– Вот, оно что! – вспомнил последние слова верблюда Снежок и принялся за второй… С голоду и тот вкусным показался.
Только позавтракали кони, аист и говорит:
– Ну, ребята, каждый из вас съел свою долю. Какая кому досталась, такая и жизнь будет каждому.
Сказал эти слова и исчез, словно сквозь землю провалился.
Повернули назад приятели, и только глубокою ночью возвратились на свои пастбища.
А на другое утро приехали люди, накинули на Снежка и Уголька арканы и повели их в свои аулы.
Довольно, мол, гулять! Подросли, окрепли, – пора и за работу приниматься.
Попал Снежок к хозяину, землепашцу.
Тот кормил его и поил досыта, ласкал и холил, только и работать заставлял его также досыта.
Чуть свет едет Снежок пахать землю, под ячмень да под просо, напашется вволю, отдохнет минутку, – гайда в степь, за бурьяном да сеном, покормится, – опять под седло, либо в гости, в дальний аул, либо на охоту с соколом.
Каждую неделю, кроме того, на городской базар надо было возить тяжелую ношу, а базар был далеко. Целые сутки без отдыха приходилось быть в дороге.
– Что же, может, так и надо, может быть, и хуже участь бывает, – думал Снежок, и не сетовал на покойного вер- блюда.
Об участи своего друга он не знал ничего, с тех пор, как их разлучили – и не видал его, и не слышал о нем ни от кого ни слова.
Раз, как-то пахали они с хозяином, а день был жаркий и в воздухе носились тучи мелкой ныли.
И видит Снежок, что в этой пыли засверкало что-то дивное, замелькало золото и сталь, загремели трубы и литавры, и высоко колыхнулись красивые гордые знамена.
Из-за горы большое войско выступало и сплошною лентою тянулось на запад.
Сначала всё конные шли, без числа, без счету, длинные пики, словно лес шумели над головами всадников, своими значками, да конскими хвостами крашеными.
За конными пешие потянулись. Этих же было больше. Шли они тихо в строю, и у каждого на плече мултук[12], у каждого мултука фитиль дымился.
За пешими повезли тяжелые, медные пушки… Словно гром гремел у них под колесами, цепи железные бряцали, сверкали на солнце грозные золоченые, покрытые сплошь священными изречениями Корана.
А позади всех ехал отдельно седобородый всадник, опустив поводья, творя шепотом молитву, набожно перебирая сухими пальцами янтарные четки.
Над стариком несли большое зеленое знамя, два молодых конюха обмахивали его легкими опахалами.
Посмотрел на старого вождя Снежок и сердце у него защемило.
Видит он коня под ним вороного. Выступает конь гордо, грызя серебряные удила, чепрак на коне шелками вышит и жемчугом, узда и седло сплошь дорогими камнями покрыты.
Узнал Уголька Снежок; узнал ли Снежка Уголек – неизвестно, только покосился будто в его сторону: что это там, мол, за мужик такой на нас глазеет!..
– Гадкий верблюд, злой обманщик! – рассердился Снежок на покойника, – это он мне, за мое добро, послал рабочую тяжелую долю.
Ушло войско, скрылось из глаз, – вернулись домой наши пахари.
Не спится Снежку, не хочется есть даже… Всё ему завидная доля товарища грезится.
Прошла неделя.
Собрался хозяин-хлебопашец в город, на базар, навьючили на спину своей лошади два тяжелых мешка пшеницы, и отправились оба в дорогу.
Стало солнце склоняться за полдень, обгоняют их стороною волки да шакалы стаями несметными.
– Куда эхо вы, разбойники, воры поганые? – крикнул им человек.
– А туда, – отвечают шакалы да волки, – где нам добрые люди большой пир приготовили.
Обгоняют их орлы да ястребы, вороны да совы ночные… такими стаями, что даже солнце померкло.
– Куда это вы, хищники ненасытные? – крикнул им человек.
– А туда, – отвечают орлы да ястребы, вороны да совы ночные, – где добрые люди нам большой, богатый пир приготовили.
Закатилось солнце за холмами, жалобный стон слышно в воздухе вечернем носится… Поднялась солнцу на смену луна красная, поднялась повыше и сама побледнела, осветив кровавое побоище.
Что ни шаг шагнуть – то лежит мертвый или умирающий; вся земля пропитана черною кровью. В пыли и грязи валяются рваные знамена, доспехи ратные.
И видит Снежок, лежит его товарищ детства, нет на нем уже седла богатого, вместо камней драгоценных, да золотого шитья, сплошь покрыт зияющими ранами… исколот, изрублен, а всё силится поднять свою голову, а кругом сидят волки да шакалы, ждут, поджидают последнего вздоха, уже близкого.
– Вот оно что! – снова вспомнил Снежок верблюда старого, пожалел от души товарища и бодро, и радостно потащил далее свою тяжелую ношу.
Всё дано Аллахом на потребу скоту и человеку, и всякий должен благословлять Творца за всё, что кону ниспослано, а не завидовать другому, не желать менять раз назначенную ему участь.
Так повелел Аллах, и благо тому, кто безропотно следует его велениям.
Пар-Богатырь
В безлюдной степи собрались на совет злые духи пустыни. Первым прискакал Ураган; дунул направо, дунул налево, разнес, разметал сыпучие барханы песчаные, место себе порасчистил – и стал выкладывать из-под руки, поджидать товарищей.
Ураган бешеный, злой богатырь, гроза караванов, сидел на горячем рыжем жеребце, носящем страшное имя Смерч. Сам богатырь был в желтом распоясанном халате, в лисьем малахае с огненно-красным верхом; борода у него была длинная, до пояса, косматая и, как песок, желтая, а в руках он держал большую метлу, было бы чем подогнать ленивые барханы, заупрямившиеся, не слушающие одного его приказа-дуновения.
Скучно богатырю одному дожидаться… Горячится конь под седлом, удила грызет, землю роет стальным копытом… Ничего не видать в степи живого, не над чем от скуки потешиться…
Ползет змейка серая, искрятся глаза у гадины, раздвоенный язычок шипит и вьется…
– Занесу!.. – крикнул Ураган, а сам подсмеивается в бороду.
– Ничего, дяденька, заноси!.. Мне это сподручно…
– Знаю, потому и не трогаю, – проворчал богатырь.
Вереница волков тощих-претощих, голодных, изморенных между барханами, крадучись, пробирается.
– Я вас! – заорал Ураган.
Метнулись в страхе вороватые звери, прыснули во все стороны.
– Э… ге-ге! послушайте, стойте!.. жалко мне вас стало!.. – кричит им вслед богатырь: – гони, ребятки, на север… Там я для вас обед приготовил: нагнал проезжего человека с конем, закрутил, задушил, замучил, спать уложил, песком принакрыл… Гайда! Поройтесь!.. То-то я добрый!..
– Спасибо, дяденька! – провыли волки и пустились вприскочку по указанному направлению.
Так забавлялся, развлекался Ураган-богатырь, товарищей поджидаючи…
Долго ли, скоро ли – загудело по степи, холодом повеяло, завыло, засвистало, – скачет Ураганов брат-зимник: дед-Буран. Прискакал, обнялся с братом… Взвились винтом чуть не до неба и снова на землю спустились.
– Как поживаешь?
– Чудесно!.. Как ты?..
– Скучно летом… зато выспался!.. Что же, пока мы с тобою двое?
– Пока двое…
– Подождем, побеседуем…
Дед-Буран был на гривастом сивом коне, звали коня Пургую. Сан дед в белом овчинном халате, в таком же малахае, и борода у него была, как у брата, до пояса, только, как лунь, белая… Тряхнет бородою – глаза занесет мелкими, льдистыми снежинками…
– И чего гнали мы, спешили! – рассуждают меж собою братья-губители. – Вишь его, ночь; только показалась звезда предутренник: неповадно Зною, первому палачу людскому, с его роднею в такую пору показываться… Подождать, пока солнце взойдет, приходится…
Стали дожидаться.
Забелела полоса на востоке, вспыхнуло небо золотым светом, понеслись над степью-пустынею невидимые голоса… Из-за высоких барханов проглянуло солнце…
– Теперь скоро! – решили братья и оба на восток воззрились…
Тихо, словно не по земле ступает, по воздуху плывет – медленно приближается Зной-богатырь… И глазам смотреть на него больно; лица разглядеть нельзя в его огненном сиянии.
– Сам один, али с детьми, с ребятами малыми?
– Захватил и ребят на совет, да поотстали, следом бегут… Слышь, костями постукивают? – отвечал Зной-богатырь…
А дети у него: сын Голод да дочка Жажда, – злые, презлые, – тут как тут, из-за ближнего бархана поспешают.
Едет Голод, костяк костяком: очи провалились, зубы оскалены – и едет на тощем-претощем верблюде, кожа да кости… Едет и сестрица его Жажда, телом вся в брата, а сидит, еле держится, на тощем осле-ишаке.
– Тутотка ли, тятенька? Поспели!
– Ну, теперь все в сборе! – загремел Ураган. – Приступим к совещанию…
– Приступим! – отвечали все хором.
– Говорят, братцы мои, что люди зазнаваться стали, – начал Зной. – Мало того, что у себя, где воду мы не могли одолеть, – тени понастроили, деревья понасажали, надо мною стариком надсмеялись. Говорят, будто мало им того места, где самим Богом воде быть указано, – дальше в пустыню, в наше исконное царство, проводить ее собираются. Где, бывало, часа перегона от городских стен до наших пределов не было, – теперь уже и в день не проедешь… обидно!..
– Ну, это мне плевок, – похвастался Ураган. – Разнесу, ‘размечу, позасыплю песком те арыки, с корнем деревья повыворачиваю… Гляди: мало ли я на своем веку царств обратил в пустыню… Покажи, где еще такие новые?..
– Сидели бы, небось, по своим норам, – заворчал дед-Буран, – а то к нам в пустыню и в одиночку, и целыми караванами ходят, под носом у нас понарыли колодцев… Норовят всё летом пакостить; зимою, небось, когда я на страже, боятся…
– Что ж меня, значит, не боятся? – осердился на брата Ураган-богатырь, только что перед тем расхваставшийся.
– Полагать надо!..
– А ты поразрой пески, – мало, что ли, найдешь костей человеческих? Да!.. Поди-ка поройся, – и счета не будет… Чьих рук это дело?..
– Все стараются! нечего считаться да ссориться… – перебил Зной, – не время!..