А босая светловолосая девушка… все так же танцевала и скакала вокруг алопогонного. В какой-то момент она схватила за руку одного из мертвых летчиков, почти уже разложившегося, и заплясала вместе с ним, вздыбливая кучи песка, оставляя отчетливые следы, топая и вопя:
– Просыпайтесь! Просыпайтесь! Просыпайтесь! Про…
Она осеклась, будто споткнувшись, и выпустила летчика. Трескающийся, тонущий мир покачнулся вместе с ней. Казалось, ей стало дурно, – так быстро исчезла с лица широкая улыбка, так быстро опали развевавшиеся светлые волосы. Девушка остановилась. И медленно опустилась – скорее даже осела, – на колени.
– Двое, – пробормотала она. – Остались… двое. Мне позвать их?
Офицер улыбался. Но что-то неуловимо переменилось и в его ожесточенном торжествующем лице. Он подошел к девушке и спрятал руки в карманах мундира.
– Если, конечно, они существуют.
Она подняла взгляд.
– Ты знаешь. Знаешь как никто.
– Зови.
– А ты не дашь им меня съесть?
Из его груди вырвался отчетливый смешок.
– Вряд ли хоть кто-то захочет тебя съесть.
И девушка медленно простерла руку к морю.
Она ничего не говорила, не шептала, казалось, даже перестала дышать. Она зажмурилась и закусила губу. Она просто стояла, словно статуя, пристально глядя вперед. Все вокруг застыло. Лишь самолеты тихо парили наверху.
– Посмотрите на нас, – произнесла девушка. И волны океана разошлись наподобие искореженных врат.
Белые клочья пены ярко, даже слишком ярко для дождливого дня, заискрились в серо-стальной синеве. Пена напоминала снег, пух отцветающих деревьев, самые чистые облака. Пена клубилась, сливаясь с туманом, а сверху к белой дымке, казалось, готовы были прильнуть облака. Океан задрожал, когда белое окончательно заполонило серое. И появились еще двое.
Последние.
Или… первые?
Между ребер мертвого дельфина торчали стрелы, их было ровно восемь. На спине его сидел почти разложившийся старик в сияющем рыцарском облачении. В волосах старика темнели водоросли, на его плечах успели нарасти кривые громады кораллов. Он не поднял меча, увидев на берегу людей. Он просто посмотрел на них, подавшись вперед. А возможно, он смотрел даже не на них. Может быть, он искал свой город и свой замок.
Аканно…
В толпе зашептались. Многие отступали назад, в то время как другие напирали вперед. Их страх ушел слишком быстро, вероятно, потому, что никогда раньше они не знали благоговения.
Двое молчали. Дельфин поплыл ближе. На его витых рогах блестел перламутр, и в нутре – между ребер, – шевелились яркие цветные медузы. Дельфин приблизился. Так, что, если бы девушка у воды вытянула руку, она, наверное, смогла бы потрогать его нос.
Но она так и осталась сидеть, а офицер – стоять рядом. Ни один человек – ни живой, ни мертвый, – больше не двигался ни среди скал, ни в другой стороне, у поезда. Дельфин качнулся в белой пене. И над побережьем раздался его тонкий, похожий на маленькие колокольчики, крик. Крик, заставивший разом замолчать все городские кигноллы.
– Послушай меня, Мечтатель, – тихо сказала девушка, кивнув на дельфина и старика. – Вот это – наше прошлое, и оно прекрасно. А это… – тонкая рука указала на силуэты, так и оставшиеся на крыше поезда, – твое будущее. То, которое ты пытаешься нам дать. Оно правда тебе нравится?
Теперь, когда так искрился океан, когда частично рассеялся туман и улегся дым от орудий, было видно: там, наверху, стоят почти два десятка коленопреклоненных детей. Детей, которые уже были в этом поезде и не вышли из его вагонов. Потерявших голоса. Лица. Воспоминания. Детей, ничем не отличавшихся от таких же мертвых коленопреклоненных солдат в черно-серой и черно-красной форме.
– Это неправда… нет…
Хо' Аллисс покачнулся и сделал шаг. Ноги у него подкосились, он рухнул навзничь, но тут же попытался встать. Оперся на ступени, содрав ладонь. Его взгляд заметался – с лица девушки на лицо офицера, с мертвого дельфина на мертвого старика. Затем он посмотрел на толпу. На военных, которые загораживали раненых товарищей. Взгляд описал подобие бешеного круга. И замер на заклинателях, все еще сидевших на песке. Его дрожащая рука указала на них.
– Вот… вот то, что я пытался…
Возможно, он понял. Понял то, что сам сказал седеющему офицеру. Все дело было в счете. Его тоже учили считать. Он видел: четверо живых теряли сознание под его ногами. Десятки мертвых стояли на крыше. Еще сотни были вокруг.
– Я…
Потерянное лицо снова ожесточилось. Мысль – или скорее тень мысли – отразилась в глазах и заставила его усмехнуться. Желчно. Тоскливо. Обреченно. Он посмотрел на девушку и почти сразу – на человека, спокойно стоящего рядом с ней.
– Почему он? – тихо прошептали побелевшие губы. – Почему? Ведь это я тебя нашел. Я тебя обучил. Я…
– Я сломала ему спину. А ты сломал мне сердце.
Девочка сказала это и расцвела широкой довольной улыбкой. Мужчина в желтых очках покачал головой.
– Он и такие, как он, – худшее, что могло с нами случиться. Ты понимаешь, что им отдаешь? Ты… хочешь, чтобы они и дальше…
– Я сломала ему спину, – повторила девушка, продолжая улыбаться.
– Ты же сумасшедшая… совсем ненормальная…
Офицер издал негромкий смешок и коснулся ладонью плеча спутницы.
– Ненормальная? Пожалуй. Сумасшедшая? О нет. Не думаю.
Она серьезно кивнула. Подошла к писателю вплотную. И плавно присела перед ним на корточки.
– Никогда не могла тебя понять, Мечтатель. И я ушла потому, что совсем перестала понимать. Ты… глупый. И ты устал. Тебе не нужно было их будить. Никто не любит, чтобы их будили просто так.
– Но ведь разве ты не видишь? Мир… прогнил.
Они смотрели друг другу в глаза. Ветер невесомо трепал светлые волосы девушки и пряди парика мужчины.
– Миры не гниют. Они устают, ошибаются и запутываются. Как и люди.
Ветер усилился, и стало слышно, как раздуваются на ветру паруса кораблей. Живых, и мертвых, а также поверженного Странника. А поезд… поезд продолжал что-то бормотать о Тени. О человеке, которого вроде бы никогда не существовало.
– Да, – сказал писатель и сбросил на песок желтые очки. – Я устал.
Девушка протянула руку и положила ему на лоб. Он не упал, просто медленно сполз на песок и так же медленно закрыл глаза. Девушка встала.
– Ему не помешает немного поспать.
– Так ты его не убила?
Офицер не смог скрыть удивления. Она задумчиво подняла к нему голову.
– Я никогда никого не убивала. А это… интересно?
Он помедлил. Обернулся к воде. И наконец ровно откликнулся:
– Нисколько. От этого потом одни неприятности.
Девушка хитро прищурилась, но кивнула. Офицер склонился к ней и сказал что-то совсем тихо. Она выслушала. Медленно огляделась. И кивнула еще раз.
– Это совсем нетрудно. Но может… все-таки оставишь что-нибудь себе?
Его холодные глаза блеснули. Взгляд ненадолго задержался на небе, где кружили тысячи мертвых деревянных птиц, затем – замер на затопленной, но словно готовой к бою армаде. Наконец офицер посмотрел на тех, кто стоял у скал с оружием в руках, и кому-то там улыбнулся.
– Нет. Все и так при мне.
– Глупый дурак.
Девушка пожала плечами и повернулась к воде.
– Рассыпьтесь. Усните. И никогда не возвращайтесь. Мы будем беречь ваш покой.
Они уходили.
Первыми ушли на дно дельфин и рыцарь, унеся клочья пены, туман и низкие тучи. Снова заволновался посеревший океан, и в глубинах, распадаясь на обломки, скрылись мертвые корабли. Один за другим стали опускаться самолеты. Едва касаясь песка, они рассыпáлись в прах, и эхо их слабого рокота еще какое-то время зыбко отдавалось в скалах. И наконец… ушли люди. Древние воины в остатках пробитых кольчуг. Солдаты в обрывках мундиров. Дети, все как один помахавшие руками босоногой девушке.
На побережье остались только живые. Несколько сотен людей и неподвижный, переставший наконец бормотать поезд.
– Все… к-кончено?
Тобин Веспы первым выступил вперед, вслед за ним вышли и другие. Все, даже те, кто прятался за спинами солдат. Не хватало лишь раненого ками. Мужчина с серыми погонами осторожно подобрал две тиары и отряхнул их от песка. Хотел передать одну из них юноше. Тот опустил руки.
– Людям б-будет чт-то зап-помнить.
Серопогонный слабо улыбнулся, надел тиару ему на голову и прошел вперед.
– Возможно, то, что ты единственный остался с ним лицом к лицу.
Семеро из Восьми переглянулись. Семеро. Двое в форме, пятеро – в пестрых карнавальных нарядах. Не говоря друг другу больше ни слова, они поднялись по ступеням на помост. Остановились рядом с виселицей, в конце концов, это место было сейчас самым высоким на берегу. Там они развернулись к толпе. Притихшей, но даже не поредевшей толпе. Люди смотрели молча, выжидающе. И тобин первого региона, продолжая держать чужую тиару в руках, заговорил.
Это было простое приветственное слово из тех, что всегда говорились на Перевеянии. Простое приветственное слово, в котором не было почти ничего нового, ведь шестнадцать юнтанов прошли так спокойно и так обыденно. Простое приветственное слово, успокаивающее и дающее отчетливое ощущение того, что все, что происходит, правильно. Люди знали такие речи почти наизусть. Но сейчас никто не шептался, никто не отводил от тобина глаз. Приветственное слово было необходимо. Слишком необходимо. Как и последовавшие за ним слова других.
– Я всегд-да знал, что в мире Син живет много храбрых люд-дей. Но ник-когда не д-думал, как храбр мой народ, чт-тобы рваться на свободу. И как храб-бры вы, чтобы жить зд-десь.
Речи были недолгими. И эти, последние, прерывистые слова тобина Веспы сменились тишиной. Выходили вперед солдаты, медленно приходили в сознание раненые. Некоторые алопогонные исчезали – чтобы приблизиться к своим живым вещам и осторожно к ним обратиться. Тишина тоже не продлилась долго. Тобин с серыми погонами нарушил ее.