Я даже стал падать духом, и в тоне моего независимого голоса стали замечаться собачьи нотки, якобы просящие подачки. Мои друзья, те, которые мне были не раз многим обязаны, стали небрежно протягивать мне два пальца, а то и совсем делать вид, будто меня не замечают и… к довершению всего, за мной стали следить лакеи моего миллионера. Я день и ночь ломал голову, придумывая, как и чем выйти из этого невыносимого положения. Я тонул и хватался руками, за что ни попадя, и вдруг, совершенно неожиданно, моя счастливая звезда ярко загорелась над моей головой. Я был спасен! Мне сделали предложение обвенчаться с одной особой, конечно, женского пола, которой почему-то захотелось или просто нужно было прикрыться моим громким именем и титулом, и условия были подходящие: треть суммы немедленно, для приведения моих дел в порядок, треть в день венца и последнюю треть – в вагоне заграничного поезда, и именно в том вагоне, где я не мог встретиться со своей молодой супругой.
Снова настали золотые дни Аранжуэца[58]. Я быстро восстановил свой престиж и заблистал снова… но ненадолго. Здоровье мое расстроилось, и воды Монако мне не помогли, а скорее повредили. После трехлетнего отсутствия моего в пределах дорогого отечества, я вернулся назад. Меня привезла с собой одна испанская жидовка, не первой молодости, но эффектная красавица-авантюристка, и привезла на свой счет, в качестве руководителя в стране варваров, на первых, по крайней мере, шагах ее деятельности в новой сфере. Конечно, мы условились, что это, будто, я сам вывез из-за границы такой перл – это должно было придать солидность положению новой звезды на нашем горизонте. Я устроил для нее прекрасный салон, рекламировал мою испанку превосходно, добыл ангажемент на двух летних сценах. Дела пошли превосходно! Но, увы! Опять-таки ненадолго! Хотя мы с Элеонорой ди-Торидо и приняли все меры осторожности, но жалоба обиженных фортуной достигла слуха тех слоев общественной администрации, с которыми мы тщательно избегали столкновений, и полный крах обрушился, как гром с небес, на наши головы. Рулетка в салоне испанки была накрыта и, конечно, сейчас же закрыта… кажется, вышло что-то в роде каламбура?.. Рейзу Кивеке, Донна ди-Торидо тоже, выпроводили вон из страны северных варваров, а меня за пределы столицы. И это еще слава богу!.. Мой друг, известный адвокат Хапензон, говорил мне:
– Ну, брат, счастливо же ты отделался!
Счастливо! Какая злая ирония! Но «годы шли, и дни текли»… Ну, что я мог сделать, что предпринять, лишенный даже права скромно и тихо жить в порядочном обществе, в столице, куда я попадал только украдкой, ночуя в номерах гостиниц, где документов с вечера не требовалось. Средства мои иссякли окончательно, здоровье подорвано, даже на простой физический труд, ну, хоть мостовую мостить – я был не способен, да кто и примет на такую работу титулованного джентльмена!..
Извините меня, мои друзья, я замечаю, что рассказ становится для вас не совсем приятен… Но вы поймите меня, войдите в мое положение, так как все это, или почти все, испытали сами. О, будь у меня снова деньги, большие деньги, свались они на меня хоть с высоты небес, хоть из подземелий самого ада, я бы воспрянул вновь, как Феникс из пепла, ибо деньги – эта такая сила, с которой борьба немыслима – деньги все!..
Вы, господа, недавно в этой комнате весьма сожалели, что нынче черти стали умнее и душ человеческих в залог не берут… Я тоже сожалел, ибо это был бы мой последний, так сказать, ресурс, но не отчаивался, и в одну из очень уж тяжелых минут, проводя, полуголодный, ночь в жалком номере гостиницы «Рига», написавши не восемь писем, как ты, милый Жорж, а сотни своим прежним друзьям, и не получив ниоткуда ни слова в ответ, ни сантима, я, в порыве злобы на человеческую несправедливость, призвал сатану, с сердечной готовностью уступить ему все права на свою душу… «Права, – как выражается адвокат Хапензон, – на владение фиктивным имуществом»… Я крикнул: «Явись сам сатана!» – и сатана предстал передо мной.
Дверь тихо отворилась, в комнату вошел сгорбленный, весь в черном, человечек. Не снимая с головы довольно поношенного цилиндра, он вытащил из бокового кармана драпового пальто грязный фуляровый[59] платок и, высморкавшись, стал протирать свои запотевшие очки.
– Как вы думаете, кого я узнал, господа, в этом госте?
– Ну, конечно, черта! – воскликнул барон.
– Сыщика! – глубокомысленно решил Серж Костыльков.
– Я тоже думаю… – поддержал товарища Жорж Мотыльков.
– Ростовщика Мишеля! Этого старого мерзавца, жестокосердного негодяя, моего заклятого врага! Вот кто посетил меня в минуту несчастия и скорби! Я был положительно ошеломлен такой неожиданностью, слова вопроса застыли на моем языке. Я ждал и чувствовал, как мучительный спазм начинает сжимать мое горло, холодный пот выступает на лбу, предчувствие чего-то очень скверного овладевает моей душой. Я смотрел на ночного гостя и ждал.
А тот покойно, не спеша, снял пальто и повесил его через спинку стула, поставил мокрый цилиндр на пол, еще раз высморкался и, осмотрев предварительно сиденье стула, осторожно присел на его кончик.
– Вы меня звали, господин ваше сиятельство, и я пришел! – проговорил он.
– Я вас не звал… Разве вы, господин Мишель, стали чертом?
– Это все равно… Вы меня звали, и я пришел… Вам очень нужны деньги? Очень? Ну, конечно, и вы их будете получать… И много получать… Сколько вам нужно? Да! Вы ведь сами не знаете, сколько именно… Только побольше… Вот вам это «много», получайте!
Мишель вытащил из-за пазухи толстый бумажник… вот этот самый… раскрыл его перед моими глазами, вот также, как он теперь валяется раскрытый, и осторожно положил его на стол!
– Вексельные бумаги с вами? – сдерживая охватившее меня понятное волнение, спросил я, стараясь придать моему растерянному лицу деловое серьезное выражение… И потом, – продолжал я, – я должен, господин Мишель, знать ваши предварительные условия…
Вся моя сырая, убогая комната наполнилась хриплым старческим хихиканьем, глаза у жида заискрились, плечи даже затряслись от смеха… Он хлопнул меня по колену своей костлявой рукой и проговорил:
– А вы все по-прежнему, такой же веселый шутник… Это я люблю.
– Однако!.. – настаивал я на своем вопросе.
– Никакого обеспечения, никакого векселя не надо… Вы мне только оказывайте маленькую услугу… и потом берите все, что тут есть… А тут много – очень много!.. Тут столько…
– Да я с удовольствием!.. В чем дело?
– А вот сейчас!
Мишель достал из кармана продолговатый футляр и просил меня, пока не открывая, подержать в руках. Затем он сорвал свой грязный, беспорядочно намотанный галстук, заворотил воротник рубахи и обнажил свою толстую вытянутую шею, отвратительную шею, в выпуклыми хрящевыми кольцами горла, точно у лежалого гусиного потроха…
– Теперь извольте открывать ящик. Ну!..
Я открыл и вздрогнул. В ящике лежала превосходно отточенная, блестящая английская бритва.
– Ну! – повторил старый ростовщик. – Я жду… что же это вы, господин ваше сиятельство?.. Разве здесь мало, и вы не согласны?.. Ну!..
Я потерял всякую способность не только владеть собой, но даже что-нибудь соображать, а этот страшный человек, дьявол, призрак… этот ненасытный вампир продолжал:
– У вас в руке очень хорошая штука, а вот очень поганое, больное совсем, все равно, скоро издыхающее горло. Ну… чик и готово!.. Разве это для вас трудно?.. Может, вы полиции боитесь?.. Никто не видал, как я сюда вошел… Ну, смелее, господин ваше сиятельство… и все это, все, что тут лежит, все ваше. Берите, запирайте свою комнату на ключ, ключ к себе в карман и утекайте… все спят, и никто вас не увидит… Ну!.. Я буду считать – раз, два, три!.. Когда мне придется сказать четыре, я возьму деньги в карман и уйду сам, а штуку вам оставлю, может быть, на ваше собственное горло рука ваша будет решительнее. Ну, и начинаю считать: раз, два…
Но «три» он уже не успел сосчитать. Что-то горячее, липкое обдало мои руки, на грудь полились красные потоки… Моя правая рука едва держала рукоятку бритвы, а левая, словно сама собой, не управляемая мной сознательно, тянулась за толстым бумажником… В глазах заходили зеленые круги, вся комната завертелась с бешеной быстротой, я потерял сознание.
– Какая неосторожность! – воскликнул барон. – Ай, ай!
– Нервы не выдержали… – иронически заметил Жорж.
– Ну, а когда вы очнулись?.. Не поздно было? – полюбопытствовал Серж Костыльков.
– Поздно! Когда, на другой день, вошли в мою комнату, то никакого зарезанного жида не нашли, а я сам, лично я, лежал на полу с перерезанным до самых позвонков горлом… Кровью был залит весь пол и, конечно, возвратить меня к жизни не было уже никакой возможности!..
– Очень жаль! – заметил барон.
– Какая досада! – сказали в один голос Жорж и Серж…
– Вы ведь помните, – говорил незнакомец, – года три тому назад было даже в хронике происшествий напечатано, что в гостинице «Рига» кончил самоубийством известный Икс и пр., и пр.
– Ну, да! Конечно, помню! – протянул барон. – То-то я смотрю, лицо ваше мне знакомо… Очень рад возобновить это приятное знакомство, очень приятно!..
Барон потянулся с рукой через стол, но потерял равновесие… Костыльков с Мотыльковым потянулись даже целоваться с рассказчиком, но ни жать руки, ни целовать было некого… Случилось нечто неожиданное.
Толстый бумажник, словно живая, жирная лягушка, зашевелился на ковре, прыгнул раз, повторил прыжок, глухо шлепая своим туго набитым пузом, и очутился прямо в широкой пасти пылающего камина. Там он зашипел, окутался паром и громко лопнул, обдав собеседников целым облаком горького дыма… А когда этот дым рассеялся, то картина представлялась следующая.
Барон лежал поперек стола и храпел с каким-то присвистыванием и рокотанием в горле, Жорж – под столом, стянув на себя залитую вином и какой-то мерзостью скатерть. Серж Костыльков добрался-таки до провалившегося дивана и, относительно комфортабельно, свернулся калачиком.