Сказки и истории — страница 19 из 46

— Ты, конечно, можешь меня еще раз отлупить, — сказал Хильдебранд, — но все равно ты не меньший лгун, чем я, — тут он не выдержал и малодушно заплакал.

В ответ Биллсон назвал его сопливой девчонкой и издевательски похлопал по щеке — разумеется, он даже не подозревал о вчерашних словах Хильдебранда и о том обещании, которое ему дал Зеркальный Мальчик.

Нечасто школьный двор бывал свидетелем столь яростной драки как эта, продолжавшаяся почти до захода солнца. По окончании ее у Хильдебранда едва хватило сил дойти до дома; он пострадал гораздо больше, чем накануне. Но зато Биллсон-младший был избит до такой степени, что вообще не смог идти, и его унесли домой на руках. Правда, на другой день он был уже в полном порядке, а Хильдебранд еще долго оправлялся от полученных побоев; так что он не извлек из этой истории никакой выгоды кроме несколько возросшего авторитета среди сверстников — теперь он мог надеяться, что впредь они хорошенько подумают прежде чем назвать его иначе как Пилкинсом (это была фамилия его отца и, соответственно, самого Хильдебранда).

Весь день после драки он отлеживался в постели, а когда вечером ему немного полегчало и он смог сойти вниз, с работы как раз явился отец и задал своему непутевому отпрыску солидную взбучку, после которой тот вновь был вынужден перейти на постельный режим. Этель, как обычно, пришла его утешать, и он между делом рассказал ей историю о горшке с золотом, который он накануне нашел в погребе дома. Хальдебранд не пожалел красок, описывая собственные мучения, когда он несколько часов подряд, раздирая в кровь руки, копал твердую землю прежде чем добраться до заветного клада, который он прятал теперь у себя под кроватью.

— Хильди, миленький, можно мне на него взглянуть, — попросила сестра, изо всех сил стараясь ему поверить.

— Не сейчас, завтра, — сказал Хильдебранд.

На следующий день он был достаточно здоров для того, чтобы пойти в школу, но вместо этого решил заглянуть в погреб и проверить, не найдется ли там горшка с золотом. Он не очень верил в успех этой затеи, но попробовать все же стоило. И он попробовал. Работа была ужасно тяжелой, поскольку детская лопатка, которой он когда-то играл на пляже, почти сразу сломалась, и ему пришлось копать сначала ржавым обломком обруча, а затем ножкой от старой кровати, с незапамятных времен валявшейся в углу погреба. Однако он трудился без передышки вплоть до самого обеда, руки его кровоточили, спина затекла от неудобной позы, а голова кружилась от голода и усталости. И вот, когда наверху зазвонили, собирая семью к столу, он нащупал кончиками пальцев в глубине вырытой им ямы что-то холодное и округлое. Это был горшок, перевязанный сверху плотной коричневой бумагой. Вытащив его из ямы и сняв бумажную крышку, Хильдебранд убедился, что горшок доверху наполнен блестящими золотыми монетами. Задув свечу, он вылез из погреба и тут же нос к носу столкнулся с кухаркой.

— Могу поспорить, в этом горшке маринованные луковицы, — сказала кухарка.

— И вовсе нет, — ответил Хильдебранд.

— Дайте-ка я взгляну.

— Не дам. Это мое дело.

— И мое тоже, — сказала кухарка, полагавшая, что речь идет о съестных продуктах, бывших в ее ведении. И она протянула руку к бумажной крышке.

Хильдебранд слышал, что найденные в земле сокровища по закону принадлежат государству и ему вовсе не хотелось доверять свой секрет болтливой кухарке, из-за которой он запросто мог лишиться добычи.

— Осторожнее, — предупредил он ее. — Там совсем не то, что ты думаешь.

— Что же именно?

— Там… там ЗМЕИ! — неожиданно для себя самого выпалил Хильдебранд. — Я наловил их в винном погребе.

Тут с кухаркой случилась истерика, и Хильдебранд был наказан вдвойне: за то, что без уважительной причины прогулял школу, и за то, что вздумал пугать прислугу своими дурацкими выдумками. По счастью, в суматохе, поднятой воплями кухарки, он успел спрятать горшок с золотом в стенном шкафу под грудой старых галош и ботинок. Когда же скандал поутих, он по пути в спальню, куда был отправлен сразу после обеда, прихватил сокровище с собой и весь вечер обдумывал, на что бы его потратить. Он решил купить себе заводной паровоз, гнедого пони для прогулок по округе, коллекции монет, почтовых марок и разноцветных птичьих яиц, удочки, ружья, револьверы, лук со стрелами и целую кучу всевозможных сластей. При этом он ни разу не вспомнил об остальных членах семьи; здесь его воображения не хватило даже на пакетик ирисок для Этель, серебряный наперсток для мамы и двухпенсовую сигару для мистера Пилкинса.

Наутро, едва проснувшись, он сунул руку под кровать, чтобы удостовериться в наличии золота. Однако то, к чему прикоснулись его пальцы, ничуть не походило на гладкий бок горшка. Вскрикнув, он выдернул руку из-под кровати так быстро, словно она была обожжена. Впрочем, предмет, до которого он дотронулся, вовсе не был горячим — наоборот, он был холодным, скользким и, вдобавок ко всему, живым. Этим предметом оказалась настоящая змея. Еще одна змея лежала на постели у него в ногах, другая — на ночном столике, в то время как еще полдюжины этих тварей лениво копошились на полу посреди комнаты.

Хильдебранд схватил свою одежду — при этом из рукава его рубашки вывалился небольшой змееныш — и одним прыжком преодолел расстояние до двери. Одевшись в коридоре, он не стал дожидаться завтрака (благо аппетит в то утро у него напрочь отсутствовал) и сразу отправился в школу. К чести его замечу, что он все же предупредил перед уходом Сару, их домашнюю прислугу:

— Ни в коем случае не заходи в мою спальню, — сказал он ей. — Она кишмя кишит живыми змеями. Разумеется, она ему не поверила и, как обычно, зашла в его комнату, чтобы сделать уборку. К счастью, змей она не заметила, поскольку они к ее приходу заползли обратно под кровать, а Сара была не из тех служанок, которые чаще одного раза в неделю суются с веником или тряпкой в самые труднодоступные места вверенных им помещений. Следующую ночь Хильдебранд тайком от всех провел в кладовке на кипе газет, укрывшись каминным ковриком и каким-то старым тряпьем. Нутро он спросил Сару:

— Ну как, заходила ты вчера в мою спальню?

— А то нет! — заявила Сара. — Я каждый день там прибираюсь — слава Богу, не бездельничаю.

— Значит, ты прибрала оттуда всех змей?

— Оставьте меня в покое с этими змеями! — сказала она с раздражением и пошла по своим делам.

Хильдебранд понял, что она не видела змей и, подойдя к двери комнаты, осторожно заглянул внутрь. Все было спокойно. Подкравшись к кровати, он приподнял полог, втайне надеясь, что змеи вновь обратились в золото. Но ни змей, ни горшка не оказалось. Они исчезли бесследно. «Впредь буду следить за своей речью», — подумал Хильдебранд, — «и не трепать языком попусту». Спустившись вниз, он нашел Этель и сказал ей как бы между прочим:

— Вчера у меня в кармане лежало двадцать золотых соверенов.

Это все происходило в субботу. На следующий день было воскресенье, и Хильдебранд с утра до вечера разгуливал по округе, позвякивая двадцатью новенькими золотыми, которые на рассвете обнаружил в кармане своих штанов. Но в понедельник монеты исчезли. Так Хильдебранд окончательно убедился в том, что хотя его слова и вправду сбываются, он не способен продлевать их действие во времени. Тогда он сказал Этель, что вчера у него было семь фруктовых пирожных, собираясь на следующий день съесть их все, прежде чем они исчезнут. Как назло, с утра у него разболелась голова, да так сильно, что он даже смотреть не мог на сладкое. Конечно, он мог бы отдать пирожные Этель, но у него не хватило духу на такое необычайное проявление щедрости, и по прошествии суток пирожные испарились, так и не доставшись никому.

Невозможность извлечь хоть какую-то пользу из своего чудесного дара страшно угнетала Хильдебранда. Он обратился было за советом к отцу, но мистер Пилкинс сказал, что у него нет времени на выслушивание всяких дурацких бредней, и рекомендовал Хильдебранду хорошенько учить уроки и всегда говорить только правду или, на худой конец, не говорить ничего. Однако с правдой Хильдебранд по-прежнему не дружил и, когда мальчишки вновь начали его дразнить, не нашел ничего лучше как попытаться поддержать собственный авторитет леденящей душу историей о своей схватке с диким медведем прямо на лужайке перед церковью. Из его слов выходило, что он сражался с разъяренным зверем один на один без какого-либо оружия, голыми руками, и после победы был еле-еле живым доставлен домой на носилках. На другой день ему, как и следовало ожидать, пришлось выдержать бой с диким медведем, у которого кроме огромных зубов и клыков оказался еще и на редкость свирепый нрав — пожалуй, слишком свирепый даже для хищника. Так что, хотя состояние «еле-еле-живости» сутки спустя прошло без каких бы то ни было последствий, этот подвиг не доставил Хильдебранду ни малейшего удовольствия. Еще меньше ему повезло в случае с египетской пирамидой. Во время урока, когда над ним стали смеяться из-за крайне неудачного грамматического разбора какой-то латинской фразы, его угораздило заявить, что он однажды перевел надпись, высеченную на боку египетской пирамиды. К сожалению, он не упомянул, когда и в какой срок он это сделал. В результате всякий раз, когда ему случалось остаться в одиночестве, беднягу подхватывала неведомая сила и забрасывала в далекий Египет, где он порою часами шлялся вокруг гигантской пирамиды, нещадно палимый солнцем и мучимый жаждой, но так и не смог обнаружить ни одной высеченной на ее боку надписи. Отныне, боясь одиночества, он большую часть дня проводил в комнате Этель, зато ночи были в полном распоряжении Пирамиды. Так продолжалось в течение трех недель, пока он наконец не сообразил собственноручно обломком перочинного ножика вырезать на боку пирамиды некое изречение, которое тут же перевел на английский и освободился от этой жуткой напасти. Изречение гласило: Ich bin ein Ganz — если хотите, можете перевести его сами.

Впрочем, какая-то польза от этой последней истории все же была, поскольку он стал гораздо лучше относиться к своей сестре Этель. Вынужденный общаться с ней больше обычного, он имел возможность убедиться, какая это веселая, добрая и отзывчивая девочка. Когда она заболела корью — Хильдебранд уже перенес эту болезнь в прошлое Рождество и теперь ему позволили приходить и сидеть у ее постели — он действительно очень переживал и старался сделать все, чтобы облегчить ее страдания. Мистер Пилкинс однажды купил для нее немного оранжерейного винограда, который т