Ингвар отключил микрофон, установил виниловый диск на проигрыватель и включил его. Студию заполнили мрачные тяжёлые аккорды, пёс закатил глаза, разинул пасть и завыл.
— Ладно, ладно, сейчас уберу звук с динамика. Что ты тоску нагоняешь? И так тошно. Чёрт возьми, а помнишь, как всё хорошо начиналось?
Глава 2Обратный ход
*** Полгода назад ***
— Давай, давай, ленивая мохнатая жопа! Тащи санки! Там и твоя жратва тоже, между прочим!
Бородатый мужчина, замотанный в сильно поношенную одежду, надетую для тепла в несколько слоёв, устало топает по снежной целине на самодельных снегоступах, старательно отворачивая лицо от ветра.
— Терпи, Мудень, осталось всего ничего. Вон, видишь ту гору? Что ты на палец пялишься? Я куда показываю? А, что с тебя взять, тварь бестолковая…
Когда показываю пальцем
на красоту небесных сфер,
то люди пырятся на палец,
мой средний, что уставлен ввысь…
Пёс с интересом косится на него и продолжает брести рядом. Он запряжён в импровизированные нарты — лёгкие самодельные санки и упряжь из грубо сшитых автомобильных ремней безопасности. Тащить их нелегко — снег рыхлый, лапы проваливаются, шерсть на брюхе смёрзлась сосульками, сильный ветер задувает в подшёрсток. Псу холодно и неуютно, но он терпит: человек его кормит и защищает как от стай одичавших сородичей, так и от двуногих любителей собачатины. Пустошь не так пуста, как кажется, в развалинах то там, то тут видны дымки: одиночки, несмотря на наступившие холода, пока выживают, руководствуясь принципом «умри ты сегодня, а я завтра». Встреча с ними не сулит либо ничего интересного, либо ничего хорошего, но у человека есть оружие, и он не стесняется его применять. Их знакомство началось не лучшим образом: пёс получил шрам на голове и кличку «Мудень», а человек небольшую хромоту. Но теперь они неплохая пара, у человека еда и автомат, а у собаки чутьё и слух, позволяющее избегать засад и охранять ночные привалы. А ещё санки с грузом. Человек тоже тащит рюкзак, так что всё честно.
— Вот высокая гора, в ней глубокая нора, в той норе, во тьме печальной… — начал мужчина, но оборвал себя: — Нет, я уверен — там светло, тепло и вообще прекрасно. И нас там ждут. Меня. Но и тебя как-то примут, я думаю. Хоть ты и Мудень, конечно. Вот нафига ты мне ногу прокусил? Знаешь, как паршиво таскаться на снегоступах с хромотой? Чего лыбишься? Цапнул — и доволен. Твоё счастье, что я тебя не пристрелил. А мог. И собирался, кстати. Ещё тогда, когда ты за мной тащился, думая, что офигеть какой ниндзя, и я тебя не вижу. Тебя спасло только то, что у меня патронов мало, и что я недооценил твоё упрямство. Думал, надоест, проголодаешься и отстанешь. А ты готов был сдохнуть, но не уйти. Тупой, но упёртый, Мудень как есть. Упрямство, приятель, не лучшая черта, но вызывает невольное уважение. Я сам упёртый придурок, как несложно догадаться. Мог просто свалить, сейчас сидел бы в баре на родине, винцо под стейки употреблял, а не тащился по снегу, питаясь кашей. Почему этого не сделал? Сам себя спрашиваю постоянно. Но ответа так и не нашёл. Наверное, просто дурак. Какое мне дело до засевших в горе балбесов? Они со мной не так чтобы хорошо обошлись при первом знакомстве. Такие же мудни, как ты. Но я и тебя не пристрелил, и на них зла не держу. Дурак, как есть дурак. Сдохнут они, вымерзнут, что мне за дело? Что смотришь? Сдохнут-сдохнут, поверь. Я же с ними плотно общался, перед тем как свалить, представляю, что за люди. У них все планы построены на «быстренько перезимуем, весной кто-нибудь (главное, чтобы не мы) придёт, засеет поля, позовёт нас питаться, начнёт для нас новую жизнь».
— Гав!
— Да, говно стратегия, согласен. Но что ты хочешь, они же все с промытой башкой. У них и до Катастрофы через жопу всё было устроено, а что после началось, и вспоминать не хочется. Не выйдет из них толковых колхозников. Почему? Потому что тяжело в деревне без нагана. В период, так сказать, становления коллективного сельского хозяйства. Нас с тобой, дражайший Мудень, сколько раз пытались ограбить, грохнуть, а то и съесть? Только за последние дни три раза. Если бы здешние бандиты не были такими же безрукими пустоголовыми утырками, как и все остальные, дело могло бы кончиться плохо. И автомат, конечно. Против него не сильно возразишь. Правда, патронов почти не осталось, их и было-то не дофига. Но знаешь, что мне сказали на прощание эти чёртовы подземные жители?
— Гав!
— Вот именно. Что они оружия в руки не возьмут. Потому что новое общество должно строиться на принципах всеобщего, мать его, гуманизма. Если уж их апокалипсис ничему не научил, то, видать, и правда необучаемы. И мне бы забить на них и смыться. Но я возвращаюсь. Пешком с мешком, потому что снег выпал рано и мотоцикл пришлось бросить. И знаешь, почему я всё же иду назад?
— Гав!
— Не, не угадал. Плевать я хотел на их благодарность. Да и не будет её, вот увидишь. Будут смотреть, как солдат на вошь и говорить через губу. Просто есть там одна девчонка…
— Гав!
— Да нет, я не о том, пошляк! Ей сейчас месяца три… Или уже четыре? Сбился со счета. Я её всего-то из мамки вынул и пуповину завязал. Дал, так сказать, путёвку в жизнь. Никто она мне, в общем. Но знаешь, что, Мудень? Когда сообразил, что без меня она до весны не доживёт, то я не отправился домой, к вину и стейкам, а развернулся и двинул обратно через пустоши. Понял, что не полезет мне в глотку тот стейк. Хрен его знает, почему.
— Гав!
— Нет, я не переоцениваю себя. Я всего-то отставной пиратский капитан, а не спаситель человечества. Но из них-то вообще выживальщики, как из говна пуля. Такие зайцы плюшевые, что на их фоне даже я Председатель Мао.
— Гав-гав!
— Не веришь? А зря…
— Гав-гав-гав!
— Что? Ах, у нас гости… Хвалю за бдительность, я что-то заболтался опять. Эй, мужик, я тебя вижу! Давай, выходи, засада не удалась, ты совершенно не похож на кустик. Вопрос на засыпку: людоед? Что головой мотаешь? Я не планирую пожертвовать себя на твоё пропитание, так и знай. Собаку тоже не отдам. Диких лови и ешь, а Мудень мой. Да подойди ты, ладно, чего я ору, как дурак? Палку только брось, а то пристрелю.
Из-за присыпанного снегом обломка стены неуверенно вышел мужчина, замотанный в несколько слоёв драной одежды. Он воткнул в сугроб импровизированное копье, созданное путём приматывания кухонного ножа к ручке от швабры, и показал пустые руки.
— О, вижу, что-то соображаешь ещё. Не совсем рехнулся в пустошах. Иди-иди, не бойся, не обижу!
— Пират придурка не обидит.
А если зарядил в пятак,
то это вразумления ради,
не просто так! —
продекламировал Ингвар. — Чего тебе надо, убогий?
— Врендо камши пожесть.
— Чего?
— Камши. Муда пятить. Шички еть.
— Понятнее не стало. Ты хоть не кидаешься, если ближе подойти? Вроде бы с агрорадиусом почти всех попустило, но если просидел полгода один в кустах…
Мужчина замотал головой.
— Не пандать. Жырно мыть.
— Да уж. Мудень, и тот понятнее изъясняется.
— Гав!
— Вот видишь, ты ему не нравишься. Я, кстати, тоже не в восторге, но я не кусаюсь. Ладно, давай присядем, там, вроде, крыша сохранилась. Попробую понять, что тебе надо. Все равно привал пора делать.
— Плыву шлам, — показал мужчина пальцем в руины. — Трепло мыло. Пездерь блэт.
— Ну… не знаю, что тебе на это ответить.
— Гав!
— Ну, разве что так, да. Веди, куда показал. Может, на месте понятнее будет.
Мужчина сделал приглашающий жест и пошёл вглубь развалин. Тут угадывается улица небольшого городка или крупного посёлка, от которого осталось не так уж много. Обломки домов торчат из сугробов гнилыми зубами, что не рухнуло от подземного толчка, обвалилось под тяжестью снега.
— Песь, — сказал мужчина, указывая на относительно целый бетонный модуль, не то гараж, не то сарай. — Бут плывём.
На строении видны неловкие, но старательные попытки хоть как-то утеплиться: небольшие окна забиты досками и тряпками, трещины между разошедшихся стен замазаны перемешанной с травой глиной.
— Гав!
— Там кто-то ещё есть? — подозрительно спросил Ингвар, посмотрев на забеспокоившегося пса.
— Жуя жаба. Либеет. Бзде комодит.
— М-да, зря спросил. Ладно, пошли внутрь. Но учти, если это какая-то глупая засада, я вам не завидую, — Ингвар похлопал по автомату. — Ты, скорее всего, не знаешь, что это такое, но, поверь, палки вам не помогут.
Внутри темно, немного света попадает только через небольшое вытяжное окошко под закопчённым до черноты потолком.
— Ну и вонища… Ты что, прямо тут и гадишь, что ли?
— Не он, — сказал слабым женским голосом куль тряпья в углу. — Не могу выйти, ноги отнялись.
— Гав! Гав!
— Хватит, Мудень. Вряд ли она опасна. Что случилось?
— Со мной, или вообще?
— Вообще я немного в курсе.
— Я упала. Неудачно. Думала, отлежусь, но, видимо, сломала спину. А вчера мы остались без огня. Проспала, костёр погас, новый разжечь нечем. Каша ещё осталась, но нужен кипяток.
— Муда пятить! — сказал мужчина с чувством.
— Чего пятить? — удивился Ингвар.
— Воду кипятить, — пояснила женщина. — В последнее время у Еноша начались нарушения речи. Я не знаю, в чём дело. После того, как упала, долго лежала на земле, не могла встать. Он был на охоте, а когда вернулся, прошло уже почти полсуток. Я простыла и свалилась с пневмонией. Неделю провела без памяти, очнулась — а он уже говорит так. Я почти научилась его понимать. Енош не сумасшедший, просто произносит не те слова, что хотел, и сам этого не замечает. Ему кажется, что это я ополоумела и перестала разбирать человеческую речь. У вас есть спички? Мы очень голодны и замёрзли. Каша у нас своя, нам бы только разжечь костёр.
— Вы всё это время грелись тут костром?
— Ну да, — удивилась женщина, — парового отопления бол