Бобренок показывал, и Серега вел его дальше. Ко мне четыре раза приходил с ним».
Этими словами закончил бобер Павлушка свою сказку, и все согласились с ним, что хвастать отцу зубами сына — это не дело.
— Плохо, когда сосед тебе надоедает, — стал было пояснять бобер, но медведь Спиридон остановил его:
— Говори дальше, Павлушка. Мы ведь и по сказкам поймем, что ты нам сказать хочешь.
Я знаю, что поймете, но ведь — сосед. С ним всю жизнь рядом быть, а он, Серега-то, даже сказки мои слушать не пришел. Но я все равно говорить буду. Слушайте мою вторую сказку:«Жил на озере бобер Серега. Был у него домик, и в домике все было. И вот приходит к нему как-то сосед его, бобер Павлушка, а дело зимой было, приходит и говорит:
— У тебя там не найдется пожевать чего? У себя я подобрал все, а в рощу не выйдешь: снегу навалило — не пройти.
Дал Серега осинку Павлушке. Спросил только:
— Когда отдашь?
— Когда добуду, — сказал Павлушка и унес осинку к себе.
А Серега ходил после этого по знакомым и говорил всем:.
— Мне Павлушка осинку должен.
Весной Павлушка забыл про долг свой. Не вспомнил о нем и осенью, а зимой постучался к нему Серега и спросил:
— Ну, когда должок отдавать будешь?
И схватился Павлушка за голову:
— Как же это я забыть мог. И отдавать сейчас нечего. Может, ты еще подождешь немного?
— Что ж, могу и подождать, — сказал Серега.
И ходил он опять по знакомым и говорил всем:
— А сосед-то мой, Павлушка, все еще должен осинку мне.
Все уже знали, что Павлушка Сереге осинку должен. И спрашивали при встрече:
— Не отдал?
— Пока нет, — вздыхал Серега, и все ему сочувствовали.
И Сереге было приятно, что ему сочувствуют. Зато соседу его, бобру Павлушке, покоя не было. Кто ни встретит, обязательно спросит:
— Не отдал ты еще соседу долг свой?
— Пока нет, — говорил Павлушка.
— И все качали головами:
— Да-а. И Павлушке было стыдно. И не выдержал он однажды, отобрал у детей последнюю осинку и отнес Сереге.
И поскучнела сразу у бобра Сереги жизнь, незачем стало ему ходить по соседям, не о чем стало говорить с ними при встрече. Худеть даже Серега от тоски начал. Опостылело ему все. Взял он осинку и пошел к Павлушке.
— Может, ты подождешь пока отдавать ее мне.
И такими он печальными глазами глядел на соседа, что тому даже жалко его стало.
— Что ж, — говорит, — ты долго ждал, пока я отдам тебе. Могу и я подождать отдавать тебе.
И принял назад от Сереги осинку. И ходит теперь Серега по знакомым и говорит всем:
— А сосед-то мой, Павлушка, все еще должен мне осинку.
И чувствует себя счастливым».
Этими словами закончил бобер свою сказку и спросил:
— А теперь скажите: разве так настоящие соседи делают? Дал тебе осинку и славит тебя на всю округу.
— Но ты тоже хорош, голубчик, — прошуршал колючками Еж Иглыч. — Взять взял, а не отдаешь.
Бобер покашлял, покряхтел, шубу бобровую поправил, сказал:
— Я не о себе, о соседе речь веду. Донял он меня, спасу нет. О нем и моя третья сказка.
— Что? Опять о Сереге? — крикнул медведь Михайло. — Давай еще о ком-нибудь О ком знаю, о том и говорю, а ты сиди и слушай. Я же тебя не перебивал.
Заяц оглянулся на медведя, хихикнул, но тут же скукожился и прикрыл уши ладошками.
— А бобер говорил, покряхтывая: О Сереге моя и третья сказка. Послушайте ее.
«Задумали бобры перегородить речку плотиной и
пошли в рощу осинки валить. Бобер Серега со всеми вместе пошел. Выбрал самую толстую осину и стал подрезать ее.
Поглядел на него бобер Павлушка, посоветовал:
— Потоньше выбери. С этой тебе не справиться.
— Много ты смыслишь, — отмахнулся от него бобер Серега и знай себе сидит возле осины, подрезает ее.
Решил принести самую большую, чтобы лежала она в плотине самая заметная и чтобы все говорили о ней:
— Это осина бобра Сереги.
Отнесли бобры к речке по одной осинке, еще пришли, а Серега все подрезает свою.
Отнесли бобры еще по осинке и еще пришли, а Серега все потеет возле своей, все еще никак повалить не может. Думает о товарищах:
«Пусть носят. Осинки у них. тоненькие, смешаются в плотине, и не отличишь потом, где чья. А моя осина видная, ее ни с чьей не спутаешь. Она вон какая».
Долго резал бобер Серега свою осину. Подрезал наконец, повалил. Очистил от сучьев, потащил к речке... да не тут-то было: дернул, а осина ни с места. Топчется возле нее бобер Серега, пыхтит. И за тонкий конец потянет, и за толстый. Лапы ободрал, грудь оцарапал — не тащится осина да и только.
А товарищи его все носят и носят к речке осинки. Нанесли, сколько надо было, и построили плотину. Ходит по ней бобер Серега, говорит:
— Ну вот, все осинки одинаковые. Отгадай, где чья. А вот если бы я свою принес, она бы сразу всем в глаза бросалась, потому что вон огромная какая.
Но осина его и сейчас у всех на виду. Где повалил ее бобер Серега, там она и лежит. И когда случается бобрам проходить мимо нее, говорят они с улыбкой:
Это осина бобра Сереги».— Ну вот и все мои сказки, — сказал бобер. — А теперь решайте, хорошие они или нет.
Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули умные головы, совет повели — давать бобру за его сказки пирог или нет. Бобер стоял на макушке кургана, покряхтывал, покашливал и то и дело поправлял свою бобровую шубу.
ПРОСЧИТАЛИСЬ
Бобер был доволен.
Дятел, Голубь и Дубонос сказки бобра признали хорошими и допустили его к участию во втором туре.
У него была в запасе еще одна сказка про соседа, и он надеялся, что к тому времени, когда нужно будет рассказывать ее, сосед все-таки придет и хоть одну да услышит о себе сказку.
Бобер спускался с кургана, а Мышонок прыгал на пенечке под березой, хлопал в ладоши и пищал:
— Ха-ха! И бобру пирога не дали. Никому не дадут, мне достанется.
Над ним смеялись, подбадривали его:
— Давай, Серый, пляши!
А на березе бобер Яшка умирал от зависти и скрипел зубами:
— Что придумал! На пеньке плясать.
И чтобы хоть немного облегчить обиду свою, два раза зло укусил сук.
На голову медведя Тяжелая Лапа посыпалась березовая стружка.
Медведь озлился. Громыхнул могучим голосищем:
— Не сори, Яшка. И не грызи сук, на котором сидишь.
Сыпалась стружка и на медвежонка Ивашку, но он не замечал этого. Ивашка все-таки решил участвовать конкурсе и сочинял новые сказки. Он глядел в одну точку, помахивал лапой и шевелил тонкими губами.
Черепаха Кири-Бум сидела на пеньке, поглядывал на всех маленькими улыбчивыми глазками и похлопывала ладошкой по газетному свертку. Приговаривала:
— А это сегодня кто-то получит. Мы, может, — прошептала Ящерица Хомяку и Тушканчику.
— Получим, если вы мне доверите выступить, — так же шепотом сказал Тушканчик.
— Нет, — буркнул Хомяк. — Сказки рассказывать буду я. Вы оба несерьезные. А тут серьезность нужна и солидность.
И важно надул щеки.
Тушканчик считал, что его сказка лучше всех, и поэтому рассказывать должен он.
Потому и сказал Хомяку Тушканчик:
— Я тебе мою сказку рассказывать не позволю. Ты ее не расскажешь так, как надо, чтобы она всех за душу тронула.
— А ты, Ящерица? — спросил Хомяк.
— Пожалуйста, если ты скажешь, что мою сказку сочинила я. Я хочу, чтобы это знали все.
— Это можно, — буркнул Хомяк и повернулся к Тушканчику. — Значит — нет? Отделяешься от нас?
Тушканчик промолчал. Хомяк насупился, зафыркал:
Ну и сиди тогда со своей сказкой. Нам с Ящерицей и за две могут пирог присудить, а тебе за одну ни когда. И он поднялся и пошел на макушку кургана. Встал, поглядел на медведя Спиридона, сказал:
— Я имею слово. Слушайте мою сказку.
В дальних рядах засмеялись: слово не давали, а он заговорил. Но Хомяк не обратил на это внимание. Он рассказывал:
«На пригорке, весь в беленьких парашютиках, подрагивал на ночном ветерке Одуванчик. Над ним среди звезд, сидя на облаках, плыла куда-то Луна. Одуванчик крикнул ей снизу:
— Ты куда это собралась, Луна?
— В страну света, — ответила она ему. — Я хочу стать яркой, как солнце, и такой же теплой. Жди меня, я скоро взойду с востока.
Она опустилась за горизонт, и туда же, за горизонт, потекли с земли серые сумерки. Небо посветлело, и в нем, светлом, угасли звезды. Вышла из-за горизонта с восточной стороны зорька и сказала:
— Сейчас взойдет солнце.
Одуванчик был уверен, что это будет Луна. Она захотела стать солнцем и стала им. Наверное, в стране света, куда она ушла, каждый может стать солнцем, если захочет. А почему бы и ему не попытать счастья? И Одуванчик воскликнул, встряхивая пушистой головкой:
— Неси меня, Ветер, в страну света. Я тоже хочу стать солнцем.
— Хорошо, — согласился Ветер, — только ты закрой глаза, потому что в этой стране очень ярко, и ты можешь ослепнуть.
Одуванчик сделал так, как велел Ветер, и тут же почувствовал, что поднимается кверху. Через минуту он уже думал: «Я, наверное, лечу уже под самым небом. Еще мгновение, и я его коснусь.
Потом он приземлился, уверенный, что ветер принес его в страну света, и стал ждать, когда его начнут превращать в солнце.
Был дождь. Много дождей. Кто-то ходил поблизости, блеял по-овечьи и щипал пожухлую травку. Кто-то наступил на его семечко-сердце и вдавил в землю. Но даже и в эту страшную минуту Одуванчик помнил завет Ветра — не смотреть.
«Наверное, так надо», — подумал Одуванчик, кривясь от боли.
Зима прикрыла его вскоре высокими снегами, и он заснул.
Проснулся Одуванчик уже весной. Проснулся от подозрительного шороха и бульканья. Прислушался и понял, что это шуршит, оседая, снег, а булькают, пробираясь к оврагу, ручейки. Они спешат, подгоняют друг друга: