— А для чего же каменщик натыкал везде этих отвратительных шипов? — спросил Тисту. — Зачем они нужны?
— Чтобы помешать заключенным убежать.
— Если бы эта тюрьма была не такая уродливая, — сказал Тисту, — может быть, у них вообще не возникало бы желания убегать.
Щеки у господина Дырнадиса стали такими лее багровыми, как и уши.
«Надо же, какой странный ребенок, — подумал он. — Совсем еще невоспитанный».
А вслух произнес:
— Тебе следовало бы знать, что все заключенные — злые люди.
— Значит, их сажают сюда, чтобы вылечить от злости? — спросил Тисту.
— Их сажают сюда для того, чтобы помешать им вредить другим людям.
— Они наверняка вылечились бы быстрее, если бы это место было не такое уродливое.
«Эге! Да он упрямый!» — подумал господин Дырнадис.
Тисту заметил по ту сторону решеток заключенных, которые, опустив головы, молча шагали по кругу. Они выглядели ужасно несчастными, особенно из-за своих выбритых наголо голов, полосатой одежды и грубых ботинок.
— Что они там делают?
— Это у них такая перемена, — ответил господин Дырнадис.
«Вот как! — подумал Тисту. — Если у них перемена такая, то какие же тогда у них уроки! Нет, тюрьма все-таки слишком печальная штука».
Ему хотелось плакать, и на обратном пути он все время молчал. Господин Дырнадис принял это молчание за добрый знак и пришел к выводу, что урок порядка прошел успешно.
И все же в дневнике Тисту он написал:
«За этим ребенком нужно очень внимательно следить: он задает себе слишком много вопросов».
Глава 8,в которой рассказывается о том, как Тисту приснился страшный сон и что из этого получилось
Конечно же, Тисту задавал себе слишком много вопросов, он задавал себе их даже во время сна.
Ночью, последовавшей за уроком порядка, его мучили кошмары.
Разумеется, сны — это всего лишь сны, и но нужно придавать им чрезмерного значения. Однако не можем же мы помешать себе видеть сны.
А между тем Тисту приснилось, что его пони Гимнастик, с наголо обритой головой, ходит по кругу среди высоких мрачных стен. А позади него шли, тоже с бритыми головами, одетые в полосатые костюмы, спотыкающиеся из-за своих нелепых тяжелых ботинок, чистокровные жеребцы смородинно-красной масти. Они шли и шли по кругу, и этому кружению не было конца. Внезапно пони Гимнастик посмотрел направо, потом наново, чтобы убедиться, что его никто не видит, сорвался с места, скакнул вверх, пытаясь перепрыгнуть через решетку, и упал прямо на острые железные зубцы. Повиснув на них, он размахи- мал в воздухе своими четырьмя копытами и жалобно-жалобно ржал…
Тисту вздрогнул и проснулся, лоб его был мокрым, а сердце учащенно стучало.
«К счастью, это был всего лишь сон, — поспешил он обрадоваться. — Гимнастик спит у себя на конюшне, да и чистокровные жеребцы тоже».
Но уснуть снова ему никак не удавалось.
«Если уж лошадям было бы невмоготу, то каково же там жить людям, — размышлял он. — Зачем делать все таким уродливым вокруг этих несчастных заключенных: лучше они от этого никак не станут. Я точно знаю, что, запри меня туда, я, если бы даже и не сотворил раньше никакого зла, там наверняка, в конце концов, стал бы очень злым. Что же можно попытаться сделать, чтобы они стали хоть чуточку менее несчастными?»
Он услышал, как на прицелесской колокольне пробило сначала одиннадцать часов, потом полночь. А он все задавал и задавал себе вопросы.
И вдруг где-то в дальнем уголке головы у него заскреблась мысль.
«А что, если вырастить для них, для этих людей, цветы? Порядок был бы тогда не таким уродливым, и, возможно, заключенные стали бы от этого более благоразумными. Если попробовать мои зеленые пальчики в деле? Я поговорю об этом с господином Дырнадисом…»
Однако он тут же сообразил, что у господним Дырнадиса сразу прильет кровь к лицу. И вспомнил совет Светоуса: никому ничего не говорить о своих зеленых пальчиках.
«Мне это нужно сделать одному, чтобы никто не знал».
Мысль, которая поселяется в голове, превращается в решение. А решение оставляет душу и покое лишь тогда, когда оно осуществляется. Тисту почувствовал, что до тех пор, пока он не вы- полнит задуманное, ему не уснуть.
Он слез с кровати и принялся искать свои домашние туфли: одна притаилась под комодом, а другая… другая… Другая туфля просто смеялась над ним, повиснув на оконной ручке. Вот что значит кидать туфли куда попало!
Тисту тихонько выскользнул из спальни; толстые ковры заглушали его шаги. Бесшумно подойдя к лестнице, скатился по перилам на животе.
Ночь была светлая, лунная. Луна надула, как только могла, свои щеки и выглядела благодаря этому очень молодо.
Обычно луне бывает приятно, когда люди гуляют по ночам. И стоило ей заметить Тисту, шествующего в своей длинной ночной рубашке по поляне, как она быстренько провела ближайшим облачком себе по лицу.
«Если за этим сорванцом не проследить, то он еще, чего доброго, свалится в канаву и разобьет себе нос».
Она появилась из-за облачка, сверкающая еще ярче, чем обычно, и даже попросила все звезды Млечного Пути, чтобы они тоже прислали самые светлые свои лучи.
Благодаря такому вот покровительству луны и звезд Тисту то шагом, то бегом, быстро и без неприятностей добрался до здания тюрьмы.
Нельзя сказать, чтобы у него было спокойно на душе. Оно и понятно, ведь это же была его первая попытка.
«Только бы меня не подвели мои зеленые пальчики! Только бы Светоус не ошибся!»
Тисту дотрагивался до чего только мог: до земли, до того места, где стена уходит под тротуар, до щелей между камнями, до основания прутьев железной решетки. Он трудился, не жалея сил. Не забыл при этом ни замков от входной двери, ни будку, где спал жандарм.
А закончив, вернулся домой и тут же крепко заснул.
Так крепко, что на следующее утро с Каролюса семь потов сошло, пока он его разбудил.
— Тишту, пошмотри, как шонце шветит!
Мы, кажется, уже говорили, что слуга Каролюс говорил с легким иностранным акцентом.
Тисту так хотелось задать ему один вопрос, но он не решился. Впрочем, новости не заставили себя ждать.
Дело в том, что тюрьма… Оля-ля! Даже если бы господин Дырнадис выстрелил из пушки им центральной площади Прицелеса, шуму было бы гораздо меньше. Представьте себе смятение, охватившее весь город при виде такого невероятного события! Представьте себе удивление прицелесцев, обнаруживших, что их тюрьма превратилась в цветочный замок, в настоящий дворец чудес!
Еще на колокольне не пробило десяти часов, а весь город уже облетела новость о фантастическом событии. В полдень все население города столпилось перед большой стеной, усыпанной розами, и решетками, похожими на зеленые садовые беседки.
Не было ни одного тюремного окна ни одного железного прута, которые не получили бы своей доли цветов. Стебли карабкались вверх, закручивались, ниспадали вниз, а на гребне стены вместо ужасных зубцов теперь везде возвышались кактусы.
Однако забавнее всего выглядела караульная будка, где жимолость разрослась так быстро, что находившийся на посту жандарм оказался связанным по рукам и ногам. Растения приняли его ружье за специально для них поставленную подпорку и загородили вход. Толпа оторопело глядела на смирившегося со своей судьбой жандарма, который, сидя в глубине увитой зеленью беседки, безмятежно покуривал трубочку.
Никто не мог понять этого чуда, никто… за исключением, разумеется, садовника Светоуса, который тоже пришел посмотреть, а потом ушел, не проронив ни слова.
Но когда днем Тисту, вновь водрузив на голову свою соломенную шляпу, отправился к нему на второй урок сада, Светоус встретил его словами:
— А, так это ты! Недурно, недурно получилось у тебя с тюрьмой. Для начала совсем неплохо.
Тисту засмущался.
— Если бы вы тогда не сказали мне про зеленые пальцы, я бы про них ничего и не знал, — сказал Тисту, выражая так свою признательность.
Однако Светоус не был большим любителем всяких там излияний.
— Ладно, ладно, — ответил он. — Только ты все-таки немного перестарался с жимолостью. А еще будь поосторожнее с кирказоном. У него листьев-то много, но они темноватые. В следующий раз поднажми немного на вьюнок: это внесет более веселую ноту.
Вот так Светоус сделался тайным советником Тисту.
Глава 9,в которой говорится о том, как ученые ничего не открыли, но зато сделал одно открытие Тисту
У взрослых просто какая-то болезненная страсть во что бы то ни стало пытаться объяснить необъяснимое.
От всего, что их удивляет, они испытывают раздражение, а стоит в мире произойти чему-то новому, как они ожесточенно начинают доказывать, что это новое похоже на нечто другое, уже известное им.
Погаснет, например, вулкан, погаснет совершенно спокойно, как догоревшая сигарета, а уж глядишь, прилетела откуда-то целая дюжина ученых в очках и давай наклоняться над кратером, прислушиваться, принюхиваться; спускаются внутрь на веревках, царапают себе колени, снова поднимаются наверх, запечатывают воздух в какие-то трубки, делают зарисовки, пишут книги, спорят, вместо того чтобы просто отметить: «Этот вулкан перестал куриться, наверное, у него заложило нос».
Разве им удалось в конце концов объяснить нам, как же все-таки действуют вулканы?
Тайна прицелесской тюрьмы дала взрослым весьма удачный повод, чтобы посуетиться. Журналисты и фотографы прибыли первыми — такая уж у них профессия — и мгновенно заняли все номера в единственной в городе гостинице.
Потом чуть ли не из всех стран мира приехали — на поездах, самолетах, такси, а то и на велосипедах — ученые, которых называют ботаниками и которые сначала лукаво мудрствуют с цветами и присваивают им трудные имена, а потом высушивают их на промокашках и ждут, когда же они выцветут.
На ботаника нужно долго-долго учиться.
Когда ботаники собираются вместе, это у них называется конгрессом. Вот так и получилось, что в Прицелесе состоялся конгресс ботаников. На свете существует бесконечное множество разных цветов, а вот ботаников существует только три разновидности: видные ботаники, известные ботаники и ботаники выдающиеся. Встречаясь, они величают друг друга не иначе как «уважаемый мэтр», «господин профессор», «достопочтенный коллега»…