Но девочки совсем растерялись и не понимали, что им говорил ослик. Но по тому, как он говорил, они чувствовали, что он за них, и как только смогли убежать от гусака, тут же оказались с ним рядом.
Догонять малышек гусак не стал, только прокричал вдогонку:
— А мяч я конфискую, будете знать, как не уважать гусака!
И он действительно схватил клювом мячик, завертелся с ним посреди луга и при этом так раздул шею, что превратился в какой-то ходячий зоб, а голова его затерялась где-то между крыльями. В конце концов, этот спектакль стал действовать всем на нервы. Ослик, уж на что терпеливое животное, и то, не выдержав, крикнул:
— Вы только посмотрите на этого толстого болвана, как он выпендривается с мячом в клюве! Хорош, нечего сказать… Ты так не важничал, когда месяц назад хозяйка щипала тебя на подушку!
Гусак чуть не задохнулся от ярости и унижения. Осел испортил ему радость победы, напомнив, что скоро очередная пытка: дважды в год фермерша выщипывала у гусака самый нежный пух, и тогда он ходил с такой голой шеей, что цыплята делали вид, будто принимают его за индюка.
Вертеться, правда, гусак перестал, поскольку на подходах к лугу уже показалось его семейство и надо было идти их встречать. Полдюжины гусят вышагивало под предводительством матушки гусыни. Гусята были совсем не вредными, разве что слишком серьезны для своих лет, но это не недостаток, а их легкие желто-серые перышки так и пенились на ветру. Матушка гусыня тоже была вполне добродушной особой. Судя по всему, ей даже было неловко за важничанье своего супруга, и она подталкивала его иногда крылом, говоря при этом:
— Оставьте, мой друг, да оставьте же…
Но гусак делал вид, что эти увещевания к нему не относятся. Он по-прежнему не выпускал мячик из клюва и вел свой выводок к середине луга. Наконец гусак остановился, положил мячик на траву и сказал гусятам:
— Вот эту игрушку я конфисковал у, двух противных девчонок, которые на моем собственном лугу посмели не оказать мне должного уважения. Я отдаю ее вам. Играйте, пока мы не пошли на пруд купаться.
Гусята с опаской приблизились к мячу, поскольку никак не могли взять в толк, что им с этой игрушкой делать. Решив, что перед ними яйцо, они тут же потеряли к нему всякий интерес. Гусак остался весьма недоволен детьми.
— Я никогда не видел таких бестолковых гусят, — бранился он. — Вот она, награда за все усилия найти детям занятие. Какая все-таки несправедливость!
Но я научу вас играть в мяч! Или я не гусак, или вы будете у меня развлекаться как люди.
— Оставьте, друг мой, ну оставьте же…
— Ах, ты еще их защищаешь! Хорошо же, будешь играть в мяч вместе с ними.
Как видите, с близкими гусак был ничуть не любезнее, чем с посторонними. Пока он показывал матушке гусыне и гусятам правила игры, девочки уже проскользнули за загородку к ослику. Гусак так их ущипнул, что они все еще хромали. Плакать они, вообще-то, перестали, только Маринетта еще иногда всхлипывала.
— Ну подумайте, — сказал осел, — что за противная тварь! Нет, я не могу успокоиться! А я-то как радуюсь, когда рядом со мной играют маленькие девочки… О грубиян!.. Признайтесь, он сделал вам больно?
Маринетта показала ему красную отметину на левой ноге. У Дельфины такая же отметина была на правой.
— Конечно, больно. Горит, как ошпаренная.
Тогда ослик наклонил голову, подул малышкам на ноги, и у них почти все прошло. Это потому, что ослик был добрым. Девочки стали его благодарить, ласково обнимая за шею. Ослик был доволен.
— Можете потрогать мои уши, — разрешил он девочкам. — Я чувствую, вам этого хочется.
Девочки гладили ему уши, и всё удивлялись, что они такие мягкие.
— Они ведь длинные, да? — глухо спросил осел.
— Немножко, — ответила Маринетта, — но не настолько… во всяком случае, они тебе очень идут.
— Если бы они не были такими длинными, — добавила Дельфина, — мне кажется, что ты бы мне меньше нравился…
— Правда? Пусть так. Только вот…
Ослик замялся, потом, испугавшись, что надоел девочкам со своими ушами, он решил переменить тему.
— Сейчас, когда на вас нападал этот гусак, вы меня не поняли. Я вам кричал, что его надо схватить за голову и несколько раз крутануть вокруг себя. Да, схватить его двумя руками и крутить вокруг себя на вытянутых руках. Это лучшее средство привести его в чувство. Оказавшись на земле, он ничего не будет понимать: голова кружится, сам еле держится на ногах. А потом ему будет так неприятно об этом вспоминать, что он больше никогда не пристанет к тому, кто его так проучит.
— Здорово, — сказала Маринетта, — но сначала надо его схватить, а он в это время может ущипнуть за руку…
— Я и забыл, что вы маленькие, но я бы на вашем месте все равно попробовал.
Девочки только покачали головами и сказали, что слишком боятся гусака. Осел неожиданно рассмеялся, извинившись перед девочками: он указал им на гусака, который играл на лугу в мяч со всем семейством. Гусак важничал, толкал матушку гусыню, бранил гусят за неуклюжесть и, хоть самым неуклюжим во всей компании был он сам, каждую минуту повторял: «Смотрите, как делаю я… берите пример с меня…» Конечно, о том, чтобы кинуть мячик, и речи не было, толкнуть бы лапкой. Дельфина, Маринетта и осел умирали со смеху и кричали при каждом удобном случае: «Мазила!» Гусак делал вид, что не слышит ни смеха, ни издевок: так ему не хотелось признаваться в том, что у него ничего не получается. А так как после десяти пропущенных мячей он сумел наконец поймать одиннадцатый, то решил, что может всё, и заявил гусятам:
— Теперь я покажу вам двойной оборот… Ты, матушка гусыня, кидаешь мне мяч… Смотрите хорошенько.
Он отошел на несколько шагов от супруги, которая уже приготовилась толкнуть ему мячик. Удостоверился, что все взгляды устремлены на него, напыжился и крикнул:
— Готовы? Двойной оборот!
Пока матушка гусыня поддавала мячик лапкой, он закрутился на одном месте, как это делали девочки. Сначала гусак крутился медленно, но так как осел подначивал его, то заторопился и обернулся вокруг себя трижды, не в силах остановиться. Несчастный полуживой гусак принялся трясти головой, покачиваясь, сделал несколько шагов, повалился на правый бок, потом на левый, да так и остался лежать на земле, бессильно откинув шею и закатив глаза. Осел со смеху катался по траве, тряся копытами в воздухе. Девочки вторили ему, и даже гусята, несмотря на все уважение к своему папаше, не смогли удержаться от смеха. Только матушка гусыня чуть не плакала. Она наклонилась над супругом и торопилась поднять его, приговаривая вполголоса:
— Друг мой, вставайте же… так не пристало… На нас смотрят…
Гусаку удалось прийти в себя, но голова у него еще кружилась. И на несколько минут он лишился дара речи. Стоило ему открыть клюв, как он начал оправдываться.
Тут Маринетта опять потребовала у него мячик:
— Ты сам видишь, что эта игра не для гусей…
— И тем более не для гусаков, — подхватил осел, — мы имели счастье наблюдать за тобой, и ты показал себя в достаточно смешном виде.
Хватит, отдавай мяч.
— Я уже сказал, что конфискую его, — заупрямился гусак. — И довольно об этом.
— Я знал, что ты грубиян и лжец. Не хватало только стать вором.
— Я ничего не крал, все, что находится на моем лугу, принадлежит мне. Так что оставьте меня в покое. Буду я еще слушать нравоучения от каких-то ишаков.
При этих словах осел замолчал и потупился. Стыд и унижение снедали его, и он украдкой поглядывал на девочек, не зная, как вести себя дальше. Но Дельфина и Маринетта не обращали на ослика внимания, потому что слишком огорчились из-за мяча сами.
Они еще раз попросили гусака вернуть им мячик, но он даже не стал слушать. Гусак готовился вести все семейство на пруд и наказывал матушке гусыне нести мячик в клюве. А поскольку пруд находился за лугом, на опушке леса, то он с гусятами проследовал перед загородкой, где стояли девочки со своим другом ослом. В это время один любознательный гусенок поинтересовался, указывая на мячик, который несла в клюве его мама, что за птица снесла это яйцо. Братья засмеялись, а гусак строго оборвал сына:
— Замолчи сейчас же. Осел!
Гусак специально говорил очень громко, украдкой поглядывая в сторону загородки. Удар был нанесен ослу прямо в сердце. Однако, видя, что девочки вот-вот расплачутся, уже слыша всхлипывания Маринетты, осел решился забыть свое горе в их утешении:
— Ваш мяч никуда не денется. Знаете, что вам надо сделать? Как только гусак окажется в воде, идите к пруду. Он, наверняка, оставит мяч на берегу, и вы просто возьмете его, и все. Я скажу вам, когда надо идти. А пока давайте немного поболтаем! Я как раз хотел вам сказать…
Осел вздохнул, откашлялся, чтобы прочистить горло. Казалось, что он стесняется.
— Ну так вот, — сказал он. — Только что гусак обозвал меня ишаком… Я, конечно, знаю, что ослов так называют, но как он это произнес! И потом, проходя мимо нас, вы помните, он сказал гусенку: «Осёл» — в смысле дурак. Вот я и хотел бы узнать, почему дураков называют «ослами»…
Малышки залились краской, потому что сами часто так обзывались.
— И это еще не все, — продолжал осел, — я слышал даже, что в школе, когда ребенок ничего не понимает, учитель ставит его в угол в колпаке с ослиными ушами.
Как будто глупее осла уже и нет никого на свете! Согласитесь, малоприятно.
— Я думаю, что это действительно не очень справедливо, — сказала Дельфина.
— Значит, вы не думаете, что я глупее этого гусака? — спросил осел.
— Ну конечно же нет… нет конечно…
Девочки протестовали вяло — они так привыкли слышать об ослиной глупости, что не могли в ней серьезно усомниться. Осел понял, что ему не удалось доказать им несправедливость, жертвой которой он был. Они никогда не поверят ему на слово.
— Ну что ж, пусть так, — вздохнул он, — пусть так… Девочки, я думаю, вам пора отправляться к пруду. Желаю удачи! И если у вас ничего не выйдет, дайте мне знать.