. И все равно… эту проблемную, постепенно разваливающуюся семью Лир по-настоящему любил.
Если бы он, Отшельник, научился хоть вполовину так любить свою. Но, наверное, этому нельзя научиться. Даже воспитывая на далеком острове сотни неприкаянных детей.
Мальчик сидел, понуро опустив голову. Ресницы – длинные, черные, девчачьи – почти прикрывали большие выразительные глаза. Может быть, поэтому управитель пока мог смотреть на маленького Ласкеза Ва'ттури. Не ощущая того, что он испытывал обычно, если кто-то из двух черноволосых близнецов случайно оказывался рядом.
– Не будешь говорить. Так?
Тонкие бледные пальцы сцепились в замок. Ласкез закусил губу. Управитель отстраненно проанализировал: с интонацией вышла ошибка. Может, он сказал это слишком строго, может, нервно, а может, даже угрожающе. А так нельзя.
– Не бойся. Больше никто не будет тебя заставлять. И… – заметив, что Ласкез вдруг сморщился, управитель прибавил: – Лечить. Горькие лекарства тут не помогут.
Так-то лучше. Мягче. На губах – из-за забавной гримаски мальчика – сама собой появилась улыбка. Управитель попытался ее прогнать и вовремя успел – за мгновение до того, как Ласкез приподнял голову. На Миаля смотрели ярко-голубые глаза, точно такие же, как были у Конора.