Его голос стал тонким, как у старухи, которой он, видимо, подражал, пересказывая считалочку. Пальцы запутывались, рисовали узоры – красным и белым по темноте. Я уже тосковала по смеху Макара и дурацким шуткам Кирилла. Вот бы они сейчас выскочили из кустов: эй, чем вы тут занимаетесь? Вот бы вернулись. Вот бы.
Они не выскакивали, всё никак не выскакивали.
Пальцы-ветки вцепились в мякоть ладоней, я вскрикнула:
– Ты чего?!
– А ты? – Гоша топнул ногой, как маленький. – Ты всё делаешь неправильно, нужно их вперёд тащить, а не назад! Вот так, вот так… Легко же, правда? Ну, не сопротивляйся, и я тебя отпущу. Сделаем дело, и пойдёшь домой… Скоро пойдёшь, а сейчас учись. Ты же хотела? Хотела. Вот так. Вот так.
– Что происходит? Зачем мы… здесь? Что ты делаешь?!
– Не ори, не то мать услышит.
Лицо полыхало от слёз, но я не могла даже стереть их: руки были связаны, ноги прибиты к земле. Я не могла вскрикнуть или позвать на помощь. Даже не понимала, от чего меня нужно спасать. Проклятая колыбелька складывалась и распадалась калейдоскопом. Паутинка. Гамачок. Звезда. Чёрная дыра в красном шатре. Паутинка. Гамачок… Двадцать пальцев, четыре руки, чёрная дыра между ними, в ней плещется холодная озёрная вода. Нет, болотная вода. Там, в центре города, под присмотром частных, – болото. Что они охраняют на самом деле? Нет, кого – от кого?..
Звезда. Чёрная дыра в красном шатре.
– Всё.
Гоша тяжело задышал, пошатнувшись, упёрся лбом мне в плечо, и я как будто упала на дно старого погреба. От него разило гнилью.
– Всё-всё, – шептал он. Сырая улитка языка проползла по шее, тронула мочку уха. Я заскулила, как бабкин щенок. – Ты крутая. Всё кончилось. Не плачь.
Он отстранился, и колыбелька меня отпустила. Легко, будто её и не было. Остались только красные полосы и покалывание в пальцах. Убрать руки в карманы – и никто ничего не поймёт.
– А у тебя талант. – Гоша мялся, прятал глаза. Больше не страшный, просто противный и жалкий, как дохлая рыба. – Не знаю, захочешь ли ты, но если вдруг – всё равно тусить теперь не с кем, а я завтра приду, могу ещё научить делать… Всякое. Потом, может, с мамой познакомлю. Она, вообще-то, ничего, только о ней заботиться надо…
– Отвали!
Толкнув его со всей дури в сухую грудь, я побежала – назад, домой, прочь от озера и Гоши. Красные путы отпустили меня – на этот раз.
У голубой колонки я остановилась и, навалившись всем телом на рычаг, вымыла руки в холодной воде, рыжей от ржавчины – боже, пожалуйста, пусть от ржавчины! Вода воняла болотом и железом.
Во двор я вернулась одна. У подъезда стояла мама Кирилла. Она комкала в руках шейный платок, дёргала алый атласный край.
– Полечка, а Киря не с тобой?
– Нет, тётя Вика. – Я была вся мокрая с головы до ног и воняла болотом, пальцы в карманах ещё болели от дикой паучьей пляски. – Они с Макаром ушли на озеро, а я по дороге… запуталась.
– На озеро? На какое озеро?
Я махнула в сторону двух ив. Пока тётя Вика открывала онлайн-карты, искала, звонила кому-то, я прошла мимо неё к подъезду. Чёрная дыра над головой натянулась, лопнула с грохотом, и наконец хлынул дождь.