Бабушке стало хуже, родители начали возвращаться еще позднее, чем заканчивалась продленка, и Лиде дали ключи. Мама крепко пришила резинку в портфель, второй конец резинки пришила к кольцу с ключами. Встав на цыпочки, прижав портфель животом к двери, можно было дотянуть ключ до замочной скважины, это было ужасно глупо и неудобно, и Лида стеснялась водить к себе подруг. Но резинку подлиннее мама не разрешила.
– Вот и хорошо, – сказал она. – Поменьше твои девицы здесь торчать будут. Нечего их сюда водить. Глупые, недалекие девочки.
Лида сражалась с ключом, пыхтела, чуть не плакала. Но все-таки возвращаться домой или бросить портфель, переодеться, а потом бежать в гости к Машке было гораздо, гораздо лучше, чем продленка.
В декабре бабушка умерла и папа на десять дней уехал на похороны в Нальчик. Мама с Лидой купили елку, поставили в гостиной и целый вечер развешивали стеклянные шары, сосульки и колокольчики. Мама положила под нижние лапы две ярких коробки, обернутые цветной папиросной бумагой, Лида принесла свои, не так красиво упакованные (открытка для мамы, сделанная из кусочков бумаги и фольги, как мозаика, и тряпичный петух-перочистка для папы, ему на защиту диссертации подарили ручку с настоящим золотым пером), но их тоже положили рядом с дедом-морозом из папье-маше.
Лида глубоко вздохнула и сказала как бы между прочим:
– Но больше всего мне бы хотелось собаку.
– Вот только собаки нам не хватало, – заметила мама. Потом посмотрела на дочь и добавила: – Увидим. Закончишь третью четверть на отлично – я подумаю.
За день до Нового года вернулся папа, вечером тридцать первого все вместе сели за стол, и Лиде даже налили чуть-чуть шампанского. А потом папа напился, Лиду отправили спать, но она еще долго слышала, как папа страшно кричит на маму на кухне. Лида лежала, завернувшись в одеяло с головой, и думала о том, как она будет гулять со своим чудесным щенком.
Третья четверть была закончена с одной четверкой, но когда Лида напомнила о разговоре под Новый год, мама сказала, что она решительно против колли.
– Ты представляешь, сколько с нее будет шерсти? – строго спросила она. – Мало тебе рыбок?
Лида не стала объяснять, что нельзя сравнивать рыбок и колли, зато принесла стопку прочитанных книг. Там было очень убедительно написано, что если регулярно вычесывать колли, то никакой шерсти в доме не будет.
– И кто ее будет вычесывать? – поинтересовалась мать. – Ты, что ли?
Лида готова была вычесывать, кормить, гулять и дрессировать, лишь бы мама согласилась. Она даже попробовала перетянуть на свою сторону папу, – когда сумела поймать его в субботу дома. Папа теперь каждый день работал допоздна, у него были важные дела в лаборатории, а по выходным он часто дежурил по институту, поэтому застать его дома было не так-то просто.
Папа был совсем не против собаки. Лида рассказала о бракованных щенках, и папа сказал: «Неси, там разберемся». Конец разговора услышала мама, выставила Лиду из кухни, и Лида поймала только начало первой фразы: «А ты в курсе, что овчарки не переносят пьяных? И что будет, когда ты в очередной раз…» – дальше можно было не слушать.
Решив, что их с отцом усилий хватит, чтобы уговорить маму, Лида продолжала упрямо копить. В коробке было уже почти девять рублей, когда мама пришла домой не одна. За ней, упираясь и явно не горя желанием идти в квартиру, маячил большущий пес, серо-седой, с бородатой, как у эрдельтерьера, мордой и такими же надломленными ушами «домиком». Морда у него была хитрая и заискивающая одновременно.
– Это Триша, – сказала мама. – Трифон, потому что бородатый. Я подобрала его на стройке, он будет жить у нас, его там рабочие гоняют, того гляди – прибьют.
Лида смотрела на Тришу. Пес топтался в дверях и принюхивался, не решаясь войти. Из кухни вышел папа и тоже уставился на дворнягу.
– Ну что? – сказала мама с досадой. – Вы же оба хотели собаку!
– Я хотела колли, – сказала Лида. – И я хотела щенка. Чтобы воспитать его самой.
– Триша и есть щенок! – горячо возразила мама. – И ему дом нужнее, чем породистому щенку. Если мы его не возьмем, он замерзнет на улице!
– Да ему на улице самое место, – усмехнулся отец. – Какой он щенок, у него вся морда седая и вся спина. Зачем ты его приволокла? Он уличный. Он никогда не приживется.
– Он – щенок, – твердо сказала мать. – Не хотите им заниматься – я сама буду с ним гулять. Вы хотели собаку, я привела вам собаку. А как дошло до дела, вы оба сразу в кусты. Я так и знала.
– Я хотела щенка, – повторила Лида, чуть не плача. Было совершенно понятно, что теперь никакого щенка ей никогда не будет, даже если она накопит сама все эти треклятые шестьдесят рублей. Вторую собаку в дом не возьмут, а бездомного пса девать некуда, только на улицу обратно выкидывать.
– Вы отлично подружитесь, – сказала мать, – вот увидишь.
Она протянула руку, чтобы погладить Тришу по голове, но тот испуганно отшатнулся. Папа хмыкнул и вернулся на кухню.
Дружба с Тришей измерялась колбасой. Он довольно быстро сообразил, что если удрать на несколько часов, а потом вернуться, тебя снова возьмут в дом и накормят, разве что на следующей прогулке не спустят с поводка, но тогда надо несколько дней вести себя примерно: подходить, когда зовут, аккуратно брать колбасу, выполнять команду «сидеть» и «гулять», – а потом снова удрать. Лида расстраивалась, еще больше расстраивалась мама, от которой умный пес точно так же удирал, когда ему этого хотелось. Но именно у мамы он потом умильно выпрашивал прощения, вставая на задние лапы и поскуливая, как будто хорошо понимал, что именно от нее зависит, пустят его снова в дом или нет.
Иногда он удирал на сутки, а когда возвращался, от него пахло так, будто он нашел общественный собачий туалет и как следует в нем вывалялся. Мама с Лидой отмывали его в ванне пихтовым шампунем, пока запах не исчезал, и неделю после этого пес вел себя идеально. А потом снова удирал и снова вымазывался. Лида теперь старалась поменьше к нему подходить, ей все время казалось, что от собаки все-таки пахнет. Она вообще старалась бывать дома поменьше.
– А как его зовут? – спросила Машка, запихивая в портфель возвращенные книги по собаководству. В гостях у Лиды она бывала редко, и с Трифоном до сих пор не встречалась.
– Это Трифон, – сказала Лида. – Триша. Пойдем, Триш, проводим Машу, – и Лида тряхнула ошейником с поводком. Обычно на этот звук пес вскакивал и бежал к двери. Но в этот раз ему, видимо, не хотелось гулять.
– Не больно-то он тебя слушается, – сказала Машка, прищурившись. – Никуда он не пойдет.
– Пойдет, – сказала Лида и присела на корточки, чтобы застегнуть ошейник. Пес зарычал.
– Триша, ну пожалуйста! – крикнула Лида, и тут Триша кинулся прямо ей в лицо.
Лида выпустила из рук собачью сбрую и схватилась за щеку. Машка подскочила и быстро дернула подругу на себя, оттаскивая от собаки. Триша вжался в свой коврик, глядя на девочек снизу вверх, так что в темноте коридора были видны только его зубы и белки глаз. Подруги выскочили за дверь. Машка отняла Лидину ладонь от лица:
– Покажи. Ого. Здорово. Как бы шрамов не осталось. У вас перекись есть? Нет? Идем ко мне. Это обязательно надо промыть. Хорошо еще, если уколы от бешенства делать не станут. Знаешь, как больно? Прямо в живот!
Лида дрожащими руками заперла квартиру и, рыдая, поплелась за Машкой. У Машки оказался дома папа, врач-педиатр, он живо обработал ранки, заставил Лиду выпить ложку какой-то остро пахнущей настойки, дал запить. Лида всхлипывала. Не столько от боли – больно не было совсем, – сколько от обиды. Меньше всего она ожидала, что на нее бросится ее собственная собака.
Дома, конечно же, пришлось все рассказать. На скуле отчетливо были видны две отметины от клыков, да и лицо у Лиды было красное и зареванное. «Как же так», – растерянно сказала мама, но тут папа внезапно хлопнул ладонями по кухонному столу.
– Хватит с меня. Этой собаки в моем доме больше не будет. Еще не хватало, чтобы всякая уличная шавка кусала мою дочь.
– Андрей, что ты такое говоришь, куда я его выгоню? Это случайность, Лида сама виновата… – начала было мать, но отец резко оборвал ее:
– Никаких «выгоню». В эту же субботу отвезу его в клинику.
– Зачем – в клинику? – всхлипнула Лида. – Папа, не надо!
– Иди спать, – сказала мать очень спокойным тоном, ухватила Лиду за руку, отвела в комнату и закрыла дверь.
Лида зарылась лицом в подушку и ревела, ревела и ревела, сначала под крики в кухне, потом под хлопок двери, потом под абсолютную тишину, ревела до тех пор, пока не заснула от собственных слез.
Из клиники папа вернулся очень довольный.
– Пристроил я твоего пса, Нинуш. Пока стоял в очереди, разговорился с одним мужиком. Во, говорит, мне такая собака и нужна, дачу охранять, чтобы злющая была. Я и отдал. Вместе с ошейником и намордником.
Лида очень хотела расспросить, что это за мужик и где у него дача, но мама молча развернулась и ушла в комнату, и Лида с папой ужинали только вдвоем.
Еще неделю мать ни с кем не разговаривала. Иногда отвечала односложно. Но чаще бросала: «Делай, что хочешь», – и нужно было угадать, чего именно не следует делать. Иногда Лида угадывала, а иногда – нет, и тогда становилось еще хуже. В воскресенье, когда все позавтракали – отец сразу ушел, сказал только, что вернется к вечеру, – Лида взялась прибирать со стола и включила маленький кухонный телевизор, там как раз заканчивалась программа «Ребятам о зверятах», после нее должны были быть мультфильмы. По студии прыгали три больших пуделя, подстриженных под артемона, а их хозяйка рассказывала об этой породе, о том, какая пудель неприхотливая и веселая собака.
– Убери, видеть не могу, – сказала мать, и Лида поспешно выключила телевизор.
Она уже домыла посуду, а мама все так же сидела в углу кухни, грея руки о чашку с чаем.
– Мам, – сказала Лида и, не дождавшись реакции, попробовала зайти сбоку: – Ну, может, не так все и плохо? Скоро лето, ему знаешь, как будет на даче здорово. Еще лучше, чем в городе.