Он стоял в саду. Волнистые волосы незнакомки на свету отливали золотом. Стоило об этом подумать – и он поцеловал её солнечные кудри. Незнакомка тихо засмеялась. Первым желанием Василисы было отвернуться, будто её здесь нет. Но вместо этого она побежала со всех своих призрачных ног. Слабые лёгкие, неудобные каблуки, скользкая мостовая больше не ограничивали в скорости. Она неслась не глядя – пока не ударилась обо что-то твёрдое.
– Хочешь вернуть любимого? – голос собеседника был низкий и скрипучий.
Василиса огляделась. Темно, ни души. Преградой оказался лес: тонкие и мелкие берёзы вдали сменялись тёмными и высокими соснами. Прямо на пересечении деревенской дороги и тропинки в сосновые дебри стоял вяз.
– Хочу что? С кем я говорю? – растерянно спросила девушка.
– Ты смотришь прямо на меня.
– Вы… разговариваете?
– И почему твоя семья так этому удивлялась? Но ты, Дормидонтовна, я полагаю, девушка начитанная и не обременённая предрассудками о говорящих деревьях…
– Простите, я ещё не оправилась от того, что стала привидением. Мне надо свыкнуться с этим, а уже потом удивляться разговорчивости вязов.
– Ну, какое из тебя привидение? Ты вполне жива – вас, ведьм, так легко не пронять. Просто немного проклята.
– С чего вы взяли, что я ведьма?
– Во-первых, потому что ты не привидение. Они пахнут иначе: холодом и прошлогодней травой, сосновыми иголками. А ты пахнешь пылью, как будто добиралась из города на своих двоих.
– Я летела. Наверное… Я не поняла.
– И ты сомневаешься, что ведьма?
– Не обзывайтесь, пожалуйста. – заплакала Василиса. – В один день я потеряла и любовь, и, кажется, жизнь. Но даже сейчас уверена, что я не старая карга на метле, которая насылает проклятья, град и бородавки. И привороты я тоже делать не умею, что бы там Остап ни говорил!
– Когда твоя жизнь в опасности, гораздо лучше быть ведьмой, чем не быть ею. А твоя в опасности. Кто-то хотел её забрать – и забрал бы уже, только сил не хватило. Но раз колдовство у тебя в крови, выход есть. Всего-то нужно узнать, кто хотел тебя убить и зачем. Пошлёшь его на небо за звёздочкой – и будешь жива-живёхонька. Главное, успеть до новой луны.
– А если не успею?
– Тогда точно призраком станешь.
– И как мне найти того, кто хотел меня убить?
– Скажу, если ты мне поможешь.
– Я? Помогу?
– Видишь ленты на ветвях? Их оставляют незамужние девушки в надежде привязать любимого. А я совсем не знаток в приворотах. Убери их, они мне расти мешают.
Пальцы не слушались, узлы потрёпанных атласных ленточек были завязаны намертво. Тут бы тонкий нож для фруктов, а не призрачные руки… Первая ленточка поддалась неохотно и до последнего цеплялась ниткой за кору. Вторая, третья… Всего их было больше тридцати. Когда Василиса распутывала последнюю ленту, почерневшую за годы, уже светало.
– Новый день, новый образ, – довольно отозвался вяз. – Вот моя подсказка: ищи дом с часами, он твою судьбу и решит.
– Спасибо. А откуда вы меня знаете?
– Я много кого знаю. Сколько здесь стою, ко мне приходят люди и рассказывают о сокровенном. Помню, прабабка твоя умела вызвать грозу. Каждый раз оправдывалась, что случайно, краснела, глаза опускала. Зато какая потом радуга была – яркая, двойная… И мы оба соглашались, что не такой уж это и конфуз.
– А бабушка?
– Она грома боялась. А себя ещё больше.
– Зато у неё было самое вкусное варенье из диких яблок. Тех, что целиком…
– Бесспорно.
– Если снова стану живой, обязательно научусь вызывать дождь.
– Ловлю на слове, – кивнул верхушкой вяз, – а то лес сохнет.
Когда Василиса скрылась за горизонтом, вяз ухмыльнулся: «Лет сто ведьм не видел». Он соврал: люди с ним не разговаривали, боялись колдовского дерева. Даже девчонки, мечтающие о взаимности, быстро завязывали ленты и убегали не оглядываясь. А вот с душами умерших всё иначе. Напоследок они делились тем, о чём жалели и что не отпускало: не получилось, не сбылось или не успелось. Кто-то умолял дать ему время. Кто-то повторял раз за разом одно и то же, пока, наконец, не понимал. И тогда сквозь толстую, испещрённую глубокими трещинами кору они все уходили туда, где уже ничто не было важно.
*
У главных городских часов было два циферблата. Первые показывали точное время, а вторые, несмотря на все усилия местных мастеров, – что им вздумается. Фасад с часами выходил на городской рынок, шумный, гудящий разными языками и напоминавший, что мир не заканчивался на городе с высохшей рекой и лесом по его краю.
Люди в своём повседневном танце сменяли друг друга, обменивая монеты на специи, а комплименты – на городские сплетни. У травницы новый петух, дочь священника беременна (и точно не от святого духа), а пекарь после обеда у портнихи свалился с какой-то непонятной хворью.
«Меня никто не ищет», – стоило Василисе так подумать, как она поймала на себе чей-то взгляд. Человек в тёмном пальто развернулся и быстрым шагом направился к выходу из торговых рядов. На секунду опешив, Василиса закричала:
– Постой! Ты меня видишь?
День не предвещал Ивану ничего хорошего. В его сны вернулась война, с дымом от драконьих поджогов и разрушенными форпостами. А раз так, спать он не будет вовсе – благо, работы много. Он давно перестал узнавать себя в зеркале из-за тёмных кругов под глазами и отросших, как у бродяги, волос. Но, давясь горьким от крепости кофе, Иван и представить не мог, что вскоре снова увидит призрака.
– Да погоди же, мне нужна твоя помощь, – нагнала его Василиса.
– Как бы не так, – Иван тихо выругался. – Тебе уже ничем не поможешь.
– А вот и нет. Я ищу любые сведения о том, кто пытался меня убить. И раз ты меня видишь, то что-то знаешь.
– Тогда вставай в очередь. Перед тобой три пропавших человека, родственники которых хотят знать, куда они делись. И платят мне за это – я следопыт. А с привидения и получить нечего, только лишнюю мороку.
– Ну, предположим я не привидение, а немного… проклятая ведьма. И если до новой луны узнаю, кто хотел меня убить, буду жива.
– Такие неунывающие призраки мне ещё не попадались.
– Слушай, а может, тот, кто хотел меня убить, связан и с твоими пропавшими?
В городе пропадали люди: студенты-бездельники, забросившие учёбу, девушки в последних приготовлениях к свадьбе, торговцы и мелкие воришки, пекари и домохозяйки. Исчезали средь бела дня, будто и не было. Там, где их видели в последний раз, находили продолговатую бусину из голубого кошачьего глаза. Иван уже обращался в ломбард: украшение хоть и не дорогое, но старинное. Поэтому он заглянул на блошиный рынок навести справки.
– Успешно? – спросила Василиса.
– Продавцы, как один, заверили, что таких бус не продавали. Посмотрим, кто из них завтра побоится выйти к прилавку.
– Завтра – никто. Блошиный рынок открыт только по средам.
– Тогда ждём.
– Нет у меня недели. – Василиса кивнула на исчезающий серп луны.
– А ты как оказалась… такой? У тебя могли быть враги?
– Не знаю. Я целыми днями была в библиотеке. Наш архив не может похвастаться наплывом посетителей. Свободное от библиотеки время проводила с Остапом.
– Что ещё за Остап?
– Вычеркни его из списка подозреваемых. Не он это. Зачем убивать людей, если их можно ругать и обижать?
– Ну, предположим. Но что случилось тогда?
– Поссорились из-за мелочи, Остап прогнал меня. Я шла поплакать на мост.
– Проклятый?
– А на каком ещё плакать? Но я не дошла. Точно, мост!
– Куда ты? Тут дороги нет.
– На этой улице архив. Тут я ориентируюсь с закрытыми глазами.
Они свернули у старого кирпичного здания. Новые бронзовые часы, которые библиотеке подарила крупная типография, гордо блестели в свете фонаря.
*
Дело не спорилось. Луна стала почти прозрачной, а Василиса не знала про своего врага ничего. Как будто это он был невидимым, а не она. У Соболиного моста люди больше не пропадали. Священник хватился своей беременной дочери, но оказалось, что она просто сбежала вместе с возлюбленным бардом.
– Я тоже когда-то был бардом.
После нескольких ложных следов Ивана потянуло на разговоры.
– Ты? Бардом? – от удивления Василиса зевнула.
– После войны не тянет на песни. Ты когда-нибудь пела по заказу призраков? А я пел.
– Жутко, должно быть.
– Есть немного. С тех пор терпеть не могу ни песни, ни призраков.
– Ну, извини.
– Ты бы отдохнула. Толку кружить над городом без плана?
– Мой план – увидеть и узнать. Как я увижу, если сижу сложа руки?
Василиса боялась усталости: она напоминала, что смерть наступает ей на пятки.
*
Василисе казалось, что она – уже и не она вовсе. Другой человек, с незнакомым характером и чувствами.
Прямо перед ней была дверь – плотная, дубовая, с резной ручкой-птицей. Тот, кто выставил Василису из дома, во сне был её отцом. Он говорил ужасные слова, которых прежняя Василиса испугалась бы. Но во сне она держалась невозмутимо. Зачем-то смотрела на отцовскую бороду – длинную, чёрную, с двумя седыми волосками. Девушку переполняла глухая, клокочущая злость.
Небо из голубого стало серым, а из серого – тёмно-синим. Вдалеке затрещали первые раскаты грома. Надвигалась гроза. Все дома, встречавшиеся ей на пути, были закрыты. Василиса долго колотила в ставни – никто не отзывался. Стучалась в одну дверь, другую, третью, потом зашла на постоялый двор. Денег с собой не было. За ночлег предложила бусы, такие переливающиеся, но хозяевам они не понравились.
Ветер пробирал до костей, и Василиса укрылась под мостом. Волны Соболихи упирались в острые носы её ботинок. Куда дальше? В реку? Тут к Василисе пришла чужая, твёрдая решимость: как будто она только что определилась с чем-то важным. Речная вода, которая от дождя должна была прибывать, отступила, открывая песчаное дно с водорослями и моллюсками.
Василиса проснулась на дне Соболихи, вся перепачканная глиной. Петухи кричали о новом дне, бус из кошачьего глаза при ней не было. Она снова была собой.