Ах, мой милый Аугустин,
Все прошло, все!
1839-1841
ГАНС-ЧУРБАНСтарая история, пересказанная вновь
В одной деревне была старая усадьба, а в усадьбе жил старый барин. У него было два умных сына — таких умных, что, будь они вдвое глупее, им и то бы ума хватило. Оба они собирались посвататься к дочери короля, и в этом не было ничего особенного, — ведь глашатаи оповестили народ, что она выйдет замуж за того, кто окажется умнее всех.
Братья готовились к сватовству восемь дней, больше у них времени не осталось, — но хватило и этого, потому что они очень много знали и были дельные ребята. Один выучил наизусть весь латинский словарь и все городские газеты за три года и мог их все пересказать не только с начала до конца, но и наоборот; другой заучил весь свод законов и знал все, что полагается знать муниципальному советнику, так что он мог говорить о государственных делах; кроме того, он умел вышивать подтяжки — у него были ловкие пальцы и тонкий вкус. И каждый из них твердил: «На принцессе женюсь я!»
Отец подарил им по доброму коню: тому, кто знал на память словарь и газеты, — коня черного, как уголь, а тому, что был умен, словно муниципальный советник, и умел вышивать, — коня молочно-белого. Братья смазали себе губы рыбьим жиром, чтобы рты у них легче открывались. Все слуги собрались во дворе и смотрели, как они садятся на коней. Пришел и третий брат, — братьев-то было трое, но младший в счет не шел, потому что он был не такой ученый, как старшие; его так и прозвали «Ганс-чурбан».
— Куда вы? Зачем так вырядились? — спросил он.
— Во дворец едем, королевскую дочку улещивать. А ты что, не слыхал разве? Об этом ведь по всей стране трезвонили.
И они рассказали ему про свое сватовство.
— Вот оно что! — сказал Ганс-чурбан. — Это и я бы поехал.
Братья только посмеялись над ним и ускакали.
— Отец, дай мне коня! — закричал Ганс-чурбан. — Очень уж мне хочется жениться! Пойдет она за меня — ладно; а не пойдет — я ее сам возьму.
— Не мели чепухи! — отозвался отец. — Не дам я тебе коня. Куда тебе с нею разговаривать? Вот братья твои — другое дело, они молодцы!
— Ну, раз ты не даешь коня, — промолвил Ганс-чурбан, — так я возьму козла; этот козел мой собственный, он меня и довезет!
И вот Ганс уселся верхом на козла, стукнул его пятками по бокам и помчался по большой дороге. Ну и летел же он!
— Вот я и еду! — сказал себе Ганс-чурбан и во все горло заорал песню.
А братья не спеша трусили впереди да помалкивали: им нужно было как следует обмозговать свои выдумки, все рассчитать до тонкости.
— Эгей! — крикнул им Ганс-чурбан. — Вот и я еду! Поглядите-ка, что я нашел на дороге! — И он показал братьям мертвую ворону, которую подобрал с земли.
— Эх ты чурбан! — отозвались они. — На что она тебе?
— Я ее королевне подарю.
— Попробуй, подари! — Они рассмеялись и поехали.
— Эгей! Вот и я еду! — снова крикнул Ганс. — Смотрите-ка, что я еще нашел! На дороге такое не каждый день валяется.
Братья опять обернулись посмотреть.
— Вот чурбан! — сказали они. — Это старый деревянный башмак, да еще без верха. Может, и его отдашь королевне?
— А как же! — ответил Ганс-чурбан.
Братья рассмеялись и поехали дальше.
— Эгей! Вот и я! — закричал опять Ганс-чурбан. — Да вы смотрите только — чем дальше, тем больше! Эгей! Такого и не придумаешь!
— Ну, что ты еще нашел? — спросили братья.
— Э, нет! — ответил Ганс. — Этого я не скажу! А королевская дочка-то как обрадуется!
— Тьфу! — плюнули братья. — Да ведь это просто грязь. Ты ее, должно быть, в канаве подобрал?
— Так оно и есть! — подтвердил Ганс-чурбан. — Самая первосортная грязь, так и течет меж пальцев, не удержишь! — И он доверху наполнил себе карман грязью.
А братья пустились вскачь и приехали на час раньше Ганса.
Остановились они у городских ворот. Там женихов нумеровали по порядку. Всех их поставили друг другу в затылок, по шестеро в ряд, да так тесно, что они и руки поднять не могли. Это было придумано ловко, а не то могла бы тут же потасовка начаться, — ведь каждому хотелось стоять впереди.
Все остальные жители страны толпились вокруг замка и заглядывали в окна, чтобы увидеть, как королевна принимает женихов. Надо сказать, что, как только жених входил в зал, красноречие его пропадало.
— Не годится! — кричала королевская дочь. — Вон!
И вот вошел один из трех братьев — тот, что знал на память словарь. Но он все перезабыл начисто, пока дожидался. Пол под ним скрипел, потолок был зеркальный, так что он мог видеть себя вверх ногами. У каждого окна стояли три писца и муниципальный советник и записывали все слова, какие тут говорились, чтобы поместить их в газету, которая продавалась на углу за два скиллинга. В довершение всего в комнате горела печка, да так жарко, что стенки ее накалились докрасна.
— Ну и жара здесь! — проговорил, наконец, жених.
— Это потому, что отец сегодня цыплят жарит! — отозвалась королевская дочка.
— Э-э! — промямлил жених.
Не ожидал он, что получится у них такой разговор. Он и не сумел вымолвить ни слова, хоть ему и очень хотелось выдумать что-нибудь посмешнее.
— Э-э! — повторил он.
— Не годится! — заявила королевна. — Вон!
И ему пришлось уйти. Тогда вошел второй брат.
— Ох, как тут жарко! — сказал он.
— Да мы цыплят жарим! — объяснила королевская дочь.
— Что? Э-э! Что? — переспросил он.
И все писцы записали: «Что? Э-э! Что?»
— Не годится! — сказала королевна. — Вон!
И вот явился Ганс-чурбан — верхом на козле въехал в комнату.
— Ну и жарища! — проворчал он.
— Это я цыплят жарю! — сказала королевская дочь.
— Вот здорово! — проговорил Ганс-чурбан. — Значит, и мне можно поджарить мою ворону?
— Конечно! — ответила королевна. — Но на чем ты ее зажаришь? Сковородки нет. Котелка и того нет.
— А у меня есть, — сказал Ганс-чурбан. — Вот посудина, и даже с оловянными ручками. — И он вытащил старый деревянный башмак и положил на него ворону.
— На целый обед хватит! — сказала королевна. — А подливку откуда возьмешь?
— Да она у меня в кармане! — ответил Ганс-чурбан. — Бери, не жалко. — И он вынул немного грязи из кармана.
— Вот это мне нравится! — воскликнула королевская дочь. — На все у тебя ответ найдется. Ты за словами в карман не лезешь, поэтому я выйду за тебя замуж. Но только знай, каждое слово, которое мы говорим или сказали раньше, запишут, и завтра оно будет напечатано в газете. Видишь, у каждого окна стоят по три писца да еще старый муниципальный советник, а он опасней всех, потому что выжил из ума.
Это она сказала, чтобы попугать Ганса, и писцы расхохотались и обрызгали пол чернилами.
— Ах, вот вы где, господа, — сказал Ганс-чурбан. — Ну, советнику я отвалю порцию побольше.
Тут он вывернул карманы и вымазал грязью лицо советнику.
— Прекрасно! — вскричала королевская дочь. — До этого и я бы не додумалась. Но я еще научусь!
Так Ганс-чурбан стал королем — получил и жену и корону и уселся на троне. Это нам известно из газеты, которую издает муниципальный советник, а на нее нельзя не положиться.
1853
СТОЙКИЙ ОЛОВЯННЫЙ СОЛДАТИК
Жили-были двадцать пять оловянных солдатиков. Все они родились от одной матери — старой оловянной ложки, — а значит, приходились друг другу родными братьями. Были они красавцы писаные: мундир синий с красным, ружье на плече, взгляд устремлен вперед!
«Оловянные солдатики!» — вот первое, что услыхали братья, когда открылась коробка, в которой они лежали. Это крикнул маленький мальчик и захлопал в ладоши. Солдатиков ему подарили в день его рождения, и он тотчас же стал расставлять их на столе. Оловянные солдатики походили друг на друга, как две капли воды, и лишь один отличался от своих братьев: у него была только одна нога. Его отливали последним, и олова на него не хватило. Впрочем, он и на одной ноге стоял так же твердо, как другие на двух. И он-то как раз и отличился.
Мальчик расставил своих солдатиков на столе. Там было много игрушек, но красивее всех был чудесный замок из картона; сквозь его маленькие окна можно было заглянуть внутрь и увидеть комнаты. Перед замком лежало зеркальце, оно было совсем как настоящее озеро, а вокруг стояли маленькие деревья. По озеру плавали восковые лебеди и любовались своим отражением. Все это радовало глаз, но очаровательней всего была молоденькая девушка, стоявшая на пороге широко раскрытых дверей замка. Она тоже была вырезана из картона. Юбочка ее была из тончайшей кисеи, узкая голубая ленточка спускалась с плеча к поясу. Ленточка была прикреплена сверкающей блесткой, очень большой, — она могла бы закрыть все личико девушки. Красавица эта была танцовщица. Она стояла на одной ножке, протянув руки вперед, а другую ногу подняла так высоко, что оловянный солдатик не сразу ее разглядел и сначала подумал, что красотка одноногая, как и он сам.
«Вот бы мне такую жену, — подумал оловянный солдатик. — Только она, наверное, знатного рода, — она живет в замке, а я в коробке; к тому же нас там целых двадцать пять штук. Нет, в коробке ей не место, но познакомиться с ней все же не мешает!» — и, растянувшись во всю длину, он спрятался за табакеркой, тоже стоявшей на столе. Отсюда он мог не отрываясь смотреть на хорошенькую танцовщицу, которая все стояла на одной ножке, никогда не теряя равновесия.
Вечером всех других солдатиков уложили обратно в коробку, и люди тоже легли спать. Тогда игрушки сами стали играть в гости, потом в войну, а потом устроили бал. Оловянные солдатики завозились в коробке — им тоже захотелось поиграть, но они не могли приподнять крышки. Щелкунчик кувыркался, а грифель пошел плясать по аспидной доске. Поднялся такой шум и гам, что проснулась канарейка и тоже заговорила, да еще стихами! Только солдатик и танцовщица не сдвинулись с места. Она по-прежнему стояла на одной ножке, протянув руки вперед, а он застыл с ружьем на плече и ни на минуту не спускал глаз с девушки.