Теснились — теснились, вот Лень на полу и расстелилась. Просит одеяло укрыться. А Василиса ей отвечает: «Было одеяльце, да мыши изгрызли, рада б зашить, да игла затупилась. Куда мне женщине иглы точить!»
Тут Иван-Дурак не выдержал, вскочил с лавки и встал посреди избы. — Ольга убирает фломастеры в коробку. — Встал Иван да говорит: «Хоть жена у меня и Премудрая, да без мужика не справится». И пошел он работу чинить. Самовар нагрел, воды принес, дров наколол, печь топить принялся. Василиса щи варить принялась, да пироги жарить. Запрыгнула Лень на печь. Сидела, покуда жарко не стало — вниз спрыгнула, а в избе работа кипит. От того у гостьи в глазах зарябило, аж плохо сделалось — бросилась она вот, да и бежать без оглядки. Только ее и видели.
А Иван с Василисою лучше прежнего зажили. Так мне дед сказывал, а врать он отродясь не умел.
Все игрушки уже убраны. Оленька довольная показывает мне язык, дед улыбку прячет в бороду.
ДАВАЙ БРОСАТЬ СЛОВА НА ВЕТЕР…
В руках у нее ножницы, детские. Те, что с закругленными кончиками. Она вырезает из белой бумаги цветочки. Получается не очень аккуратно, поэтому цветочки похожи на неуклюжие пропеллеры от вертолетиков. На каждом цветочке Оля пишет слово. Слов писать она умеет немного. Пока только три: «мама», «папа» и «Оля». Где не хватает слов, она оставляет буквы, те, которые ей больше нравятся. Буква «а» означает «арбуз», буква «я» — «ягода». Так она видела в азбуке. Букву «к» не пишет — она напоминает Оле манную кашу. Манную кашу Оленька не любит.
Оставляет карандаш, снова берет ножницы и вырезает новый цветик-вертолетик. Здесь будет буква «0». Она ничего не значит, она просто круглая.
В детскую комнату приходит дед. В кармане он прячет большую конфету «Гулливер». Но Оленька внимания на него не обращает. Дед озадачен.
— Вот. Принес тебе. За ужином стащил. Сам не съел.
— Спасибо. — Оленька не отвлекается от своих цветочков.
— Куда положить?
— На стол. — На конфету она даже не смотрит, занята.
Дед Игнат кладет конфету на вертолетики. Оленька конфету убирает. Кладет на край стола и забывает про нее.
— Что делаешь?
— Потом скажу.
— Ну что ж: потом, так потом. — Дед собирается уходить, но Оленька его не пускает. Держит левой рукой за рукав. Правой выводит букву «с», она почти как «о», только немножко недоделанная, но тоже хорошая.
— Не уходи. Подожди. Я скоро перестану.
— Хорошо. Я подожду. Только можно присяду?
— Садись. — Дед садится на край детской кроватки. Через некоторое время Оленька заканчивает свою работу, собирает цветики и несет старику.
— Вот. Я сделала сама.
— Это я видел. Видел, что сама. А что это будет?
— Ну… — Оленька не знает, как объяснить. — Дед, давай бросать слова на ветер?
— Это как же мы их бросать будем? Разве это хорошо?
— Хорошо. Папа маме так говорит. А она смеется. Это хорошо.
— Значит, мама слова на ветер бросает? — Дед улыбается, но за бородой улыбки не увидать.
— Да, бросает. Папа так говорит.
— А какие ж это слова?
— Не знаю. У меня свои… нужно, чтоб хорошие. — Оленька кладет голову на плечо и жмурится.
Дед в раздумье. Рассматривает внучкины фантики. Буква «с» ему напоминает слово «старость». Но он, конечно, в этом не признается.
— Будем бросать? — Оленька открывает глаза.
— Будем. — Со вздохом соглашается дед Игнат. — А как их бросают?
— В окно. Наверное… — Оленька не уверена, она ждет подсказку от старика. Дед Игнат встает и идет к окну, обернувшись к внучке, вдруг подмигивает. Оленька тут же срывается с места и со смехом бежит следом.
Окно открыто, в комнату тут же врывается озорной ветерок. Пробежавшись вокруг заговорщиков, он начинает играть под столом обрезками бумаги.
— Гляди-ка же! Ему твои слова понравились. — Хвалит дед. Оленька заливается румянцем. Старик тем временем делит цветики поровну.
— Ну что? По счету? Тогда: раз, два, три…
…Как озорной щенок ветерок выскочил из-под стола, пометался у ног, подпрыгнул и унес листочки на улицу. Хорошие слова закружились над двором, повисели на деревьях, качнулись и рассыпались по асфальту у подъезда.
Тут же, как по волшебству, появилась дворник тетя Зоя, задрала вверх голову, сказала что-то очень нехорошее и принялась сметать листочки в кучу. Оленька расстроилась, а дед Игнат только головой покачал. Он закрыл окно, отошел к столу и взял конфету «Гулливер». Повертел ее в руках:
— Знаешь, я тебе потом еще принесу. А пока она мне нужнее.
Дед пошел одеваться и вышел на улицу.
Оленька видела через стекло, как дедушка о чем-то разговаривает с тетей Зоей. В конце концов, тетя Зоя помахала Оле конфетой, отдала метлу старику, нагнулась, подняла сметенные листочки и принялась сама же их разбрасывать по ветру. Листочки кружились белыми вертолетиками по всему двору, дед Игнат шел следом и сметал их в кучу. Тетя Зоя их поднимала и снова разбрасывала…
КОНЬ РАССВЕ
T
— Солнышко встает. — Ольга глаза открыла, а у самой только нос из-под одеяла торчит.
— Это да. — Дед провел ночь тут же в кресле, которое он еще с вечера притащил. Бессонница — роскошь для молодых и наказание в старости.
— Встает, землю греет. — Зевает внучка и потягивается.
— Греет. — Соглашается дед.
— Мама с папой скоро приедут?
— Кто ж их знает?! Может, бабку позвать?
Оленька думает, дед ждет. Идти ему никуда не хочется.
— Нет. Не надо.
— Ну как знаешь. Дело твое. Захочешь, так скажи.
— Ладно. — Оленька копошится под одеялом, прячется с головой. Но потом снова высовывает голову:
— Солнышко высоко?
— А то, как же! С места не допрыгнешь, за хвост не ухватишь.
Ольга снисходительно улыбается, заглядывает деду в глаза: не уже ли он серьезно?
— Ты, что, дед? Хвосты у комет. Звезды они как мячик. Они круглые.
— Много-то ты знаешь, — отмахивается дед, — у каких, может, хвоста и нет, а у этого, самого раннего, всегда бывает. Это, детка, сам Конь-Рассвет над миром скачет. Где гривой тряхнет, так там заря горит. А хвостом тряхнет, так всю сажу с неба в раз смахнет.
Оленька, укутавшись в одеяло на манер халата, жмется к старику. Знает, что врет он, сказку ведет, но потому и слушает.
— А откуда сажа на небе?
— О! что ж ей там не быть? Там ее немерено! Кабы нам туда, так точно б измазались, как черти.
— Кто ее туда намазал? — Оленька хочет поймать деда на вранье. Нашла коса на камень, да камень покрепче оказался.
— Люди они ведь разные бывают. Кто и толковый будет, а кто так пустой внутри, что барабан. Шуму от таких много, а проку — кот наплакал.
— Коты не плачут. — Подначивает Оленька. Дед не отступается:
— Ну, то какие коты? — Ольга жмет плечами под одеялом и виновато улыбается.
— Обычные! А был один особенный, так он, говорят, и плакать умел. Но не про то я говорил. Люди, говорю, разные бывают. Так уж давно заведено. Кто не пустой, тот, вроде как, и сам чем-то светит, покуда по жизни идет. А кто непутевый, так тому и на свету темно. Встанет с утра и не знает, чем себя занять. О пользе не думает, только веселья ищет. Про такого и говорят, что только зря небо коптит. А сколько их по свету, непутевых-то! Страх сколько. Вот к ночи все небо-то и закоптят. И конец бы уж свету был, если бы не Конь-Рассвет. Да. Он копытами стучит, сажа с неба и осыпается. Гривой махнет — черноту сметает. Хвостом и последнее уберет.
— И так каждый день? — Оленька сочувствует сказочному герою.
— А то как же.
— Я бы не стала…
— То-то и оно. Обмельчали люди. Каждый так думает: не буду, мне от того сладко не сделается. А вот если бы коптить небо не стали, так и Рассвету продых был бы.
Ольга задумалась, попала в ловушку, поверила. Забыла, что дед ей сказку сочинил. Но пытливый детский ум находит лазейку:
— А мы как бы спали, если бы ночи не было?
Дед чешет в затылке, Оленька поймала-таки его.
— Спать? Так придумали бы что-нибудь. Может, и спать бы отучились. Что теперь гадать. Ну, будет лясы точить. Рассвет уже проскакал. Во как светло. Пойди, умойся, бабка уже, небось, завтрак сварганила.
— Еще немножко. Я еще на солнышко посмотрю.
— Ну, посмотри. — Вздыхает старик.
— Хвоста не видно. — Жалуется Ольга.
— Не видно. Это да. Где уж нам его разглядеть, он высоко скачет.
— А в телескоп?
— Это ты у папки спрашивай. Я про телескопы не знаю. — Ворчит старик. — А вот если прищуриться, то можно лучик приметить. То-о-нкий, что твоя паутинка. Так то и есть волосок из его гривы.
Ольга щурится, глаза слезятся. Она не довольна:
— Все это ты, дед, навыдумывал.
— И то верно. А ты тоже хороша! Уши развесила, слушать горазда. Пошли умываться. Мамка с папкой вот-вот приедут. — Оба смеются.
— Ты им тоже расскажи.
— Не поверят. — Отмахивается дед.
— А ты расскажи. — Ольга упряма.
— Ну что ты будешь делать! Расскажу.
— Честно?…
ГАЛЬКА
Удивляюсь, откуда берутся сказочники. Кто их этому учит? Кто вкладывает в их светлые головы умение перевернуть все с ног на голову?
Оленька возилась у аквариума, тесть читал ей вслух. Голова у него уже тогда была не просто светлая, но совсем уже седая. То ли от возраста, то ли от жизни, полной событий.
Я только что закончил возиться со своим каким-то крошечным рассказом. Довольный собой, понес рукопись старику. Мне отчего-то важно было услышать его мнение в самую первую очередь.
— Отец, — перебарывая стеснение, обратился я к старику, — оцени.
Дед Игнат убрал книгу, взял мой листок.
Старик читал медленно, вдумчиво, без комментариев. Я стоял рядом, стараясь угадать, какой абзац сейчас читает тесть. Нервно что-то пояснял, обещал исправить, извинялся за черновую работу. Но старик меня не слушал.
Вот он отложил листок на стол, погладил бороду, снял очки и положил их поверх моего творения: