и вместе с мясом умудренных житейским опытом мышей, которых пожирали в неслыханных количествах.
Ничего удивительного, что однажды маленькая серо-бурая птичка угодила в ловушку птицелова. Странно только, что это случилось с нею не в первый же день самостоятельной жизни, а примерно недели через две. Надо думать, это была очень везучая птичка. Ей бы не по роще порхать, а в казино ставки делать.
Однако рано или поздно это должно было случиться. Птичка угодила в силки.
Нельзя сказать, что она очень испугалась. Поначалу оторопела, конечно, – скорее от неожиданности. Как это, дескать, я, такая распрекрасная маленькая серо-бурая птичка, вылупившаяся из самого пестрого в мире яйца – и вдруг не могу улететь, куда захочу? Это как называется? Что за дела вообще?!
Потрепыхавшись, птичка убедилась, что освободиться без посторонней помощи совершенно невозможно, устала, притихла и принялась ждать, что будет дальше. Краткий, но позитивный жизненный опыт птички свидетельствовал: ничего не бывает навсегда, и почти все – ненадолго. Оставалось надеяться, что к неприятностям это тоже относится.
Обнаружив в ловушке маленькую серо-бурую птичку, птицелов, честно говоря, растерялся. Он понятия не имел, что делать с этой добычей. Для жаркого птичка вряд ли годилась – больно уж мала. Шансы продать ее на птичьем рынке казались ничтожными: птичка не имела ни товарного вида, ни сладкого голоса, ни даже громкого имени. По сравнению с ней даже полудохлый городской воробей показался бы образцом салонного шика.
– Ну и что мне с тобой делать? – обреченно спросил птицелов, извлекая из ловушки крошечный комочек свалявшихся перьев.
– Чии-чик! – жалобно пискнула маленькая серо-бурая птичка.
– Вопросов больше не имею, – проворчал птицелов и отпустил свою добычу.
Этот жест был продиктован скорее брезгливостью, чем великодушием, но маленькой серо-бурой птичке было решительно наплевать на такие тонкости. Она трепетала от восторга.
Это было совершенно новое, ни на что не похожее, упоительное ощущение: только что, всего секунду назад птичка наша не то что взлететь – крыльями пошевелить толком не могла. И вдруг – раз, и лети, куда вздумается, никто не держит!
Сейчас и сам полет, который прежде был для нее делом будничным, житейским, казался птичке дивным приключением, и привычный вид на рощу представлялся роскошной живописной панорамой, и мысли о грядущем ужине из мошек, вывалянных в цветочном нектаре, кружили голову не хуже самых что ни на есть романтических грез.
Маленькая серо-бурая птичка была счастлива, как никогда прежде. Целых три дня. А потом вдруг затосковала.
Она сама не понимала, что с ней происходит. Вроде бы, крылья по-прежнему за спиной, вокруг – милая сердцу роща, роскошный вид на березы и орешник с высоты птичьего как-никак полета, тучная, сладкая мошка на завтрак, обед и ужин, беззаботный сон в сени жасминового куста – чего еще желать?
Но маленькая серо-бурая птичка скучала и хандрила, пока снова не угодила в силки. Как водится, совершенно случайно, по разгильдяйству.
Старая история повторилась: оторопь, беспомощность, покорность судьбе, ожидание. Растерянность юного птицелова – что прикажете делать с такой добычей?!
Мальчик долго думал, потом отнес маленькую серо-бурую птичку к отцу. Показал. Тот махнул рукой:
– Выпусти, на фиг она тебе? Даже петь не умеет.
– Чии-чик! – подтвердила птичка.
Все произошло в точности, как в прошлый раз. Только что шелохнуться не было никакой возможности, и вдруг – лети куда хочешь, на все четыре стороны. Красота, восторг и упоение всяким мигом бытия.
Маленькая серо-бурая птичка упивалась этим самым всяким мигом очень долго. Аж до самого вечера. Ну и утром тоже поупивалась немножко, но это, честно говоря, было уже не то.
В следующий раз птичка сунулась в силки добровольно. Ну, почти добровольно: в самый последний момент заметила ловушку, но даже не попробовала спастись. Решила: будь что будет, может быть, потом меня опять отпустят, и все будет хорошо.
Ничего удивительного, да.
Очередной птицелов взирал на маленькую серо-бурую птичку с непередаваемым отвращением. Дачники из города заказали ему певчего дрозда; аванс был получен и благополучно пропит, а вместо дрозда в силок попалась какая-то мелкая безголосая дрянь.
Еще немного, и сердитый похмельный птицелов в сердцах открутил бы глупую птичью голову, но в последний момент одумался и зашвырнул свою добычу в кусты.
Нечего и говорить, что птичка была в восторге.
С тех пор маленькая серо-бурая птичка целыми днями порхает по роще, а иногда даже наведывается в близлежащий дачный поселок. Былое разгильдяйство позабыто, теперь она внимательно глядит по сторонам: ищет силки и ловушки. А когда находит, старается устроиться там поудобнее, без особого ущерба для перьев и лап. Терпеливо ждет птицелова, чтобы прощебетать жалобное: «Чии-чик», – всем своим нетоварным видом взывая к милосердию, или хотя бы пренебрежению. До сих пор это работало. Но птичка, в общем, уже давно повзрослела и прекрасно понимает, что раз на раз не приходится, не всякий птицелов великодушен, не каждому она покажется незавидной добычей. Так что рискует она вполне сознательно.
И черт с ней.
Сказка про силу молитвы
Жил в одной деревеньке поп. Ну или мулла, или раввин – словом, профессиональный служитель культа. Добрый, славный, но наивный, как младенец.
Не имеет значения, к какой конфессии он принадлежал, зато важно знать, что деревенька та совсем глухой была, без почты, телеграфа и телевизионных антенн, даже радио там практически не работало, а до ближайшего районного центра – шестьдесят километров по болотам. Никто в этот райцентр особо и не рвался: больно надо!
И вот однажды в деревеньке объявились заезжие шутники, столичные туристы. Поели малины, попили парного молока, заскучали и решили развлечься. Пошли к нашему священнослужителю, говорят:
– Вот вы тут сиднем сидите и не знаете последних новостей науки. А тем временем – ну вот буквально на днях – по телевизору рассказывали, что ученые доказали две вещи. Во-первых, Бог действительно есть. А во-вторых, он глухой. То есть натурально ничего не слышит. Совсем.
От такой новости служитель культа совсем растерялся. То есть, что Бог есть – это он и без ученых всегда знал. Но вот «глухой»… Ему показалось, что – да, это многое объясняет.
– Ты, – говорят заезжие шутники, – завязывай со своими заутренями-намазами-мантрами. Чего зря бубнить? Ты, – предлагают они, – давай, что ли, учи семафорную азбуку. Будешь теперь Богу флажками махать. Авось, поймет.
Порвали на флажки старые кальсоны, помогли служителю культа приладить их к веткам, поглядели, как бедняга машет с колокольни-пагоды-минарета, поржали, уехали.
Меж тем молитвы нашего священника с тех пор, ясен пень, сбываются. Мгновенно, стоит лишь просигналить. Он-то, простая душа, ничего особенного не просит. Превратил свою деревеньку в рай на земле, и счастлив. Еще и благословения столичным туристамнасмешникам выпрашивает ежедневно. Те уже лучатся халявной благодатью, а ее все больше становится.
С молитвами – с ними всегда так, обычное дело. А странствующие шутники, каковы бы ни были их помыслы, благословенны. Тоже обычное дело.
Подозреваю, еще немного, и я стану рассказывать эту сказку как байку из жизни. Дескать мимо той деревни проезжать доводилось, и попа с флажками мне показывали мужики с бензоколонки. Я уже почти вспоминаю, как это было. Лето, июнь, дождь, до Москвы оставалось семьсот двадцать восемь километров.
Сказка о смерти и стрекозе
Для маленькой N.
Давным-давно, когда небо было зеленым, земля – плоской, а ангелы не боялись спускаться на землю и порхали повсюду, как большие белые шмели, в делах людских был установлен такой строгий порядок, что всякий человек, едва родившись (а рождались тогда, понятное дело, в рубашке, застегнутой на все пуговицы), тут же получал из Небесной Канцелярии заказное письмо. Документ этот непременно доставлялся курьерской почтой; в зависимости от погодных условий и переменчивой моды дежурный посланник богов изливался на землю золотой росой, или прилетал на белых журавлях, или приходил налегке, в одних крылатых сандалиях на босу ногу – в любом случае, соседям счастливой роженицы всегда было на что поглазеть.
Кроме официального поздравления с днем рождения и персонального гороскопа, хоть и составленного небрежно, на скорую Руку Судьбы, зато изложенного приятным и доступным пониманию слогом, во всякий конверт было вложено «Свидетельство о смерти» – изящная открытка, где среди игривых траурных завитушек и рекламных слоганов, разъясняющих потенциальным потребителям небывалые возможности посмертных перевоплощений на экзотических островах, были отпечатаны дата и точное время смерти новорожденного. Молодая мать обычно изучала документ с любопытством, но без внутреннего трепета; великого секрета из него не делала, хотя и не болтала об этом на каждом углу, конечно. Просто к смерти в те незапамятные времена относились куда спокойнее, чем нынче. Ну, родился, ну, умер – дело житейское, не в первый, не в последний раз. Так рассуждали не только астрологи и философы, но вообще все, от простых обывателей до, страшно сказать, поэтов.
А знать точную дату своей смерти, – так думали в ту пору люди, – очень даже удобно: по крайней мере, можно более-менее разумно планировать свою жизнь. Никто не стал бы, скажем, учить арифметике, алхимии и хорошим манерам ребенка, которому предстоит умереть задолго до наступления совершеннолетия; с другой стороны, никому бы в голову не пришло требовать спешки в делах от будущего долгожителя. Ясно же, что за триста лет он преспокойно все успеет.
К тому же, зная день и час своей смерти, всякий человек мог заранее подготовиться к этому важному событию: уладить дела, написать разумное завещание, как следует попрощаться с друзьями и заблаговременно оплатить погребальную церемонию, чтобы не взваливать нелегкие эти хлопоты на плечи вдов, да сирот, и без того вполне обездоленных.