– Ах, как это интересно! – вскрикнула госпожа Терпугова.
– Удивительный случай!.. – заметил доктор… – А все-таки…
– Провидение! – наклонил голову Ларош-д’Эгль.
– Именно, милость Божия! – добавил хозяин. – А хорошо ты рассказываешь: и сжато, и ясно, и очень уж картинно! Так вот перед глазами все и представляется!..
– Ну, что уж… Какой я рассказчик! – скромно ответил капитан и потянулся рукой – за яблоком, должно быть.
А мадам Терпугова заметила это и, взяв тяжелую вазу обеими руками, даже встала с места, чтобы прислужить Кара-Сакалу…
Сам же Терпугов, откашлявшись предварительно, стал, видимо, обнаруживать желание рассказать тоже что-нибудь очень интересное, и это было замечено зорким оком хозяина.
– Господа! – произнес Овинов. – Вот Иван Семенович расскажет нам что-нибудь в этом же роде из своей жизни… Он тоже человек бывалый и виды видалый… Ну-с, приступайте, почтеннейший…
– Да нет… что же я… к чему же… где уже мне тут с рассказами?!
Иван Семенович выразил легкое смущение и даже покраснел, но так как ему действительно хотелось очень что-нибудь рассказать, то, покашляв еще немного, переменил сигару и начал:
– Я, господа, совсем из другой оперы, как говорится… Тут в моем рассказе – ни боя, ни крови, ни смерти – ничего такого страшного нет, а все-таки дело крайне рискованное и серьезное… Случай не случай, но нечто, имевшее для меня роковые – и спасительные последствия…
Дело, видите ли в чем… Давно это было, во времена молодости. Служил я по особым поручениям, при министерстве финансов, был в дальней командировке, жалованье получал не бог весть какое и состояния еще не имел. Дальней командировке, конечно, был рад. Еще бы! Отпустили мне чуть не три тысячи на дорожные расходы, по аптекарскому счету, это значит в пять раз больше, чем предстояло действительных расходов… Чувствую себя просто Ротшильдом – и в первом же городе остановился отдохнуть… Представился губернатору, прочим властям, вечером попал в клуб. А поиграть я любил! Без душевного трепета зеленого стола видеть не мог… Меня ласкают, ухаживают просто, как за Чичиковым, до ноздревского разоблачения… Чувствую себя превосходно! Сели в вист, выиграл я десятка два рублей – вижу, везет… Поужинали… После ужина кое-кто разъехались, осталось меньше народу, попробовали перекинуться… Приглашают меня – я, отчего же! С большим удовольствием!.. Сначала мне повезло действительно – я и разгорячился!.. Убили крупную карту, у меня круги заходили в глазах… Пошло и пошло – да все дочиста. Весь свой командировочный капитал! Каково положение!..
Отошел я от стола, выпил бутылку сельтерской[97], да и задумался. Да и было отчего задуматься! Командировка только вначале, а мне выехать не с чем. Город незнакомый… Проигрался, как юнкер, – это опытный чиновник, облеченный доверенностью самого министра… Писать, просить – не к кому… А ведь деньги-то не мои, а даны на казенные дела! Покаяться бы, под суд сразу – и вся карьера испорчена… Напало на меня отчаяние, и какой-то столбняк нашел. Сижу и молчу, уставившись глазами в клетку паркета…
Вот в это самое время со мной и случилось… Да-с!.. Озлился кто-то за столом, да как швырнет колоду об пол… Карты по всему залу разлетелись, а одна, ну, вот, будто бабочка какая, порхала, порхала, да и, тихо так, спустилась как раз на наблюдаемую мной паркетную клетку… Смотрю: двойка бубен…
И вдруг, словно повинуясь какой-то волшебной силе, забыл я все!.. Все роковые последствия, всю пошлость и низость моего поведения… поднял эту карту, да к столу…
– Ва-банк, господа! Со входящими!
На меня посмотрели – очевидно, поверили… Один даже кто-то «браво» крикнул. Вот это по-нашему!.. Направо – налево, направо – налево… Она!.. Двойка бубен!.. Дана!..
– А если бы бита? – прервал рассказчика доктор.
Терпугов остановился, взглянул на спрашивающего, брови у него как-то перекосились, и в горле захрипело…
– А если бы бита была моя двойка, я бы вышел куда-нибудь, да и повесился бы там же, у них в клубе. Больше мне ровно ничего не оставалось сделать… на это я шел. То есть, и не совсем прав – это я после, значительно после обдумал, что именно так бы и должно было бы поступить, а тогда я ничего не сознавал…
Подсчитали – оказалось отыгрался, со значительной даже прибылью. Вышел в соседний зал и слышу ясно – какой-то старичок допивает свой кофе и говорит соседу (что они там прежде говорили – не знаю, только я услышал одно последнее слово): «И не играй больше!». Как заряд дроби влепилось мне это слово в ухо, а совсем не ко мне оно и относилось… Да, слушайте, что дальше!.. Перехожу я в столовую, у буфета кучка – пьют и смеются, а один кричит: «Баста! Пора и меру знать!». Только это я и услыхал из всего их разговора, я даже вздрогнул слегка.
Погулял я, для приличия больше, простился, кому-то обещал приехать обедать завтра, выхожу в швейцарскую – спускаются тоже двое с лестницы, разговаривают, поравнялись со мной, слышу: «Все дело, я вам доложу, только в том, чтобы забастовать вовремя!». Фу, ты, пропасть! Сажусь в сани, еду, а через улицу кто-то кричит: «Ладно, что ушел в добрый час». И это я себе намотал на ус… Приезжаю, раздеваюсь, ложусь спать, а сосед по номеру говорит кому-то: «Шабаш. И ни-ни!». Только это и сказал – и больше ни слова… ну, просто как для меня, нарочно!
Волнение страшное, спать не могу, ворочаюсь на постели… Как заснул – не помню… Просыпаюсь, вглядываюсь, а в углу кто-то висит, в шинели и шапке… оно, действительно, в углу висела и шинель моя, и шапка на вешалке, но мне показалось, что это я сам, да так явственно, что холодный пот выступил по всему телу… Вот тут-то мне и пришло в голову: будь моя двойка бита – мне бы только одно это и оставалось!
На другой же день я дальше!.. Разослал, кому надо, ответные карточки, извинился, за получением якобы экстренной телеграммы, и дальше, и дальше… Дальше от соблазна, от печальной перспективы лично уподобиться шинели, висящей на вешалке, и с тех самых пор действительно больше в руки карт не беру. Вот уже двадцать лет скоро, как это случилось, а твердо помню: двойка бубен… как бабочка порхает и легла навзничь. «И не играй больше», «Баста! Пора и меру знать!», «Все дело, я вам доложу, только в том, чтобы забастовать вовремя», «Ладно, что ушел в добрый час» и, наконец, еще раз: «Шабаш, и ни-ни!» с шинельным финалом и холодным потом… Каковы-с случайности в такой последовательности?!
– Хорошо, что двойка бубен, а не пиковая дама! – сострил один из братьев Грызуновых.
Но никто этой остроты не заметил. Только полковник Ларош д’Эгль произнес в раздумье:
– Да, ну, уже к таким явлениям, как карточные увлечения, нельзя же пристегивать святое Провидение. Это как будто бы немного кощунство… А уж коли пошло на рассказы в жанре легком… – продолжал он, – то и я вам расскажу случай про удивительные, непостижимые стечения обстоятельств. Вот послушайте-ка.
Ехали мы раз в довольно большой компании – казачьи офицеры к нам присоединились, ехали из Джюзака в Ташкент. Вы знаете эту дорогу, голодной степью, на Мурза-Рабат?.. Это совершенная равнина, говорят, будто дно какого-то древнего, давно исчезнувшего моря, и дорога по ней проложена как по океану – бесчисленные параллельные тропинки, местами едва намеченные, тянутся широкой, чуть не с версту, полосой, а растительность жалкая, сухая, местами и совсем оголенные плеши… Жара невыносимая стояла; мы и переждали ее в Мурза-Рабате, в тени его многовекового купола. Как стало спадать, так часов в пять вечера, выехали… Едем, не торопясь, легким тротом[98], чтобы засветло только попасть к Сыр-Дарьинской переправе. Так впереди кучкой едем мы, офицеры, а, поотстав от нас шагов на сто, наши джигиты… Едем, покуриваем да беседуем… Часов около восьми, к солнечному закату, уже впереди засинелись береговые камыши, и потянуло водой в воздухе. Вздумал я проверить свои часы, потянул за цепочку – что за оказия?.. Цепочка тут зря болтается, а часов как не бывало – крючок разогнулся, они и отлетели… Я помню очень хорошо, что дорогой, именно перед выездом из Мурза-Рабата, я справлялся по ним насчет времени. Хорошо помню, что положил их в карман; значит, если они и выпали – то на этом перегоне, то есть, между Мурза-Рабатом и тем местом, где я заметил потерю… И так мне стало обидно, что я невольно крикнул с досады. «Что такое?» – справляются товарищи. Говорю. «Поедем искать», – решил тотчас же один. «Поедем», – решили и остальные… Дело в том, что мои часы все знали и знали им настоящую цену. Это – роскошные старинные часы, подаренные еще моему деду самим королем Людовиком XVI. Мой дед служил капитаном в швейцарской гвардии короля и был его большим любимцем. Он погиб во дворце с товарищами своими, во время этой проклятой революции[99]. На крышке этих часов изображены три лилии и сложенные накрест шпаги, а внутри вензель королевы Марии-Антуанетты, собственно она-то и пожаловала эти часы деду, король только вручил их капитану собственноручно. Конечно, это не то, чтобы потерять какую-нибудь дрянь, вещь историческая!.. От деда часы попали к моему отцу, одному из немногих гвардейцев, уцелевших при разгроме Версаля: тот эмигрировал в Россию – и по смерти очутились у меня. Вот эти-то знаменитые часы и вылетели у меня дорогой, между Сыр-Дарьей и Мурза-Рабатом.
Как ни глупо было в степи беспредельной искать потерянные часы, но мы рассыпались цепью на две сажени всадник от всадника и медленно пошли назад, устремив все внимание на то, чтобы возвращаться по собственным следам. Джигитам я обещал по золотому, кто отыщет, а глаза у них зоркие; не только часы – пятачок серебряный в пыли да в траве заметили бы… Едем…
Стало темнеть, остановились биваком на месте, всю темноту перестояли. Стало рассветать, опять тронулись и доехали так до самого Мурза-Рабата безо всяких утешительных результатов.