– Драгоценный камень! – повторил натуралист. – Силён же ты в естественной истории!
– А разве не прекрасно это народное поверье – будто жаба, эта безобразнейшая тварь, часто скрывает в своей голове драгоценный камень? Разве с людьми не бывает того же? Какой драгоценный камень скрывался в голове Эзопа? А в голове Сократа?..
Дальше жаба ничего не слыхала, да и из того, что слышала, не поняла половины. Друзья прошли, и беда на этот раз миновала её.
– И они говорили о драгоценном камне! – сказала жаба. – Хорошо, что во мне его нет, не то не избыть бы мне неприятности!
На крыше опять затрещало. Аист-отец держал семейную речь, а семья его косилась на двух студентов, гулявших по огороду.
– Человек – самое чванное создание! – говорил аист. – Слышите, какую трескотню завели! А настоящего-то всё не выходит! Они чванятся своею речью, своим языком! Хорош язык, который чем дальше едешь, тем меньше понимаешь! Вот у них как! Один не понимает другого. А наш-то язык годится всюду – и в Дании, и в Египте. И летать они не умеют! Правда, они мчатся с места на место благодаря своему изобретению – железной дороге, да часто ломают себе шеи! У, мороз по клюву пробирает, как подумаю об этом! Свет простоял бы и без людей! Мы без них отлично бы обошлись! Оставили бы нам только лягушек да дождевых червей!
«Вот так речь! – подумала жаба. – Какой он важный и как высоко сидит! Никого ещё я не видала на такой высоте!.. А как он умеет плавать!» – вырвалось у неё, когда аист широко взмахнул крыльями и полетел.
Аистиха же продолжала рассказывать детям о Египте, о Ниле, о бесподобной тамошней тине. Всё это было так ново для жабы.
– Мне надо в Египет! – сказала она. – Только бы аист взял меня с собою! Или хоть один из птенцов! Я бы уж отплатила ему чем-нибудь! Да я таки и попаду в Египет: счастье мне везёт! Право, это стремление, эта тоска, что во мне, лучше всякого драгоценного камня в голове!
А в ней как раз и сидел этот камень – эта вечная тоска, стремление к лучшему, стремление вперёд, вперёд! Она вся светилась ими.
В эту минуту явился аист. Он увидал в траве жабу, слетел и сцапал её не особенно-то деликатно. Клюв сжался, в ушах у жабы засвистел ветер… Неприятно это было, но зато она летела вверх, в Египет!.. Она знала это, и глаза её засияли; из них как будто вылетела яркая искра.
– Квак! Ах!
Жаба умерла, тело её раздавили. Но куда же девалась искра из её глаз?
Её подхватил солнечный луч и унёс – куда?
Не спрашивай об этом натуралиста, спроси лучше поэта. Он ответит тебе сказкой; в ней будут упомянуты и гусеница, и семья аиста. Подумай! Гусеница превращается в прелестную бабочку, аист летит над горами и садами в далёкую Африку и всё же находит кратчайшую дорогу назад, в Данию, на то же место, на ту же крышу. Да, это что-то сказочное, и всё-таки это правда. Спроси хоть у натуралиста, и он скажет то же самое. Да ты и сам знаешь, сам видел всё это!
Ну а драгоценный-то камень из головы жабы куда девался?
Поищи его на солнце! Взгляни на него, коли можешь! Но блеск солнца нестерпим. У нас нет ещё таких глаз, которыми бы мы могли зреть всю красоту, созданную Богом, но когда-нибудь мы обретём их. То-то будет чудесная сказка; мы сами будем в ней действующими лицами!
Рассказы солнечного луча
– Теперь я начну! – заявил ветер.
– Нет, уж позвольте! – сказал дождь. – Теперь мой черёд! Довольно вы стояли на углу да выли что было мочи!
– Так вот ваше спасибо за то, что я в честь вас вывёртывал да ломал зонтики тех господ, что не желали иметь с вами дела!
– Слово за мною! – сказал солнечный луч. – Смирно!
И это было сказано с таким блеском и величием, что ветер сейчас же растянулся во всю длину. Но дождь всё ещё не хотел уняться, теребил ветер и говорил:
– Неужели мы это потерпим? Он вечно прорвётся вперёд, этот господин! Не станем его слушать! Вот ещё, очень нужно!
А солнечный луч начал:
– Пролетал над бурным морем лебедь; перья его блестели, словно золотые; одно перо выпало и упало на большой торговый корабль, скользивший по морю на всех парусах. Перо запуталось в курчавых волосах молодого человека, надсмотрщика за товарами. Перо птицы счастья коснулось его чела, превратилось в его руке в писчее перо, и он вскоре стал богатым купцом, которому ничего не стоило купить себе золотые шпоры, сменять бочку золота на дворянский щит. Я сам сверкал на этом щите! – прибавил солнечный луч.
– Пролетал лебедь и над зелёным лугом; в тени старого одинокого дерева лежал пастушок, семилетний мальчуган, и посматривал на своих овец. Лебедь поцеловал на лету один из листьев дерева, лист упал в руку пастушка, и из одного листка сделалось три, десять, целая книжка! Мальчик читал в ней о чудесах природы, о родном языке, о вере и знании, а ложась спать, прятал её себе под голову, чтобы не позабыть прочитанного. И вот книжка та привела его сначала на школьную скамью, а затем и на кафедру науки. Я прочёл его имя среди имён учёных! – добавил солнечный луч.
– Лебедь полетел в чащу леса и спустился отдохнуть на тихое, тёмное лесное озеро, поросшее кувшинками; на берегу росли тростник, лесные яблони, а в их ветвях куковала кукушка, ворковали лесные голуби.
Бедная женщина собирала здесь хворост; на спине у неё была целая вязанка, у груди же лежал маленький ребёнок. Она увидала золотого лебедя, лебедя счастья, который вылетел из тростника. Но что же такое блестело там? Золотое яйцо! Женщина положила его за пазуху, и яйцо согрелось, в нем зашевелилось живое существо. Оно уже стучало носиком в скорлупку, а женщина-то думала, что это бьётся её собственное сердце.
Придя домой, в свою бедную хижину, она вынула золотое яйцо. «Тик-так!» – слышалось из него, точно яйцо было золотыми часами, но это было настоящее яйцо, и в нём билась жизнь. Вот скорлупка треснула, и из яйца высунул головку маленький лебедь, покрытый золотым пушком. На шейке у него было четыре золотых кольца, и так как у женщины было ещё трое сыновей, кроме того, который был с нею в лесу, то она сразу догадалась, что кольца эти предназначались её детям. Только она сняла кольца – золотой птенец улетел.
Женщина перецеловала кольца, дала каждому ребёнку поцеловать своё кольцо, приложила их к сердцу каждого и затем надела на пальчики детей.
– Я видел всё это! – прибавил солнечный луч. – Видел и то, что из этого вышло.
Один из мальчиков копался в канаве, взял комок глины, начал мять его между пальцами, и вышла статуя Ясона, добывшего золотое руно.
Другой мальчуган сейчас же побежал на луг, поросший чудными, пёстрыми цветами, набрал там целую горсть цветов, крепко стиснул их в ручонке, и цветочные соки брызнули ему прямо в глаза, омочили его золотое кольцо… В мозгу мальчика что-то зашевелилось, в руках тоже, и несколько лет спустя в большом городе заговорили о новом великом живописце.
Третий мальчуган так крепко стиснул своё кольцо зубами, что оно издало звук, отголосок того, что таилось в сердце мальчугана, и с тех пор чувства и думы его стали выливаться в звуках, подниматься к небу, как поющие лебеди, погружаться в бездны мысли, как лебеди погружаются в глубокие озёра. Мальчик стал композитором; каждая страна может считать его своим.
– Четвёртый же мальчик был заморыш, и на языке у него, как говорили, сидел типун; его надо было угощать маслом с перцем, как больных цыплят, да хорошими трёпками, ну его и угощали! Я же дал ему свой солнечный поцелуй! – сказал солнечный луч. – Да не один, а десять! Мальчик был поэтическою натурой, и его то дарили поцелуями, то угощали щелчками, но он всё-таки владел кольцом счастья, данным ему золотым лебедем, и мысли его взлетали к небу золотыми бабочками, а бабочка – символ бессмертия!
– Длинная история! – сказал ветер.
– И скучная! – прибавил дождь. – Подуй на меня, я в себя прийти не могу!
И ветер принялся дуть, а солнечный луч продолжал:
– Лебедь счастья пролетал и над глубоким заливом, где рыбаки закидывали сети. Беднейший из рыбаков собирался жениться, и женился.
Лебедь принёс ему кусок янтаря. Янтарь притягивает, и этот кусок притянул сердца к дому рыбака. Янтарь – чудеснейшее благовонное курение, и из дома рыбака стало исходить благоухание, как из храма; это было благоухание самой природы! Бедная чета наслаждалась семейным счастьем, была довольна своею скромною домашнею обстановкой, и вся жизнь её прошла как один солнечный день!
– Не пора ли прервать его! – сказал ветер. – Довольно уж он болтал! Я соскучился!
– И я тоже! – сказал дождь.
А что же скажем мы, прослушав эти истории?
Мы скажем:
– Ну, вот и конец им!
Счастливое семейство
Самый большой лист в наших краях – это, конечно, лист лопуха: наденешь его на животик – вот тебе и передничек, а в дождь положишь на головку – заменит зонтик! Ну и большущий он, этот лопух! И никогда не растёт в одиночку: где один, там и много – такое изобилие! И вся эта роскошь – пища для улиток! А самих улиток, белых, больших, в старину ели важные господа; из улиток приготовлялось фрикасе, и, кушая его, господа приговаривали: «Ах, как вкусно!» Они и вправду воображали, что это ужасно вкусно. Так вот, эти большие белые улитки питались лопухом, поэтому лопух стали сеять.
Была одна старая барская усадьба, где давно уже не ели улиток – все они вымерли. А лопух не вымер, он всё рос да рос, заглушая другие растения; все дорожки, все грядки заросли лопухом, так что сад превратился в настоящий «лопуховый лист». Если бы не торчали ещё кое-где яблонька или сливовое деревце, никто бы и не догадался, что прежде тут был сад, – всё заполонил лопух.
И в этом лопуховом лесу жила последняя пара старых-престарых улиток. Они и сами не знали, сколько им лет, но отлично помнили, что прежде улиток было много, что сами они очень древней иностранной породы и что весь этот лес был насажен исключительно для них и их родни. Старые улитки ни разу не выходили из своего леса, но знали, что существует место, которое называют «барской усадьбой», а там улиток варят до тех пор, пока они не почернеют, а потом кладут на серебряное блюдо. Но о дальнейшей судьбе варёных улиток они не знали. Не знали они также, и даже не могли себе представить, что значит быть сваренными и лежать на серебряном блюде, но думали, что это, конечно, замечательно и главное – аристократично. Ни майский жук, ни жаба, ни дождевой червяк – вообще ни один из тех, кого