– Я вернусь, – только и сказал человек.
– Я буду ждать, – только и ответил Бим.
Человек взял девочку на руки, и они, не торопясь, зашагали по поляне. Ребёнок поглядывал на опушку и улыбался, словно вспомнил чёрного пса с белым ухом. Никто так и не заговорил, пока смешной плюшевый костюмчик совсем не исчез из виду.
– А мама ко мне придёт?
Синеглазый котёнок спросил совсем тихо, возможно, даже не желая услышать ответ. Маленький куцый хвостик.
На поляне всегда появлялись домашние, место здесь было такое. А подобные новенькому оставались неприкаянными. Ни одно место не держало их, часто с болью в воспоминаниях. Безымянные – вот как их звали тут. Никто к ним не приходил.
– Я хотел бы… Тоже хотел бы иметь имя…
Рыжий медленно повёл головой.
– Я отдам тебе своё.
– Правда? – удивился котёнок.
– Правда. Мне оно не пригодилось, а тебе в самый раз.
– И как меня зовут?
– Мечта.
Ветер подхватил имя и отдал котёнку. Держи мол, твоё теперь. Бим отвёл глаза с поляны на взрослого кота. Теперь он понял, кто такой Рыжий. Хоть и домашний, не безымянный, но так и остался котёнком, который просто мечтал, чтобы его любили.
Александра Яковлева
Колыбелька
Обычно Гоша приходил уже в сумерках. Возникал среди тёмных кустов сирени и шёл к нашей компании, как-то смешно подпрыгивая и помахивая красной верёвочкой, которую всегда носил с собой. Мы никогда не спрашивали, где он живёт и почему ходит в наш двор, а сам он не рассказывал. Да чего спрашивать, и так понятно: если поздно отпускают, значит, много дел, значит, из частных. А ещё от него пахло тиной.
На тот год выпало особенно жаркое лето. Мы сбивались в стаю по вечерам, когда с реки несло прохладой, и ждали Гошу. Разговоры о музыке, фильмах, комиксах быстро сходили на нет. Паузы тянулись, мы всматривались в темноту сиреневых кустов. Макар каждую минуту проверял время. Кирилл шумно нюхал воздух, наконец объявлял: идёт.
Вот и тогда.
– Идёт!
– Где? Где? – Макар подскочил на лавке. – Да ты гонишь!
– Не гоню! Сейчас явится: тиной запахло. – Кирилл постучал пальцем по носу. – У меня супернос.
– Ага, и суперух и суперглаз. – подхватила я. – Ты и про автобусы так же говоришь, типа: вот, он едет, я вижу. Понятно, что едет… Где-то там. У него же расписание.
Я вдавила в переносицу очки, прищурилась: никого. Но тут сирень и правда вздрогнула, ветки раздвинула рука с красной верёвкой на пальцах.
– Говорил же.
Кирилл приосанился. Макар ткнул его кулаком в плечо.
У Гоши тоже было расписание, только своё, не зависимое от времени. Иногда, в пасмурную погоду, он приходил пораньше. А в дождь и вовсе являлся, когда вздумается. Макара однажды отправили по мокроте за молоком, он спустился во двор, а там – Гоша. Тупо стоит в луже и шлёпает кедом по воде. Макар его спрашивает: «Чего так рано вылез?» А Гоша ему и молвит человеческим голосом: «Так дождь, мамка отпустила».
Вот тогда, сведя всё воедино, мы и поняли, откуда он. В хорошую погоду допоздна помогает матери по хозяйству, а где ещё может быть столько хозяйства? Только в частном доме: сад-огород, козы да куры, почини то, приколоти это… Ещё и Кирилл заладил: тиной пахнет да тиной пахнет. Кириллу с его суперносом, конечно, видней. Раз пахнет и камнями не бит, значит, ходит на озеро. Значит, свой у них.
Деревянные дома начинались за два квартала от нас и опоясывали весь центр города. Центровые туда не совались. Чумазые хмурые дети, такие же худые, как их велосипеды, рассекали среди гусей и уличных колонок и чужакам не давали спуску: камней на разбитых дорогах валялось с избытком. У частных было только одно сокровище, которое они яростно охраняли: озеро. Спрятанное в камышах, под защитой велосипедного патруля, оно оставалось для нас лишь манящим голубым пятном на онлайн-карте.
Гоша пожал нам всем руки и упал на лавку рядом со мной.
– Сегодня ты поздно, – сказал Макар. – Загоняли по делам?
– Типа того.
Он устало привалился к моему плечу. Я не удержалась и осторожно понюхала. От Гоши и впрямь несло, как из погреба с испорченной капустой. Я сморщилась, и Кирилл сразу заметил. Он подмигнул мне, мол, говорил же, а ты не верила.
– Чем маялись весь день?
– Жарой маялись, – ответила я. – Даже в футбол не играли.
– Когда уже это кончится! – подхватил Кирилл. – Я весь день дома под кондёром провалялся…
Я закатила глаза:
– Ты супертактичный, конечно. Кто-то под кондёром валяется, а кто-то, может, пашет как проклятый.
– Это точно: как проклятый. – Гоша поднял голову с моего плеча, отстранился. Я примирительно пихнула его локтем:
– Прости.
– Да всё нормально. И правда, скорей бы дождь. Хочешь?
– Хочу, конечно.
Кирилл и Макар взялись мериться, кто из них больше страдает от жары, а я наблюдала за Гошей. Он снова стал плести свою криповую колыбельку из красной верёвки. Верёвка опутывала все его пальцы, и между ладоней выходило что-то вроде паутины. Он часто так делал, когда о чём-то думал. Паутинка. Гамачок. Звезда. Чёрная дыра в красном шатре. Паутинка. Гамачок…
Я как-то спросила, откуда он понахватался такой дичи, а он сказал, что мать научила. Тогда я попросила и меня научить, а он сказал: «Тебе это не надо». Нормально, да? Я всё хотела найти ролики на ютьюбе. Вот освою, покажу Гоше, совру, что меня бабка научила, – пусть не думает себе, будто я какая-то неспособная. И даже вот такой сложный узор смогу, как у него: плотное плетение, круглая дырка посередине. Гоша поднял руки и посмотрел через дырку на нас. И наконец-то сказал:
– Айдате до озера.
Мы переглянулись: неужели!.. Это не обсуждалось, но когда стало ясно, что Гоша из частных, все только об озере и думали. Кажется, пацаны его и терпели-то исключительно ради озера. Запах тины тянулся от Гоши и окутывал нас одним большим облаком, словно мы уже все оказались среди камышей и по колено в зелёной жирной тине.
– До того самого? – Макар делал вид, что ему неинтересно, но я-то знала.
– До того самого. Айдате, искупаемся.
– Ура! Озеро!
Кирилл первым не выдержал: подпрыгнул да так и побежал, вприпрыжку. Мы все тоже ломанулись. Гоша тащился в хвосте, я пару раз оглянулась, чтобы не потерять его по дороге. Без Гоши вся затея бы накрылась. Но он умудрялся не только бежать – ещё и возился со своей верёвкой. То выпутает из неё пальцы, то снова запутает. Зрелище, конечно, завораживающее. Хотелось поравняться с ним, чтобы рассмотреть внимательнее, но ноги сами собой стучали по асфальту всё быстрее, и быстрее, и быстрее. Мимо гаражей и детского сада, мимо «Пятёрочки» и голубой колонки, заросшей травой. От колонки веяло прохладой и частным сектором. Вода в ней была халявная. Мы иногда прибегали попить и облиться с головы до ног, а серьёзные дядьки мыли здесь навороченные тачки.
Колонка – это первая примета. Вторая – две старые ивы на перекрёстке. За ними уже начинался частный сектор: до озера, если верить карте, минут пять бегом.
Макар и Кирилл даже не остановились, чтобы подождать нас, – нырнули в кусты и пропали. Только смех остался, повис, словно на красной верёвке. Я честно дождалась Гошу. Всё-таки из-за своей нервической привычки он тормозил. Наворотил уже такую канитель на пальцах, что я вспомнила не к месту о бабуле и её ножницах. Этими ножницами она резала всё подряд: воздух между ножками у малышей, колтуны на моей голове, пряжу, пуповины щенятам… Вот бы мне тогда эти ножницы.
– Ты ок? – спросила я, кивая на его красные, перекрученные пальцы. – Тебе удобно так?
– Нормально.
Гошу не потроллить. Он вообще какой-то непробиваемый по части сарказма. А там, в сумерках под ивами, вдали от жёлтой уличной подсветки, превратился в совсем взрослого, даже немного в старика. Сухой, руки скрючены, как ветки, перемотаны этой дурацкой верёвкой, весь бледный, будто выветренная кость. «Странно, – подумала я и сама удивилась, почему только теперь. – Странно как. Лето жаркое – а он даже не загорел».
– Пацаны не потеряются?
Я оглянулась на ивы, отводя глаза. На самом деле хотелось смотреть только на его связанные пальцы. Было в них что-то неправильное, вывороченное. Стыдное и одновременно жуткое. Белые, как кости, они переплелись так, что казалось, их не десять, а все двадцать. Я ткнулась спиной в дерево. У Гоши в красной колыбельке шебаршилась как будто ещё одна пара мосластых рук. Паутинка. Гамачок. Звезда. Чёрная дыра в красном шатре. Паутинка. Гамачок…
– Никуда они не денутся, – протянул Гоша. – Я же вас веду. Пошли.
Мне хотелось возразить, что, вообще-то, он тащился последним. Но Гоша снова засучил руками, как псих, и я не смогла выдавить ни слова. Одиннадцать вечера, что я тут делаю, в кустах, за гаражами, с этим?.. Кто он вообще такой? Я ничего не знала о Гоше, кроме его имени и кошачьей колыбельки из засаленной красной пряжи. Посреди жаркого лета мои ноги вдруг замёрзли и приросли к земле.
– А ты крутая. – Он подошёл близко-близко. Потянуло болотной кислятиной. – Круче этих двух дебилов. Их не жалко, они ничто. Так что лучше забудь.
– Как ты это… делаешь?
Язык едва ворочался, я совсем не то хотела сказать. Я хотела сказать: пошёл ты с такой дружбой, Киря и Макар отличные, а вот ты – криповый чёрт из деревни, ещё, наверное, под кайфом.
Ничего такого Гоша не делал, но лучше бы полез целоваться. Тут хотя бы понятно: коленом вверх и дёру. А он… Пальцы, прохладные и липкие, стиснули мои, переплелись, закопошились – как червяки, множество червяков. Красная паутина стянула мне руки, и мой глюк стал настоящим: теперь в колыбельке нас было двое.
– Мне нельзя тебя учить, мамка заругает. – Гоша нахмурился, словно решал сложную задачку по математике. – Но ты крутая, да и ей больше двоих не надо, ещё обожрётся… Ладно, смотри. – Он стал накидывать на мои пальцы петли. – Этот червячок ушёл в кабачок. Этот червячок провалился в толчок. Этот червячок укусил за бочок… Укусил за бочок…