«Все это, а может быть, и еще что-то похуже, из-за какой-то мыльной палочки для бритья», — думала Вострушка, которой чудилось, что ее повсюду подстерегают светящиеся глаза дикого кота или ласки.
Часто она останавливалась, забиваясь под камень, чтобы осмотреться. Когда ей казалось, что опасность миновала, она, осторожно ступая, продолжала свой путь. «Два часа пути» для Вострушки превратились в целую ночь. И только когда забрезжил рассвет, она увидела крышу своего шале. Никогда еще оно не казалось Вострушке таким гостеприимным, никогда еще не вселяло в нее столько радости и надежд. Она опасливо обошла его кругом, оглядела окна и двери и приблизилась к нему со смешанным чувством страха и удовлетворения. С виду все осталось прежним, массивные каменные стены дышали надежностью, словно ее дом был построен на века. Она осмелела, поднялась на две ступеньки крыльца, на каждом шагу принюхиваясь.
Когда она уже собиралась юркнуть под дверь, ей послышалось, что изнутри донесся какой-то свист. Она едва успела броситься в траву, как кто-то энергично распахнул деревянные ставни:
— Ну-ка вставай, Мурлыка, готовься к спуску, дружище, твоя работа окончена.
Эти слова принадлежали учителю из Шаперона. Вострушка была права, опасаясь подвоха.
— Ну что, — продолжал учитель, — подсчитаем наши трофеи? Одна, две, три мыши, мой отважный Мурлыка, браво! В мышеловках — пусто, на отравленное пшено никто не попался, на хлеб — никто. Полагаю, наша операция завершилась успешно, и мы можем известить муниципальный совет о победе.
Притаившись в зарослях лютиков, Вострушка дрожала всем телом. Итак, в ее отсутствие кто-то дерзнул занять ее место! Лучшее в кантоне! Но, увы, беспечные сородичи поплатились жизнью за свое гурманство.
Она неподвижно сидела в траве до тех пор, пока не скрылся из виду силуэт учителя из Шаперона, уносившего в сумке грозу всех мышей в округе, того самого кота из лавки булочника. Она долго прислушивалась, как цокают по каменистой тропинке башмаки с железными подковками. Наконец шаги стихли, пели птицы, сквозь еловые ветви пробивались солнечные лучи, а на смену боевым действиям пришел мир. Тогда Вострушка, тяжело вздохнув, поднялась на крыльцо, обращенное на знаменитый пейзаж, и воскликнула:
— Сегодня пришел конец моим приключениям. Клянусь снова стать порядочной мышью, хорошей хозяйкой и не поддаваться больше искушениям запретных лакомств, а особенно — мыльного крема.
На перила села птичка и принялась щебетать. Вострушка до сих пор не замечала, как прекрасно поют лесные птицы, сколько радости таит их пение.
Наконец она подошла к двери, сжалась, напряглась, поднатужилась и проникла в дом. Оказавшись в комнате, она осмотрела стены, пол, стол, скамейки — все стояло на своих местах, но требовало основательной уборки.
— Господи, какой беспорядок! — вздохнула Вострушка, и, прислушиваясь, как за окном по-прежнему щебечет птичка, весело взялась за дело.
РЕНЕ КУЗЕН
СМЕРТЬ ПОЭТА
Случай неясный, очень неясный.
— Вы так полагаете?
— А боли вы не ощущаете? Какого-нибудь недомогания? Что с аппетитом?
— Все нормально, ем как обычно.
— Ну-ну!.. Когда врач это обнаружил?
— Раз в четыре года я прохожу медицинский осмотр: таково требование начальства; вот и в этом году меня вызвали для обследования. А через несколько недель вызов повторили, тогда-то я и узнал, что у меня истощение кровеносной системы; я решил, что лучше всего сразу обратиться к вам, как к специалисту, подумал, что так будет вернее; поймите, доктор, единственное, о чем я прошу вас, — сказать всю правду, как бы ужасна она ни была! Перед вами человек, который не боится страданий, смерть же страшит меня и того меньше, поэтому давайте обойдемся без лишних слов.
— Правда порою горька!
— Никогда, доктор!
— Пусть будет так! На основании ваших анализов могу дать следующее заключение: как известно, наша кровь состоит из белых и красных кровяных шариков; существует болезнь, при которой в крови больного красные шарики постепенно исчезают и остаются одни только белые; вы, конечно, знаете про такую болезнь?
— Да, доктор.
— Ну вот, с вами происходит нечто подобное; одно лишь мне непонятно, и, надо признаться, это выглядит странно: ваши красные шарики, вместо того чтобы позволить методично истреблять себя — защищаются. Ваша кровь — настоящее поле битвы, и самое печальное, заметьте, то, что у вас ежедневно гибнет столько же белых шариков, сколько красных! Понимаете, к чему я клоню?
— Безусловно! Только меня поражает, доктор, что никогда прежде я не испытывал такого прилива сил!
— Хотите знать почему?
— Что бы ни случилось со мной на этой земле, роптать не стану, можете, доктор, быть спокойны: жизненные принципы не позволяют мне оглядываться назад, а тем более — сожалеть о прожитых днях.
— Хорошо! Одним словом, положение таково: самое позднее через два месяца кровь у вас исчезнет совсем, вы перестанете существовать как организм, питаемый кровеносной системой, но вот что загадочно, просто непостижимо: по мере того как ваша кровь истощается, исчезает, некая жидкость — надо прямо сказать, совершенно негодная для ее замены! — заполняет ваши вены, именно она, представьте себе, поддерживает вашу жизнедеятельность! Это выше всякого понимания! Ваш случай выходит за пределы компетенции науки, я не могу найти ему никакого объяснения! Примите мой нижайший поклон, вы — единственное в своем роде существо на земле!
— Просто я поэт, доктор!
— Ваша вера в свою исключительность достойна восхищения! Все это чудесно! Но неужели вам неинтересно узнать состав этой жидкости?
— Конечно, интересно! Что же это?
— Так вот! Дорогой мой, ваша новая кровь-кормилица, дарительница жизни, — всего-навсего древесный сок, абсолютно такой же, как тот, что заставляет акацию за год вытягиваться на пять метров!
В первое время ничего особенного не происходило, появились только слабые покалывания в кончиках пальцев рук да странные покраснения на пальцах ног и пятках. Но уже через несколько дней он в полной мере оценил преимущества своего холостяцкого положения.
На каждом пальце образовалась небольшая припухлость: за два дня припухлости разрослись до размеров стрекозиной головки, при этом поменяли цвет, который из темно-красного, кровавого, сделался таким изумительно нежно-зеленым, какой только можно вообразить.
Столкнувшись со столь стремительно прогрессирующей болезнью, он счел за благо выждать, поскольку развитие недуга не причиняло ему никаких болей, даже напротив, ощущаемое им полное довольство свидетельствовало о том, что ему, собственно говоря, счастливо живется и без попыток разгадать эту тайну. «А сколько еще других тайн скрывает человеческое существование!» — подумал он.
Он был предусмотрителен и потому тщательно подготовил свой уход от мира, запасся всем необходимым, чтобы не надо было куда-либо выходить, а потом укрылся вместе со своим котом в залитом солнцем домике в глубине сада.
Очень скоро его ноги оказались целиком охваченными болезнью. Он наблюдал, как снизу на них появились длинные белесые волоски толщиною с корешок лука; они образовали на подошвах причудливые сплетения, и при ходьбе по паркету у него возникало чувство, будто он ступает по ворсистому персидскому ковру.
Целую неделю его состояние оставалось без изменений. Надо сказать, что в ту пору первые весенние лучи солнца, пробуждающие природу, перестали вдруг на время нести тепло, и сильный заморозок побил самые нежные из цветов.
Проснувшись однажды утром, он почувствовал в ногах необычную тяжесть. Воистину, это было удивительно! Ноги оказались покрытыми буроватой корочкой, будто вся нога, целиком, оказалась в оболочке, ее можно было принять за кору, да, да, за древесную кору!
«Потрясающее сходство!» — подумал он.
Как только он спустил ноги на пол, кот мигом признал кору и, вонзив в нее когти, с мурлыканьем принялся их точить. Хозяин ласково погладил его и при этом обнаружил, что кончики пальцев рук — и они тоже! — выглядят теперь по-иному. Каждый бывший прыщик, а точнее следовало бы сказать — каждая почка — лопнула, на каждой из них выступило по капле сока, и крохотные зеленые листики подставили щечки свету.
Он не поверил глазам.
— Боже мой, возможно ли это? Такая восхитительная, радостная смерть!
На следующий день он едва мог ходить, колени его совсем не сгибались. Руки утратили гибкость, а такая же бурая, как на ногах, шероховатая на ощупь, жесткая оболочка медленно стягивала тело.
«Пора!» — подумал он.
Мелкими шажками, в сопровождении кота, ему удалось пробраться в сад. Он зашел вглубь, туда, где по утрам сотни воробьев затевают ссоры из-за каждого солнечного луча, туда, где ветер воет зимой про самые горестные тайны мироздания, и стал ждать.
Двух дней оказалось достаточно.
Под вечер второго дня он почувствовал, что сердце у него бьется все слабее и слабее. На руке его, воздетой горделиво, как ветвь дуба, спокойно дремал кот, опустив мордочку на лапы. Из-за стены — едва различимо — донесся человеческий голос:
«Ну что, дружище, уже отходишь?»
«Так, значит, — осенила его последняя мысль, — не мне одному суждена такая смерть?»
И выросло дерево, исполненное ликующего торжества жизни и света.
ЛИЯ ЛАКОМБ
БОЛЬШАЯ БЕЛАЯ МОЛНИЯ
Море понемногу отступало. На песке оставались только водоросли и дохлые медузы — застывшие переплетения горгон, а на черных камнях, громоздившихся вокруг, во множестве ползали зеленые крабы. Облака едва тащились в неподвижном утреннем воздухе, медленно приближались, затягивая небо аспидным покрывалом, а ветер, появившийся над песчаной равниной, доносил унылое мычание коровы — оттуда, где была бело-зеленая мельница, обнесенная забором из искрошенного камня.
С того самого дня, как он попал в эти края, чужак удивлялся этому коровьему стону. Как тольк