А барон объявил, что он имеет в виду, и даже очень скоро, получить весьма солидную сумму, но добавил:
– Иметь в виду, господа, это еще не значить иметь в своем кармане. Сегодня каналья Цвибель должен был принести мне, пока, триста, но обещал ровно в два, а теперь половина пятого… свинья!
И на всех трех, именно на сегодняшний вечер, лежали тяжелые обязанности: Жоржу надо было побывать хоть на минуту в опере и зайти в ложу № 4 бельэтажа, а оттуда к парикмахеру Моле, где ему надо привести себя в порядок и повидаться с нужным лицом, оттуда в дворянский зал, на большой бал французской колонии, а оттуда… и т. д. Сержу – заехать в клуб «благородных», во-первых, уплатить вчерашний проигрыш, во-вторых, попытаться отыграться, а потом к Аделаиде Григорьевне, куда без обещанного браслета нельзя и носу показывать. Барон же уверял, что сегодня «имеет играть вист у испанского посланника, в партии с двумя высокими иностранными особами, путешествующими по России инкогнито».
– Сиречь, Мейерша приказала быть, под страхом жесточайшего возмездия и на будущее строгого обуздания! – проворчал Серж.
– Развяжись ты с нею. Ну, ее, к дьяволу! – проговорил Жорж.
– Это не так легко, как кажется! – пояснил барон, видимо, не обидевшись косвенно высказанным недоверием по поводу виста у испанского посланника.
– Мерзейшее положение! – сказал, помолчав с минуту, Костыльков.
– Нет, я не могу! Понимаешь ты, не могу!.. Я обязан, хоть черту душу заложить, но я обязан!.. От этого вечера многое зависит… Все!
Мотыльков вдохновился, вскочил и даже раза два прошелся по диагонали комнаты, задевая за столы и стулья.
– Но теперь, друг мой, – спокойно заметил барон, – черти умнее стали и такой дряни, как человеческие души, под залог не берут…
– Жаль, очень жаль!
– Да что же, каналья посыльный не приходит? Эй!
Разбитый дребезжащий звонок неприятно подействовал на расстроенные нервы. Подошел кельнер.
– Посыльный вернулся давно уже, – доложил он. – Кого дома не застал, кто сказали только: «Хорошо, ступай!..» Рубль восемь гривен получил от швейцара, за шесть концов. Говорил, что еще за прежнее за вами осталось!
– Финиш! – безнадежно опустил голову Серж Костыльков… вынул из кармана зеленый флакон и усиленно потянул носом.
Минуты на три воцарилось полное молчание.
Жорж стремительно приподнялся, уронил при этом свой стул и, шатаясь, пошел к буфету, где сидела миловидная дочь хозяйки ресторана и, конечно, дремала, делая вид, будто читает какую-то книжку; товарищи тупо посмотрели ему вслед.
А Жорж облокотился обеими руками о решетку буфета и что-то говорил девице. Та серьезно пожала плечами и покачала головой…
– И это вы?.. Вы, которую я люблю всем сердцем, которой я мечтаю посвятить всю свою жизнь… – донеслось с той стороны.
– Ну, врите больше!
– Честное слово… скажите только: «Да!» и я у ваших ног. А пока – ну, ей же богу только до завтра… и всего безделицу – рублей пятьдесят… завтра мы обедаем у вас, и я возвращу – с букетом и тремя фунтами конфет. Честное слово порядочного человека. Ну, хлопочите, мой ангел!
– Сказала нет, и к маменьке не пойду просить, и сама не могу!
– О, Маргарита! Что ты со мною делаешь!
– Пустите!.. Ну, право… чуть всю посуду не повалили! Экий вы!
– Ну, Бог с вами! На вашей душе будет моя смерть…
– Маргарита! Давайте ему, пожалуйста, одну порцию пистолета! – хрипло рассмеялся барон.
– Ну, так черт с вами!.. Потом будете раскаиваться, но поздно. Серж, поддержи своего друга, если сам не нуждаешься в поддержке…
– Не перейдете ли, господа, в боковой кабинет? – предложил старший кельнер. – Сейчас публика к обеду собираться станет – вам много удобнее будет!
– Идея! – поддержал предложение барон.
– Обедать?.. Как обедать?.. Господа, где мы сегодня обедаем? По программе…
– Однако, – заговорил Серж, – я все-таки не теряю надежды… Со мной бывало и даже очень часто… Полное отчаяние, полная безвыходность и вдруг… «Карл и Фриц», ведите меня в отдельный кабинет!
С трудом убрали приятелей из общей залы и водворили в не особенно уютной комнате, с круглым столом посредине и подозрительной мягкой мебелью по стенам. В «кабинете» было сыро, пахло кошками и еще чем-то неопределенным. Барон приказал затопить камин и подать сюда коньяк и кофе. А время все шло и шло.
– Однако, – говорил барон, спустя уже довольно времени молчаливого проглатывания крохотных рюмочек, – как жаль, что люди с верой в Бога утратили и способы продажи своей души черту. Очень жаль! Я бы, например, охотно вступил бы в такое соглашение с самим господином Вельзевулом.
– Говорят, надо надрезать легонько, ну, хотя палец, обмакнуть в кровь перо…
– Воронье! – добавил Серж.
– Разве так? Ну, все равно! И написать…
– Что написать?
– Как что? Конечно: от сего вышеписанного числа, сроком такого-то, повинен я уплатить сумму… Ну, там по уговору…
– Да не сумму, а душу! – поправил рассказчика барон.
– Д-а-а-а! Конечно, душу! Ну, да все равно… Да, хорошее было доброе, старое время…
– Да и черти тогда глупее были, – добавил барон Допель-Плюнель. – Можно было и их немножко надувать… Они были тогда очень наивны… Возьмем, например, господин Фауст, от господина Гете… Он умел и капитал приобрести, и невинность соблюсти… Молодец!..
– Сатана! Сам сатана! Приходи и получай! – завопил не своим голосом Жорж, слюняво рассмеялся и энергичным жестом опрокинул со стола бутылку.
– Человек, порцию дьявола! – подхватил Серж…
Дверь тихонько отворилась, и вошли оба кельнера, Карл и Фриц, по счастливой случайности совпавшие своими именами с фирмой ресторана.
Карл нес большую серебряную кастрюлю, спиртовую горелку, решетку и большую суповую ложку для размешивания.
Фриц принес корзину с бутылками, вазу с фруктами и головку сахара.
Кельнеры молча поставили все принесенное на боковой столик и, почтительно извинившись за причиненное беспокойство, исчезли за дверью. Через минуту они оба вернулись снова и принялись менять столовое белье, изрядно уже залитое нашими приятелями.
Те переглянулись в полном недоумении.
– Кто приказал? – приподняв брови, спросил барон.
– На две бутылки кирша[53], обязательно одну бутылку мараскина[54]! – облизнулся Жорж, успев уж опытным оком оценить содержание корзинки.
– Ого! – проговорил Серж, усиленно протирая глаза.
– Тут господин один сейчас заезжали, спросили господина барона и кто с ними – я сказал, что, мол, в отдельном кабинете. Так они сказали – хорошо! Заказали жженку на четверых и за устрицами послать к Смурову – мы ведь не держим, а сами через полчаса заедут. Просили обождать. Потому не время им, приедут ровно в двенадцать, а теперь только полчаса двенадцатого… Очень просили обождать и кланяться барону!
– Ах! Да, да, да! – спохватился находчивый барон. – Я ведь ждал… Я ему сам назначил… да, да, да!.. Это я вам, господа, готовил маленький сюрприз!
Серж удивился, что так поздно, и попытался было проверить по своим часам, но вспомнил, что они «в починке». Жорж по той же причине поверил кельнеру на слово.
– Ну, теперь, пускай высокие особы играют вист без меня! – махнул рукой барон.
– Удивительно! – протянули дуэтом Серж и Жорж.
– Во всяком случае, так как времени немного осталось, мы будем приступать к грандиозному приготовлению, – говорил барон. – Я очень люблю это занятие и хорошо всегда, даже превосходно, поступаю… Когда я был еще буршем[55] в Дорпате, я всегда… Фриц, ставьте вазу на стол и откупоривайте бутылки…
Установили все, как следует; возились долго, ибо и у барона, и у его приятелей руки дрожали, должно быть, от волнения, ноги тоже слушались плохо, а в глазах заходили радужные круги… Фриц и Карл предпочли лучше на время удалиться, барон слишком уже начал жестикулировать…
– Так он сказал, что будет ровно в двенадцать… Мы его будем встречать с помпой! – предложил, помолодевший душой, старый бурш из Дорпата…
Но «он» уже был между ними – и когда барон, махая платком и разнося вдребезги предохранительные стеклышки, погасил свечи, предоставив красному свету догорающего камина меланхолически бороться с голубоватым светом горящего кирша – все трое заметили ясно этого четвертого.
«Он» сидел в глубоком кресле, заложив нога на ногу, скрестив на груди тонкие руки, и смотрел на приятелей, хотя с несколько насмешливой, но чрезвычайно неприятной, болезненно искривленной улыбкой.
Заметили его присутствие как-то все разом и все разом притихли, сохранив свои позы, как кто был.
– Parbleu[56]! – первым прервал молчание незнакомец.
Он поднялся с кресла и бесцеремонно сбросил с плеч черный сюртук безукоризненно модного покроя, пригласив остальных жестом последовать его примеру.
Серж так растерялся, что принялся снимать прежде панталоны, но его вовремя поправил Жорж.
«Он» подошел к столу, сделал какое-то кабалистическое движение над пылающей вазой, вроде того, как Фольдман делает свои пассы, и огонь вспыхнул значительно ярче. Теперь можно было рассмотреть таинственного гостя более внимательно.
Это был сильно худощавый брюнет, с заметной проседью, с резко очерченными бровями, с длинным, слегка горбатым носом и сухим, перекошенным разрезом рта. Усы и борода незнакомца были гладко обриты, что придавало ему вид актера-трагика; на его длинной, тонкой шее, с сильно выдающимся кадыком, несмотря на безукоризненность всего остального костюма, был небрежно повязан ярко-красный галстук.
– Милостивые государи! – начал он. – Будем без церемоний и дружески, братски сядем за братский котел… Я вас всех отлично знаю, вы меня, вероятно, тоже, хотя, я замечаю, в данную минуту не узнаете, но останемся и мило проведем эту ночь, без взаимных представлений, вроде как бы в маскараде. Я вас интригую, попробуйте сделать со мной тоже. Будем пить и говорить о разных делах, но предупреждаю, только о самых приятных… А что же устрицы?! Эй, кто там?.. Сережа, позвони-ка!.. Вон кнопка!..