Вот и вечер пришёл, а никто так и не принёс бедной птичке воды. Тогда она распустила свои коротенькие крылышки, судорожно затрепетала ими и ещё несколько раз жалобно пропищала:
– Пить! Пить!
Потом головка её склонилась набок, и сердечко разорвалось от тоски и муки.
Ромашка также не могла больше свернуть свои лепестки и заснуть, как бывало: она была совсем больна и стояла, грустно повесив головку.
Только на другое утро пришли мальчики и, увидав мёртвого жаворонка, горько-горько заплакали, потом вырыли ему могилку и всю украсили её цветами, а самого жаворонка положили в красивую красненькую коробочку – его хотели похоронить по-царски! Бедная птичка! Пока она жила и пела, они забывали о ней, оставили её умирать в клетке от жажды, а теперь устраивали ей пышные похороны и проливали над её могилкой горькие слёзы!
Дёрн с ромашкой был выброшен на пыльную дорогу; никто и не подумал о цветочке, который всё-таки больше всех любил бедную птичку и всем сердцем желал её утешить.
Мотылёк
Мотылёк надумал жениться. Конечно, ему хотелось взять замуж хорошенький цветочек.
Он посмотрел кругом: цветочки сидели на своих стебельках тихо, скромно, как и подобает ещё не просватанным барышням; но выбрать среди них невесту было очень трудно – так много их тут росло.
Мотыльку скоро надоело раздумывать, и он порхнул к полевой ромашке. Французы зовут её маргариткой и уверяют, что она умеет ворожить. По крайней мере, влюблённые всегда бегут к ней и обрывают у неё лепесток за лепестком, приговаривая: «Любит? Не любит? Любит всем сердцем? Очень? Чуть-чуть? Ни капли?» – или что-нибудь в этом роде, каждый ведь спрашивает по-своему. И мотылёк тоже обратился к ромашке, но не стал обрывать её лепестки, а перецеловал их, полагая, что всегда лучше действовать лаской.
– Почтенная маргаритка, милая полевая ромашка, мудрейший цветок! – сказал он. – Вы умеете ворожить. Так укажите мне мою суженую! И я посватаюсь. Сразу же.
Но ромашка молчала – она обиделась: её, девушку, – и вдруг назвали «почтенной»! Как вам это нравится?
Мотылёк попросил её ещё раз, потом ещё, но ответа так и не добился. Это ему надоело, и он полетел свататься.
Дело было ранней весной, всюду цвели подснежники и крокусы.
– Недурны! – сказал мотылёк. – Миленькие подросточки! Только… зеленоваты больно!
Мотылёк, как все юноши, искал девушек постарше. Потом он оглядел остальные цветы и нашёл, что анемоны горьковаты, фиалки сентиментальны, тюльпаны слишком щеголеваты, нарциссы простоваты, липовые цветы малы, да и родни у них пропасть; цветы яблони, правда, похожи на розы, но очень уж они недолговечны – подует ветер, и нет их. Стоит ли тут жениться? Горошек понравился ему больше всех: бело-розовый, кровь с молоком, нежный, изящный и не только красивый, но и домовитый, не брезгует чёрной работой. Мотылёк совсем было уж собрался посвататься, да вдруг увидел поблизости стручок с увядшим цветком.
– Это… кто же? – спросил он.
– Сестрица моя! – ответил горошек.
– Значит, и вы такой же станете?
Мотылёк испугался и поскорей улетел прочь.
Через изгородь перевешивалась целая толпа каприфолий; но эти барышни с вытянутыми жёлтыми физиономиями были ему совсем не по вкусу. Однако что же ему было по вкусу? Подите-ка узнайте!
Весна прошла, прошло и лето; настала осень, а мотылёк ни на шаг не подвинулся со сватовством. Расцвели новые цветы в роскошных нарядах – но что толку? С годами сердце всё больше и больше начинает тосковать о весенней свежести, об оживляющем аромате юности, а не искать же их у осенних георгин и мальв! И мотылёк полетел к кудрявой мяте.
– Правда, цветы у неё неказистые, – говорил он, – но зато как она благоухает! Её я и возьму в жёны!
И он посватался к мяте.
Однако мята ни листочком не шелохнула, сказала только:
– Дружба, но не больше! Оба мы стары: друзьями ещё можем быть, но пожениться… Нет, зачем нам быть посмешищем на старости лет?
Так мотылёк и улетел ни с чем. Слишком уж он был разборчив, а это не годится – вот и остался старым холостяком.
Скоро началась непогода с дождём и изморосью, поднялся холодный ветер, дрожь пробрала старые скрипучие ивы. Несладко было порхать по такому холоду в летнем одеянии! Но мотылёк и не порхал: ему как-то удалось залететь в комнату, а там топилась печка и было тепло, как летом. Жить бы да поживать здесь мотыльку. Но что за жизнь взаперти?
– Мне нужны солнце, свобода и хоть маленький цветочек! – воскликнул мотылёк; потом взлетел и сразу же ударился об оконное стекло.
Тут его увидели, нашли необычайно красивым и посадили на булавку в ящичек с прочими редкостями. А что ещё можно было с ним сделать?
– Теперь и я сижу на стебельке, как цветочек! – сказал мотылёк. – Не очень-то весело! Но зато похоже на женитьбу: сел на место и сидишь прочно.
Этим он и утешался.
– Плохое утешение! – говорили комнатные цветы.
«Ну, комнатным цветам верить не следует! – думал мотылёк. – Слишком они близки к людям».
Истинная правда
– Ужасное происшествие! – сказала курица, проживавшая не там, где случилось происшествие, а совсем на другом конце города. – Ужасное происшествие в курятнике! Я просто не смею теперь ночевать одна! Хорошо, что нас много на насесте!
И она принялась рассказывать, да так, что у всех кур пёрышки поднялись дыбом, а у петуха съёжился гребешок. Да-да, истинная правда!
Но мы начнём с начала, а началось всё в курятнике на другом конце города.
Солнце садилось, и все куры уже были на насесте. Одна из них, белая коротконожка, исправно несущая положенное количество яиц, курица во всех отношениях почтенная, взлетела на насест и стала перед сном чиститься и расправлять носиком пёрышки. И вот одно пёрышко её упало.
– Упало! – сказала курица. – Ну ничего, чем больше я обчищаюсь, тем больше хорошею!
Это было сказано так, в шутку – курица вообще была весёлого нрава, но это ничуть не мешало ей быть, как уже сказано, весьма и весьма почтенной курицей. С тем она и заснула.
В курятнике было темно. Куры все сидели рядом, а та, что сидела бок о бок с нашей курицей, не спала ещё; она не то чтобы нарочно подслушивала слова соседки, а просто слушала краем уха – так ведь и следует, если хочешь жить в мире с ближними. И вот она не утерпела и шепнула другой своей соседке:
– Слышала? Я не желаю называть имён, но тут есть курица, которая готова выщипать себе все перья, чтобы только быть покрасивее. Будь я петухом, я бы презирала её!
Как раз над курами сидела в гнезде сова с мужем и детками; у сов уши острые, и они не упустили ни одного слова соседки. Все они при этом усиленно вращали глазами, а совиха махала крыльями, точно опахалами.
– Т-сс!.. Не слушайте, детки! Впрочем, вы, конечно, уж слышали? Я тоже. Ах! Просто уши вянут! Одна из кур до того забылась, что принялась выщипывать себе перья прямо на глазах у петуха!
– Prenez garde aux enfants![4] – сказал сова-отец. – Детям не следует слушать подобные вещи!
– Надо будет всё-таки рассказать об этом нашей соседке сове, она такая милая особа.
И совиха полетела к соседке.
– У-гу, у-гу! – загукали потом обе совы прямо над соседней голубятней. – Вы слышали? Вы слышали? У-гу! Одна курица выщипала себе все перья из-за петуха! Она замёрзнет, замёрзнет до смерти! Если уже не замёрзла! У-гу!
– Кур-кур! Где, где? – ворковали голуби.
– На соседнем дворе. Это почти на моих глазах было. Просто неприлично и говорить об этом, но это истинная правда!
– Верим, верим! – сказали голуби и заворковали сидящим внизу курам: – Кур-кур! Одна курица, говорят, даже две выщипали себе все перья, чтобы отличиться перед петухом! Рискованная затея! Можно ведь простудиться и умереть. Да они уж и умерли!
– Ку-ка-реку! – запел петух, взлетая на забор. – Проснитесь! – У него у самого глаза ещё совсем слипались от сна, а он уж кричал: – Три курицы погибли от несчастной любви к петуху! Они выщипали себе все перья! Такая гадкая история! Не хочу молчать о ней! Пусть разнесётся по всему свету!
– Пусть, пусть! – запищали летучие мыши, закудахтали куры, закричали петухи. – Пусть, пусть!
И история разнеслась из двора во двор, из курятника в курятник и дошла наконец до того места, откуда началась.
– Пять куриц, – рассказывали тут, – выщипали себе все перья, чтобы показать, кто из них больше исхудал от любви к петуху! Потом они заклевали друг друга насмерть, на позор и посрамление всему своему роду, нанеся хозяевам огромный убыток.
Курица, которая уронила одно пёрышко, конечно, не узнала своей собственной истории и, как курица почтенная, сказала:
– Я презираю этих кур! Но таких ведь много. О подобных вещах, однако, нельзя молчать. И я со своей стороны сделаю всё, чтобы история эта попала в газеты! Пусть разнесётся по стране – эти куры и весь их род стоят того!
И в газетах действительно напечатали всю историю, и это истинная правда: одному маленькому пёрышку куда как нетрудно превратиться в целых пять кур!
Оле-Лукойе
Никто на свете не знает столько сказок, сколько знает их Оле-Лукойе. Вот мастер рассказывать!
Вечером, когда дети спокойно сидят за столом или на скамеечках, является Оле-Лукойе[5]. В одних чулках он неслышно поднимается по лестнице, потом осторожно приотворяет дверь и брызжет детям в глаза сладким молоком – в руках у него маленькая спринцовка, которая выбрасывает молоко тоненькой струйкой. Тогда веки у всех начинают слипаться, и дети уж не могут разглядеть Оле, а он подкрадывается к ним сзади и начинает легонько дуть им в затылок. Подует – и детские головки поникнут. Но это не больно – Оле-Лукойе ведь ничего плохого не замышляет, он хочет только, чтобы дети угомонились, а утихомирятся они не раньше, чем их уложишь в постель. И как только они затихнут, он начинает рассказывать им сказки.