Кладбище. Кладбище самолетов.
И теперь, когда берег шел бурлящими волнами, проваливался и исторгал что-то из своего нутра, имя – и все, что за ним стояло, – вспомнили многие.
Первые мертвые явились не оттуда. Они снова пришли из поезда: выползли из разбитых окон, забрались на крышу, спрыгнули вниз. Они не нападали, а просто стояли и смотрели. Редкие живые среди них – сбежавшие с острова Четырех Ветров Зодчие – терялись в серой, смердящей, одетой в тряпье толпе.
Вслед за ними из песка показались древние самолеты – небольшие, грубо сколоченные деревянные машины. Многие из них были повреждены, многие бестолково разрывали песок. Они напоминали только что проснувшихся животных, пытающихся понять, вовремя ли прервали их сон. Пока они были безобидны. И все же… пилоты уже поднимали головы – оголившиеся черепа, полускрытые остатками летных шлемов. Неуверенно брались за штурвалы. И вглядывались невидящими глазами вперед.
– Что ты сделаешь теперь, Рин Краусс?
Человек в желтых очках смотрел на того, кто вместе с другими загораживал людей на скалах. Загораживал хлипким заслоном, где даже теперь – когда у виселицы уже никого не было, когда оттуда сбежали приговоренная и ее конвой, – получилось всего пять рядов. Еще примерно столько же военных перебралось наверх, за толпу; они готовились принять первый удар своей собственной, уже не подчинявшейся им техники. Но та техника не стреляла. Кажется, она была сейчас не нужна.
Офицер не ответил на окрик. Он молча целился из винтовки в солдата. Одного из трех своих храбрых, недавно убитых солдат, кто теперь нетвердыми шагами подступал к цепи.
– Áрлас… пожалуйста… – шепнул Краусс тихо. Мертвый алопогонный выстрелил и убил стоявшего в цепи серопогонного наповал.
…Самолеты поднимались из песка один за другим, и многие из них взмывали в воздух. Это был странный парящий полет, который дарила только чистая тэ. Ни одна из сбитых машин уже не взлетела бы просто так. И теперь… темнея в небе, они напоминали полчища насекомых. Все больше их – и этих насекомых, и тех, кто когда-то принял смерть, сражаясь, – выбиралось наружу.
Мертвые были ссохшимися и будто потемневшими от недосягаемого света Зуллура. В первые мгновения они с трудом поворачивали головы, но очень быстро, напитываясь силой, становились ловчее, чем, возможно, были при жизни. Мертвые двигались стремительно, будто силу им давал ветер. Они перегруппировывались, вспоминая забытую муштру. И они не знали усталости.
Солдаты, алые и серые, падали один за другим. Многие, упав замертво, тут же вставали – чтобы идти в бой уже на противоположной стороне. Слишком многие погибали, даже не выпуская из рук оружия. И слишком немногие умирали от ранений, уродующих и скрывающих от товарищей их лица. Иногда солдаты окликали кого-то, будто надеясь пробудить и вернуть, и почти сразу же падали замертво рядом.
– Послушай меня!
Офицер с красной прядью, долго сражавшийся рядом с девочкой в форме, пробился к поезду. Он уже был ранен и едва двигался по песку. Добравшись до ступеней, он резко вскинул голову и встретил взгляд поверх желтых очков. Он выпрямился. Один из прикрывавших его солдат упал.
– Что ты хочешь? Чтобы мы сдались? Отзови тварей, и…
Маленькая девочка на ступеньке шевельнула рукой. Убитый солдат встал. Офицер развернулся и снес ему голову прикладом, после чего подступил ближе:
– Так не сражаются! Это не битва! Это…
Хо' Аллисс задумчиво вскинул брови. Сошел пониже, минуя ребенка и девушку. Усмехнулся и наконец кивнул:
– Какая наблюдательность. Это не битва. Это резня.
Рыжая девочка посмотрела на покачнувшегося офицера в упор, и тот вдруг – в какой-то дикой ярости – замахнулся на нее штыком. Но мать малышки даже не успела помешать, как оружие опустилось, так и не ударив.
Офицер не получил новых ран. Он просто застыл и уставился на ребенка, самозабвенно шевелившего пальцами и поднимавшего из песка новые и новые фигуры.
Фигуры прошлого.
Фигуры дикого мира.
Фигуры существ, которые больше всего на свете боялись потерять то, во что они верили.
Потерять каких-то выдуманных созданий. Глупые обычаи. Иллюзорную свободу. И…
…Семьи. Конечно же, семьи, у них, у этих солдат, тоже наверняка были. Это единственное, что никогда не менялось в мире. Во что бы в нем ни верили и из чего бы ни стреляли.
– Кажется, ты постарел.
Сказав это, Хо' Аллисс с размаху ударил Краусса сапогом по лицу. Когда тот рухнул на песок, к нему никто не приблизился. Вокруг тела образовалось что-то вроде мертвого круга. Только вдалеке, где бой еще кипел, девочка в такой же форме попыталась подбежать, но ее поймал за руку высокий черный шпринг и спрятал за собой.
Один за другим солдаты и те, кто дрался на их стороне, – тобины и люди из толпы – видели: командир повержен. Видели и либо останавливались, либо замедляли свои движения. Древний, самый древний из всех законов работал: гибель вожака убивала стаю.
Они пропускали атаки. Отступали. Проваливались в песок. Они сдавались под напором идущих мертвецов, в тени тех, кто кружил под облаками и даже не стрелял. Они не оборачивались назад, где алели паруса и флаги, и не смотрели вперед, где алел от крови песок. Они постепенно задыхались от смрада времени, оборачивающегося то гнилью, то солью, то мокрым песком.
Но бой прекратился не тогда, когда сдался последний. Бой прекратился за несколько мгновений. Ровно за несколько мгновений.
– Великовата армия для посредственного писателя… может, заберем ее себе?
Легенда
Никто не видел, откуда они пришли – алопогонный офицер с собранными в сотни косичек волосами и босоногая девушка в отороченном мехом платье. Они неторопливо брели рядом, будто прогуливались и только что прервали увлекательный разговор. Мужчина внимательно вглядывался вперед. Девушка обратила взгляд к небу, где было полно самолетов.
– Мало… – задумчиво сказала она.
– А ты уверена?
Девушка хмыкнула и уставилась под ноги, даже шмыгнула носом, будто принюхиваясь.
– Совершенно точно. Тут вокруг нас еще много скелетиков. Знаешь, сколько?
– Хм… пятьсот?
– Мало.
– Тысяча?
– Все еще мало.
– Тогда две?
Девушка посмотрела сочувствующе и махнула рукой:
– Ладно… я лучше покажу. Я же обещала.
Она остановилась и зажмурила глаза. Мужчина, пожав плечами, обогнул ее и неспешно двинулся дальше.
Пока двое приближались, на побережье ничего не происходило.
Здесь воцарилась тишина – липкая и вязкая. Мертвые люди резко, почти синхронно опустились на колени. Живые медленно, с трудом дышали. Техника – та, что закрывала толпе путь к отступлению – заглохла. Замолчали моторы машин, опустились ниже суда и самолеты. И больше никто не кричал и не плакал в толпе. Стал слышен единственный звук, который и должен был быть слышан в этой бухте.
Шум прибоя.
Ведь здесь не звучало ничего другого. Очень давно.
Офицер с заплетенными волосами медленно приблизился и окинул взглядом линию огня. Его лицо напоминало застывшую маску, через прорези которой слабо и холодно блестели голубые рептилоидные глаза. Мужчина не нахмурился, даже быстро сосчитав мертвых.
– Ло Краусс…
Он прошел к поезду и опустился рядом с распростертым командиром, проверил его пульс. Чему-то кивнул, встал и встретился взглядом с человеком, снова отступившим на верхнюю ступеньку поезда.
– Лучше тебе сдаться. Вам всем.
Последнее он адресовал четверым сидящим. Они шевелили пальцами, будто перебирали невидимые игрушки. Никто из них не поднял взгляда. И, кажется, никто не понял, что движения пальцев уже не действуют.
– Может, лучше сдаться тебе? – Хо' Аллисс бросил взгляд вдаль, где босая девочка стояла в прежней позе, и снова уставился на офицера. – Да кого ты притащил? Кого…
– Я сделала! – раздался звонкий голос. Девушка засмеялась. И, когда офицер на нее посмотрел, вдруг бешено заскакала на одной ноге, а потом, раскинув руки, начала кружиться. За ее узкой спиной морские волны бурлили и тонули, захлебываясь сами в себе.
Девчонка оказалась права: их было не пятьсот, не тысяча и даже не две. И правы были аканарские искатели жемчуга, рассказывавшие в трактирах о том, как, ныряя, они видели под водой огромные темные силуэты с чудом уцелевшими останками снастей.
Там, под океаном, было второе забытое кладбище.
Кладбище Кораблей.
И теперь, пока босая светловолосая девица весело кружилась на берегу, корабли один за другим вырастали за ее плечами. Ростры – десятки разбухших от воды, просоленных фигур, – открывали подсвеченные золотом глаза. На ближних палубах появлялись силуэты. Матросы и капитаны давно сбросили кожу, волосы, шерсть и чешую, заросли моллюсками и кораллами и потеряли голоса. Но они просыпались и лезли поднимать паруса, шли заряжать пушки. Пусть парусов почти не осталось, а в пушках выросло и умерло не одно поколение морских ежей.
Офицер с заплетенными волосами улыбнулся, когда девушка подбежала. Она продолжала кружиться рядом, и океан продолжал освобождать то, что укачивал и баюкал много юнтанов подряд. Побережье выпускало последних пленников – самые искореженные, самые древние, самые поломанные машины и люди лезли из-под песка. Самолеты опустились ниже. Человек на ступенях поезда потерянно вглядывался в них.
– Сражайтесь! Она не может быть сильнее вас. Она же одна!
Они пытались. Рыжая мать, рыжая дочь, двое юношей сосредоточенно закрывали глаза. Они сидели прямо на песке и упорно погружали в него ладони. Они сгорбились и опустили головы – но все равно можно было увидеть, как они бледны. На их руках тонкими синими жгутами проступили вены. Наконец рыжая девочка, слабо вскрикнув, начала падать без сознания, и мать тут же остановилась, поймала ее, прижала к себе. Двое других продержались еще немного, но наконец сдались. Один прижал две рыжие головки к себе. Второй просто отвернулся к океану.