е не почесались в мою защиту.
— Дядюшка Миклимаус, — послышалось с одной из коек, — а не расскажешь, много ли денег ты получил в своей литературной премии? Мне просто интересно, сколько вам, гениальным поэтам, сейчас платят...
— Ну, — замялся Гарцештейн, — я уж точно и не помню, у меня много источников дохода было. Да дело и не в количестве денег, а в самом наличии факта премии.
— Понятно, — вновь подал голос тот же пациент, — а, вот, ты говоришь, что гениально играешь в шахматы. Но как тогда объяснишь тот факт, что тут мы, нисколько не шахматные гении, постоянно, за редчайшим исключением обыгрываем тебя в эту замечательную игру?
— А что тут удивительного? Вы все заметили, сколько тут доктора тычут в мой многострадальный зад? Сами же смеётесь, что в мою попу каждый день делают почти столько же уколов, сколько всем вам вместе взятым! Ну, может быть, лишь чуть-чуть меньше. Думаете, что это никак не отражается на интеллекте? Но стоит только хотя бы на недельку прекратить эту иглотерапию, как я стану вас всех играючи обыгрывать!
В палате опять раздался дружный ржач... Пациенты снова начали переговариваться и показывать пальцами на оратора. Вдруг послышался шорох открываемого глазка на входной двери.
— Что там опять за шум в вашей палате на ночь глядя? — раздался рассерженный голос из-за двери, — Мне нужно принять соответствующие меры или сами успокоитесь?
— Сами, сами, — послышалось в ответ сразу с нескольких коек. И сразу всё стихло.
Эпизод 3
Очередной вечер. Палата — всё та же. После вечернего врачебного обхода больные как и всегда устроились в койках И опять все чего-то ждут.
— Слушай, Миклимаус, — спрашивает уже довольно пожилой человек, недавно поступивший в палату, — а это правда, что ты не любишь Сталина? Тут говорят, что причина твоей нелюбви в том, что при его власти отправили в лагеря какого-то твоего троюродного дядю, служившего интендантом на одном из складов. Поговаривают, что вполне за дело его туда упекли, за воровство?
— Твои больные фантазмы, сталинская отрыжка, засунь себе в ЖО, — почти перешёл на крик Гарцештейн, — я уж точно знаю, что ни за что моего дядю посадили. Совсем ни за что. Подумаешь, каких-то несчастные девять с половиной тысяч при ревизии недосчитались! У нас сейчас даже пенсию такую маленькую мало кому платят. И, вообще, мозги пора лечить, сталинрук. Твои же партайгеноссики и подставили моего любимого троюродного дядюшку. Разве виноват он, что проиграл он им несчастные эти 10 тысяч. Да и то, 500 рублей проигрыша из своих кровных заплатил!!! Да и вложил бы он эту недостачу за неделю. Навор..., прошу прощения наработал бы и вложил!!! Ты же знаешь, Сталин поощрял доносы, а вы предатели сталинских зачетов, этого не помните! Вот и настучали на него. И дали ему 10 лет в лагерях!!! А ты знаешь, что оттуда никто тогда не возвращался?! Совсем никто!!! Мой репрессированный троюродный дядя до сих пор с ужасом вспоминает то время!!!
— Врёшь ты всё, наверное, — опять раздался спокойный голос его оппонента, — что-то среди моих знакомых, отбывавших тогда наказание, я не знаю ни одного, отсидевшего ни за что. Да и твой дядя за растрату загремел!
— АПЕЛЛИРУЮ К ОБЩЕСТВЕННОМУ МНЕНИЮ! — завопил Миклимаус, — вы все видите, что этот придурок нагло тут отрицает холокост, за что в Израиле полагается виселица!!!
— Интересно, — послышался чей-то молодой голос из дальнего от оратора угла палаты, — мой брат два года отсидел тоже за растрату. Правда, не так давно. А его тоже можно приравнять к жертвам холокоста?
— Нет, — тут же ответил его сосед, — твоего брата можно приравнять только к жертвам аборта. Ибо только только жертва аборта станет хранить бухгалтерию официальную и бухгалтерию левую в одном ящике стола, которую и обнаружила ревизионная комиссия.
— Как вы можете юморить, — вскричал возмущённый троюродный племянник невинно репрессированного, — когда мы тут про жертвы холокоста говорим?
— Слышь, ты, жертва, — подал голос Валуев, — какой тебе ещё холокост приснился? Даже я знаю, что его немцы практиковали. Во время войны! И те люди, что тогда погибли, действительно, были жертвами. Царствие им небесное. — Валуев молча перекрестился, а потом продолжил, — а твой дядя в свои девяносто лет и сейчас живее всех живых! И на здоровье не жалуется. И сел уже после войны он.
— Да я так, немного перепутал, — опять завёл свою шарманку Гарцештейн, зная, что с Валуевым лучше дело до греха не доводить, — но я абсолютно точно знаю, что лично Берия подписал приказ об аресте моего троюродного дяди.
— Берия? — с удивлением спросило сразу несколько человек.
— Так он же с конца 1945 года НКВД не руководил!!! — вскричал Наполеон! — Как он мог приказ подписать об аресте???
— Ну, я даже не знаю, — замялся защитник прав дядюшки и тут же нашёлся, — наверное, он был для Берии личным врагом?!
— Знаешь, Миклимаус, — проговорил опешивший Валуев, — кто являются твоими личными врагами? Твой язык и твои мозги... Вернее — полное отсутствие последних. И как ты без них умудрился до таких лет дожить? Тебя, единственного среди нас, сюда за дело упекли. И жертвой аборта является не брат этого молодого человека, — двойник знаменитого боксёра махнул рукой в сторону родственника сидельца-двугодичника, — а ты!
— Валуев, — обиженно промычал противник тоталитаризма, — ты слова сталинских партайгеноссиков экстраполировал на меня.
— Ну, что же делать если ты, однако, — проговорил ещё один завсегдатай тёплой компании, по чертам лица явно выходец из средней Азии, — таковым и являешься.
— Господь с тобой, — аж подскочил Миклимаус на койке, — нехрЕсть ты басурманская. Ты не понимаешь, что у меня идёт интеллектуальная война со всякими там ДЖУГАШВИЛЁНЫШАМИ-КСЕНОФОБАМИ!!! А ты тут кудахчешь, жмёшься, куксишься, менжуешься и хезничаешь!!! В общем — не понимаешь! Разве ты не знаешь, что надо бороться со всеми этими сталинистами, а не делать так, как поступает ваша жидофобская и антиксенофобская группировка!!! Вот тебе, разве не следует ненавидеть Сталина?
— А за что я его должен ненавидеть?
— За то, что он расстрелял твоих предков!!!
— Моих?
— Ну не моих же?
— Странно, а не ты ли говорил про своих пострадавших предков?
— Я. Но они просто пострадали. Без расстрела.
— А моих, — выходец со Средней Азии с каким-то сочувствием посмотрел на Гарцештейна, — никто не стрелял и не репрессировал.
— Ну, значит соседей репрессировали!
— И соседей никто не репрессировал, и соседей соседей — тоже. Все честно работали, не воровали. Или храбро воевали. Не за что их было репрессировать, они же не воровали, как твой троюродный дядя!!!
— Значит от тебя скрыли страшную правду твои родители! Ты знаешь, что я ещё пишу в жанре артхаузной, элитарной литературы. Так, вот, там я отображу твои жалкие мыслишки...
— Так ты ещё и писатель???
— Ахмет, — опять подал голос Валуев, — кончай спорить с этой жертвой аборта. А то санитары на шум прибегут. Да и спать хочется...
Все, наконец, успокоились и стали засыпать. А за Гарцештейном с этого дня прочно закрепилась кличка 'Жертва аборта'...
Эпизод 4
И снова — вечер. Палата готовится ко сну. Почти все уже в койках.
— А знаете, — вдруг заговорил Миклимаус, — а я ведь мог стать великим математиком. Я имею на сей момент высшее гуманитарное образование. Престижнейшего почти университета. Но при этом мои математические познания не хуже, чем у многих профессоров-математиков.
— Ну ты и загнул, Жертва аборта, — тут же осадил его Валуев, — что-то мы у тебя до сих пор никаких гениальных способностей к этой науке не замечали?
— Так я же с вами и не говорил про математику ничего. Кто все вы, и кто — я. Гений, и это без всякого преувеличения!
— Так уж и гений, — откликнулся уже знакомый нам Ахмет, — ты тут нам демонстрировал не так давно свои познания по физике, так в моих краях эту науку даже чабаны лучше знают.
— Ты просто не в состоянии понять широту моих мыслей в точных науках! А всё туда же. Думаешь, раз ты учителем физики работал, то знаешь эту науку лучше меня. А в математике ты, вообще, профан. А я же даже абсолютно новое могу внести в ту же математику. Сколько идиотов бились над ней, но до простейшего не додумались. Зато я — смог!
— Ну и чего ты там смог?
— Как это — чего? Вот, смотри, математику 11 лет учат в школе, потом 5 лет в институте, потом ещё в аспирантуре. И всё равно — толком никто её не знает. А дело в том, что она слишком усложнена. Ну, зачастую одно и то же явление имеет множество математических описаний...
— Ничего не понял, ерунда какая-то. Или — бред. Ты вообще о чём?
— Ты просто придурок, хотя и учителем физики был. Всё элементарно... Вот, когда я служил в армии, то мы измеряли линейкой и расстояния, и угол места. И многое чего. И развал и схождения колёс на станциях техобслуживания линейкой измеряют.
— Ну, и???
— Ну ты и тупой, — Гарцештейн постучал пальцем по собственному лбу, — неужели не понимаешь? ГРАДУСЫ тут лишние!!!
— Как так?
— А вот так!!! Раз и так всё измеряется в миллиметрах, забываем про градусы как про дурной сон и всё считаем в миллиметрах! Представляешь, как всё упростится в математике? И в миллиметрах мы многое другое можем измерять. Все видели шкалу термометра? Так она точна такая же, как и шкала на линейке. Вот и температуру в миллиметрах мерить будем! А, к примеру, давление, ты и сам знаешь, многие и без моего гениального открытия в миллиметрах измеряют!!! Представляешь, как жизнь после этого упростится? Сразу станут ненужными всякие там транспортиры, термометры, барометры! Ставим вместо них простейшие линейки и измеряем на здоровье!!! Ввиду своей простоты они и ломаться-то не будут! А как сразу упростится математика если в ней одни миллиметры оставить? Сразу станут ненужными множество дурацких теорем и правил! Школьники за пару-тройку лет весь курс новой математики усвоят! Даже в институтах преподавать нечего будет из курса математики. Впрочем, я не помню, чтобы в моём ВУЗе эту математику проходили! И, как видишь, это на мне никак не отразилось!