— Бессовестный, говорю. Что ты на мою куропатку смотришь? Ее поскорее есть надо, пока она теплая, а ты глядишь только.
— А, ну тогда другое дело, — прогудел медведь и съел куропатку.
Поднялся из-за стола и пошел к порогу. Ну, — думает Лиса, — уж я сейчас тебе, косолапый, все скажу. Оставил меня голодать».
И сказала:
— Не приходи ко мне больше, окаянный.
— Что?! — повернулся медведь Тяжелая Лапа.
— И сразу понежнела Лиса: Не приходи, говорю, ко мне больше поздно так. Уж я всегда жду, жду...
— А, это другое дело, — прогудел медведь и головой покачал: — Ох, и язык у тебя острый, так и колется. Ну уж ладно, так и быть, я завтра пораньше приду.
И пришел. Только Лиса гуся разделала, а он лезет через порог, кряхтит.
— Чем ты меня, Лисонька, сегодня угощать будешь? Иду я.
Лиса так вся и покраснела от гнева.
— Колом по голове, — кричит.
— Что?! — возвысился над нею медведь.
И простонала Лиса:
— Колом по голове, говорю, угостила бы тебя, если бы не люб ты был мне, а то вон гуся приготовила.
— А, — прогудел медведь Тяжелая Лапа и вдвинулся за стол, — а я уж думал... Ну, где твой гусь то?... У, мясистый какой. Волоки его сюда скорее. Готов я».
— Вот так мы иногда браним обидчиков наших,— закончил медведь Спиридон свою вторую сказку.
Лиса была довольна, может, хоть теперь медведь Тяжелая Лапа перестанет донимать ее. А медведь Тяжелая Лапа глядел на медведя Спиридона из-под лохматых бровей и ворчал:
— Зачем ты так? На позор выставил.
— Каково живешь, таково тебе и поется, — сказала медведица Матрена.
И медведь Спиридон согласился с ней:
— Верно, Матренушка: какова жизнь, такова и сказка. Если вон по-иному живет Предрассветный Ветерок, то иная про него и сказка складывается. Послушайте ее:
«Молния срезала огненной пилой высокую сосну, среди ветвей которой любил отдыхать Предрассветный Ветерок. Он погоревал немножко, повздыхал и пошел искать себе новое место. И нашел. Гореловская роща большая, можно найти. Это был могучий Дуб. Вершина его упиралась почти в самое небо.
— Это мне подойдет, — сказал Ветерок и, взбежав по его стволу наверх, расположился среди ветвей на ночлег. Отсюда ему было все далеко видно и, самое главное, был виден за рощей край неба.
«Зорька только соберется заалеть, а я уж ее увижу», — подумал Ветерок, умащиваясь поудобнее.
На исходе ночи он проснулся.
Спрыгнул на землю, умылся на скорую руку из ручья и побежал на поляну будить цветы:
— Вставайте. Рассвет идет. На земле начинается новый день.
— Как, ночь уже кончилась? — пробуждаясь, спрашивали цветы.
Но Ветерка уже не было рядом, он бежал дальше. Земля большая. Нужно успеть обежать ее до рассвета всю и всем сообщить: над миром готовится взойти солнце, выходите встречать его.
Он сделал свое дело и, уставший, весь день шагал с запада в Гореловскую рощу к своему Дубу. Пришел уже по глубоким сумеркам вечера.
Увидев его, Дуб обрадовался, задвигал ветвями:
— Я уж думал, что ты не придешь. Ну, рассказывай, где был, что видел. Это же так интересно — путешествовать по земле.
— Я не путешествую, я работаю, — ответил Ветерок.
Он много видел хорошего, обегая землю, о многом мог бы рассказать, но он сказал:
— Как-нибудь в другой раз. Сегодня я устал..Но и на другой и на третий вечер он возвращался
в рощу таким же усталым и, поднявшись к себе наверх, сейчас же засыпал.
Как-то, когда Ветерок, охая, собирался в дальнюю дорогу — накануне он простудился, и у него болела голова, — Дуб сказал ему:
— Отдохни хоть сегодня. Смотри, какие у тебя красные глаза. Ты же совсем почти не спишь.
— Что поделаешь, — ответил Ветерок, умываясь, — должность уж у меня такая: раньше всех вставать. Меня потому и зовут Предрассветным, что я иду перед рассветом.
— Трудная у тебя должность.
— Не из легких, — согласился Ветерок. — Но быть вестником света — это дано не всякому, Дуб. И это надо ценить.
— И все равно я бы не справился с такой работой, — сказал Дуб.
Ветерок не стал с ним спорить, встряхнулся и пошел на поляну. Сейчас он понесет над землей те слова, которыми каждое утро начинает свой очередной день:
— Вставайте, в мир идет солнце!»
Этими словами закончил медведь Спиридон свою третью сказку. Все молчали. Даже Мышонок не прыгал и не пищал на пенечке. А когда посмотрели на него, то увидели: спит Мышонок. Так наплясался и напрыгался за вечер, что уснул на самом интересном месте.
ЧЕРЕПАХА КИРИ-БУМСГОРАЕТ ОТ СТЫДА
Дятел, Голубь и Дубонос сдвинули умные головы, но совещались недолго. Решение было принято быстро и единогласно. Оно состояло из двух пунктов.
1. Второго тура конкурса на лучшую сказку не проводить, потому что и в первом все стало ясно.
2. Премию присудить медведю Спиридону за его сказку про медвежью берлогу.
Решение объявил Голубь:
— Эта сказка — неповторимая сказка, потому что она нас всех очень тронула. Спасибо тебе, Спиридон, за сказку. Заслужил ты награду.
Голубь так трогательно говорил, что даже сам прослезился, а черепаха Кири-Бум, так та даже расплакалась.
— У меня, — говорит, — и то нет ни одной такой сказки.
И хлопая ладошкой по газетному свертку, добавила :
— Так вот кто это получит сегодня — достойный из достойных.
Все захлопали в ладоши, а под березой заскрипел зубами и ударил себя кулаком по лбу медведь Тяжелая Лапа. Он поднялся и пошел прочь от кургана, чтобы не видеть, как медведю Спиридону пирог вручать будут. Он теперь точно знал, что попробовать пирога с тыквой ему не придется, а значит, и быть дальше на вечере нечего. Зря он подружился с Лисой:
она даже пирог выиграть не сумела. Надо было с медведем Спиридоном дружбу поддерживать, он бы и сказкой нынче не ударил и пирогом бы теперь поделился. Эх, обмишулился он, не за тот сук ухватился. Хоть поглядеть, как он его есть будет.
И медведь Тяжелая Лапа остановился у сосны, на которой сидел сумрачный Бурундук. Медведь Спиридон стоял на макушке кургана. На него светила луна. Над ним горели звезды. Он был счастлив, кланялся всем, благодарил:
— Спасибо, что так тепло приняли мои сказки.
К нему тянулись, поздравляли. Подошел поздравить и медведь Лаврентий.
— Ты, Спиридон, пирог-то возьми, а газету мне отдай. Хоть она и в масляных пятнах, но все-таки еще можно глядеть в нее.
— Ладно, отдам, — улыбнулся на кургане медведь Спиридон.
А медведь Михайло смотрел на него и думал: «А могли бы и меня вот так же поздравлять, если бы я не с мелочью, а с настоящими сказками на курган вышел. Что ж, впредь умнее буду. Нужно было не о пироге, а о сказках думать, а у меня наоборот вышло, оттого и оконфузился. А Спиридон вон в почете. Пирог ему уже несут.
Пирог несли торжественно. Несла его черепаха Кири-Бум. Следом за ней важно шли Дятел, Голуби Дубонос. Наклонился к ним медведь Спиридон, принял сверток.
— Спасибо, сколько жить буду, не забуду радость минуты этой. Я сегодня вроде на пять лет моложе стал.
Черепаха Кири-Бум речь произнесла Как это хорошо, — сказала она, — что не только я, но и другие у нас в роще научились сказки рассказывать. Со сказками мы добрее станем... Ешь, Спиридон, пирог. Празднуй свою победу.
— Я его дома съем, — сказал медведь Спиридон. — Сейчас я очень волнуюсь. Поперхнусь еще.
И хотел было сойти с кургана, но попросил тут медведь Михайло:
— Разверни, Спиридон, пирог-то, мы хоть поглядим на него последний раз. Ведь больше увидеть не придется.
— Это верно, — сказал медведь Спиридон и начал торжественно разворачивать сверток.
Развернул и — все ахнули! В газете вместо пирога лежал камень. Круглый. Холодный. Мхом прозеленевший. Все застыли в изумлении, а на сосне закачался от смеха Бурундук:
— Украли! Пирог украли! Ха-ха-ха. Он смеялся первый раз в жизни.
Черепаха Кири-Бум схватилась за голову Батюшки, не уберегла. Съели.
А Бурундук раскачивался на сосне, хохотал:
— Украли! Премию украли!
И хватался за грудь: у него было готово разорваться от смеха сердце.
Черепаха Кири-Бум повернулась к Лисе.
Это ты съела пирог наш. Да за это тебя повесить мало. И вытянула вперед палец:
— Судить ее, рыжую.
И все проснулись будто, закричали:
— Судить! Судить ее! И немедленно!
А на сосне покатывался от смеха Бурундук:
— Сколько шумели, спорили, а пирог съела Лиса без всякого шума. Сама себя наградила.
Шуметь и спорить из-за съеденного пирога! Ох -хо-хо! Он смеялся первый раз в жизни и смеялся так, что с ним сделалась истерика и пришлось его отливать водой.
ЧЁРНОГО ВОРОНАПОДНЯЛИ С ПОСТЕЛИ
В полночь на Маняшином кургане начался над Лисой суд. Сидела Лиса на макушке кургана на березовом пне. На коленях у нее лежала развернутая газета, а на ней — холодный, прозеленевший мхом камень. Так решил черный Ворон:
— Пусть она глядит на него и кается.
Ворон и судил Лису. Он уже спал и его подняли с постели. Первым делом он спросил у Лисы:
— Правду говорит черепаха? Это ты съела пирог? А почему ты не убежала и не спряталась?
— А куда бежать-то? Все равно найдете. А я решила: пусть все будет по чести. Я съела пирог, судите меня, но прошу учесть: я не сбежала, я не заставила вас искать меня по роще. Это смягчает мою вину.
Потом Ворон выслушал свидетелей. Первым говорил Енот. Он свою речь начал торжественно:
— Надо на дело пошире взглянуть. Разве весь грех Лисы только в том, что она сегодня на виду у всех пирог съела? Она всегда такая: так и глядит, где и как бы кого объегорить. В гости придет — угощай ее скорее. А когда к ней придешь, как она встречает тебя? Со мной однажды случай был. Пришел я к ней. Сидит она за столом и утку ест. А утка жирная, так и течет по губам Лисы сало. Приди я к вам к кому-нибудь, что бы вы сказали? Садись, Енот, угощайся. А Лиса и не видит будто, что я пришел. Ест себе и ест.