Утром одежду внесли в комнату, путешественник оделся и уехал, а монетка осталась. Ее нашли, подняли и присоединили к трем другим монеткам, для того чтобы она вместе с ними приступила к исполнению своих обязанностей.
«Как приятно вернуться в мир, — подумала монетка, — познакомиться с другими людьми, другими нравами!»
— Что это за монета? — услышала она вдруг. — Это не наша монета! Да она фальшивая! Она никуда не годится!
Тут-то собственно и начинается история монетки, которую она потом сама рассказывала.
— «Фальшивая! Не годится!» — при этих словах я содрогнулась, — рассказывала монетка. — Я знала, что я из настоящего серебра, очень звонкая и отличной чеканки. «Наверное, эти люди ошибаются, — думала я. — Не может быть, чтобы они говорили обо мне!» Но именно обо мне они и говорили. Они называли меня фальшивой. По их мнению, это я не годилась!
— Надо ее подсунуть кому-нибудь в темном углу! — сказал человек, которому я досталась.
Так он и сделал, а при дневном свете меня опять стали поносить самым оскорбительным образом: «Фальшивая, негодная! Надо ее поскорей кому-нибудь сбыть!» И я дрожала в руках того, кто обманом подсовывал меня кому-нибудь, смешав с другими, местными монетами.
«Несчастная я монета! — думала я тогда. — Какой толк, что я серебряная, звонкая и отличной чеканки? Этому грош пена. В глазах света всегда слывешь тем, кем свет тебя считает! И как страшно, должно быть, идти с неспокойной совестью по дурному пути, если я, ни в чем не повинная, мучаюсь только потому, что у меня обличье преступницы!» Всякий раз, как меня вынимали из кармана, я трепетала при мысли о том, что меня сейчас станут рассматривать. Я знала, что меня со злостью швырнут на стол, словно я воплощение лжи и обмана.
Однажды я попала к бедной женщине, которая получила меня в уплату за тяжелую поденную работу, и ей никак не удавалось сбыть меня с рук. Все от меня отказывались, я была сущим наказанием для бедняжки.
— Придется мне кого-нибудь обмануть, — сказала она как-то раз. — Я не так богата, чтобы хранить фальшивую монету. Отнесу-ка я ее богатому булочнику, он от этого не обеднеет… А все таки нехорошее дело я затеяла…
— «Этого еще недоставало!» — подумала я тогда, — продолжала монетка свой рассказ. — В довершение всего я теперь омрачу совесть бедной женщины. Неужели я так изменилась с годами?»
И вот женщина отправилась к богатому булочнику, но тот отлично разбирался в монетах: булочник не только не положил меня в кассу, но швырнул прямо в лицо женщине. И, конечно, ей за меня не дали хлеба. Ах, как я огорчилась! «Неужели, — думала я, — меня отчеканили на горе людям, — меня, которая в молодые годы была такой бодрой и уверенной в себе, так верила в свою ценность и отменную чеканку!» И я загрустила, как может только грустить бедная монетка, которую никто не хочет брать. Но женщина отнесла меня к себе домой и, бросив на меня внимательный, мягкий, дружелюбный взгляд, сказала:
— Нет, не хочу я никого обманывать. Я просверлю в тебе дырочку — пусть все видят, что ты не настоящая… Постой-ка, а что, если ты счастливая монетка? Мне почему-то кажется, что ты счастливая. Я пробью в тебе дырочку, а в дырочку продену шнурок и на счастье повешу тебя на шею ребенку соседки.
И она провернула во мне дырочку. Конечно, не очень-то приятно, когда в тебе пробивают дырку, но если что-то делается с хорошими намерениями, можно вытерпеть многое. В меня продели шнурок, и я стала походить на медальон. Тогда меня надели на шейку маленькому ребенку. Ребенок улыбался мне, целовал меня, и я всю ночь отдыхала на теплой, невинной детской груди.
Утром мать ребенка осмотрела меня, потрогала, и я сразу поняла, что она что-то задумала. Достав ножницы, она разрезала шнурок.
— Счастливая монетка, — сказала она, — но надо это счастье проверить.
Тут она положила меня в уксус, и я вся позеленела. Потом она искусно замазала дырочку, потерла меня немножко и, как только наступили сумерки, вышла, чтобы купить на счастье лотерейный билет.
Как тяжело было у меня на душе! Мне почудилось, будто я вся сжалась и вот-вот переломлюсь пополам. Я знала, что меня опять назовут фальшивой и отшвырнут прочь, — и все это совершится на глазах у множества других монет, лежащих в кассе и украшенных надписями и изображениями, которыми можно гордиться. Но на этот раз я избегла позора. Покупателей собралось очень много, и продавец лотерейных билетов был так занят, что небрежно бросил меня в кассу вместе с другими монетами, даже не взглянув на меня. Не знаю, выиграл ли билет, за который заплатили мною, но на другой день меня опять, рассмотрели, признали фальшивой и отложили в сторону, а потом опять принялись обманывать народ, стараясь всучить меня кому-нибудь. Вечно обманывать и для этого пользоваться мною! Я честна и просто не могла этого выносить.
Долго-долго переходила я из рук в руки, из дома в дом, и всюду меня ругали, вечно проклинали. Никто мне не верил, и я уже сама не доверяла себе. Тяжелое это было время!
Однажды приехал путешественник. Ему-то меня и подсунули. Он был доверчив и принял меня за местную монету, но когда захотел истратить меня, я снова услышала:
— Эта монета не годится, она фальшивая!
— Мне ее дали за настоящую, — сказал путешественник.
Он стал меня пристально рассматривать, и вдруг на его лице появилась улыбка, — а я уже давно не видела улыбки на лицах тех, кто держал меня в руках.
— Не может быть, — проговорил он. — Да вед это старая знакомая! Это хорошая честная монетка с моей родины, а в ней пробили дырку и называют ее фальшивой! Вот так штука! Но я тебя сохраню и отвезу домой.
Как я обрадовалась! Меня назвали хорошей, честной монетой! Я возвращусь на родину, где все будут признавать меня и верить, что я из настоящего серебра и хорошей чеканки! Тут я чуть не заискрилась от радости! Но искриться не в моей природе — это свойство стали, а не серебра.
Меня завернули в тонкую белую бумагу, чтобы я как-нибудь не смешалась с другими монетами и не затерялась. И только в праздник, когда к путешественнику собрались его соотечественники, меня показали им, и все меня одобрили. Говорили, что я очень интересная. Довольно забавно, что можно показаться людям интересной, не вымолвив ни словечка!
И, наконец, я очутилась на родине! Все мои муки кончились, и радость вернулась ко мне. Ведь я из настоящего серебра, отличной чеканки, и никто не обращает внимания на то, что во мне пробита дырка, точно в фальшивой монете. Это не имеет значения, если только ты сама не фальшивая. Нужна поддержка! В конце концов правда всегда побеждает — в этом я твердо убеждена, — закончила монетка.
1861
САДОВНИК И ГОСПОДА
Примерно в миле от столицы, посреди старинной усадьбы, стоял красивый барский дом с массивными стенами, башенками и фронтонами. В этом доме жили муж и жена — богатые и знатные дворяне. Они, правда, приезжали сюда только летом, но это было самое любимое их поместье. Дом был красив снаружи, удобен и уютен внутри. Высеченный из камня родовой герб хозяев украшал парадный подъезд. Прекрасные розы обвивали этот герб и поднимались вверх по стене, а перед домом расстилался густой ковер зелени. Рядом с белым и красным боярышником здесь красовались редкостные цветы, которые цвели не только в оранжерее, но и под открытым небом.
Недаром у хозяев усадьбы служил хороший садовник. Цветник, фруктовый сад, огород — все это было делом его рук и радовало глаз. За огородом еще сохранялись остатки старого сада, заросшего кустами букса, которые были подстрижены в виде шаров и пирамид. А дальше высились два огромных старых дерева, почти совсем высохших. Издали казалось, что внезапный порыв урагана сверху донизу облепил их голые сучья густыми комьями навоза. На самом деле это был не навоз, а птичьи гнезда.
В этих гнездах с незапамятных времен жили крикливые стаи ворон и грачей, которые устроили тут настоящий птичий городок и безраздельно царили в усадьбе. Они ведь были первыми поселенцами в здешних краях, исконными владельцами поместья, его подлинными хозяевами. Двуногих обитателей усадьбы они просто презирали, хоть и мирились волей-неволей с существованием столь низменных созданий. А те иной раз палили в птиц из ружей, и тогда стаи взъерошенных, перепуганных ворон и грачей взлетали с криком: «Карр! Карр!»
Садовник не раз говорил господам, что надо бы срубить эти деревья, — они портят вид сада; а как только их не станет, из сада улетят и крикливые птицы. Но господа и слышать не хотели о том, чтобы лишиться деревьев и птичьего гомона. В старых деревьях и в карканье птиц они видели особую прелесть — печать старины, которую хотели сохранить во что бы то ни стало.
— Деревья перешли к птицам по наследству от предков, так пусть же птицы и владеют ими, добрейший Ларсен! — говорили хозяева.
(Ларсеном звали садовника, но для нашей истории это не имеет значения.)
— Разве вам мало места, добрейший Ларсен? В вашем распоряжении цветники и теплицы, фруктовый сад и огород.
Садовник действительно мог распоряжаться цветниками, теплицами, садом и огородом, и он ухаживал за ними, возделывал и пестовал их с усердием и любовью. Господа были этим очень довольны, но не скрывали от садовника, что в других домах их часто угощают такими фруктами и показывают им такие цветы, до которых далеко их собственным цветам и фруктам. Эти слова огорчали садовника, потому что он всем сердцем желал, чтобы сад у его господ был лучший в мире, и ради этого трудился не покладая рук. Руки у него были умелые, а сердце доброе.
Однажды господа пригласили к себе садовника и сказали ему ласково и снисходительно, как и подобает господам, что, вчера они были в гостях у своих знатных друзей, и те угостили их яблоками и грушами, да такими сочными, такими ароматными, что сами они, хозяева Ларсена, и все остальные гости пришли в восхищение. Господа не сомневаются, что те фрукты привезены из-за границы, но отчего же Ларсену не попытаться вырастить такие же в их усадьбе, если только нежные плоды могут приспособиться к местному климату? По слухам, яблоки и груши, которые они ели в гостях, были куплены в городе у самого крупного торговца фруктами; к нему-то господа и послали садовника, чтобы разузнать, из какой страны прибыли эти плоды, и выписать оттуда черенки.