Она пришла в себя только среди бела дня; двое парней подняли ее с земли. Анне Лисбет лежала вовсе не на кладбище, а на самом берегу моря, где выкопала в песке глубокую яму, до крови порезав себе пальцы о разбитую рюмку; острый осколок ее был прикреплен к голубой деревянной подставке. Анне Лисбет была совсем больна. Совесть перетасовала карты суеверия, разложила их и вывела заключение, что у Анне Лисбет теперь только половина души: другую половину унес с собою на дно моря ее сын. Не попасть ей в царство небесное, пока она не вернет себе этой половины, лежащей в глубине моря! Анне Лисбет вернулась домой уже не тем человеком, каким была прежде; мысли ее словно смотались в клубок, и только одна нить осталась у нее в руках: мысль, что она должна отнести береговой призрак на кладбище и предать его земле — тогда она опять обретет всю свою душу.
Много раз схватывались ее по ночам и всегда находили на берегу, где она ожидала береговой призрак. Так прошел целый год. Однажды ночью она опять исчезла, но найти ее не могли; весь следующий день прошел в бесплодных поисках.
Под вечер пономарь пришел в церковь звонить к вечерне и увидел перед алтарем распростертую на полу Анне Лисбет. Тут она лежала с раннего утра; силы почти совсем оставили ее, но глаза сияли, на лице горел розоватый отблеск заходящего солнца; лучи его падали и на алтарь и играли на блестящих застежках Библии, которая была раскрыта на странице из книги пророка Иоиля: «Раздерите сердца ваши, а не одежды, и обратитесь к господу!»
— Ну, случайно так вышло! — говорили потом люди, как и во многих подобных случаях.
Лицо Анне Лисбет, освещенное солнцем, дышало ясным миром и спокойствием; ей было так хорошо! Теперь у нее отлегло от сердца: ночью береговой призрак ее сына явился ей и сказал: «Ты вырыла только полмогилы для меня, но вот уж год ты носишь меня в своем сердце, а в сердце матери самое верное убежище ребенка!» И он вернул ей другую половину ее души и привел ее сюда, в церковь.
«Теперь я в божьем доме, — сказала она, — а тут спасение!»
Когда солнце село, душа ее вознеслась туда, где нечего бояться тому, кто здесь боролся и страдал до конца, как Анне Лисбет.
РЕБЯЧЬЯ БОЛТОВНЯ
Перевод А. Ганзен
богатого купца был детский вечер; приглашены были все дети богатых и знатных родителей. Дела купца шли отлично; сам он был человек образованный, даже в свое время окончил гимназию. На этом настоял его почтенный отец, который был сначала простым прасолом но честным и трудолюбивым человеком и сумел составить себе капиталец, а сын еще приумножил его. Купец был человек умный и добрый, хоть люди не так много говорили об этих качествах, как о его богатстве.
Он вел знакомство и с аристократами крови и с аристократами ума, как это говорится, а также с аристократами и крови и ума вместе, и, наконец, с теми, которые не могли похвалиться ни тем, ни другим аристократизмом.
Итак, у него в доме собралось большое общество, но исключительно детское; дети болтали без умолку; у них, как известно, что на уме, то и на языке. В числе детей была одна прелестная маленькая девочка, только ужасно спесивая. Спесь не вбили, а «вцеловали» в нее, и не родители, а слуги, — родители были для этого слишком разумны.
Отец малютки был камер-юнкером, и она знала, что это нечто «ужасно важное».
— Я камер-юнкерская дочка! — сказала она.
Она точно так же могла бы быть лавочниковой дочкой — и то и другое одинаково не во власти самого человека. И вот она рассказывала другим детям, что в ней течет «настоящая кровь», а в ком ее нет, из того ничего и не выйдет. Читай, старайся, учись сколько хочешь, но, если в тебе нет настоящей крови, толку не выйдет.
— А уж из тех, чье имя кончается на «сен», — прибавила она, — никогда ничего не выйдет путного. Надо упереться руками в бока, да и держать себя подальше от всех этих «сен, сен»!
И она уперлась прелестными ручонками в бока и выставила острые локотки, чтобы показать, как надо держаться. Славные у нее были ручонки, да и сама она была премиленькая!
Но дочка купца обиделась: фамилия ее отца была Мадсен, а она знала, что эта фамилия тоже кончается на «сен», и вот она гордо закинула головку и сказала:
— Зато мой папа может купить леденцов на целых сто риксдалеров и разбросать их народу! А твой может?
— Ну, а мой папа, — сказала дочка писателя, — может и твоего папу, и твоего, и всех пап на свете пропечатать в газете! Все его боятся, говорит мама: ведь это он распоряжается газетой!
И девочка прегордо закинула головку — ни дать ни взять принцесса крови!
А за полуотворенною дверью стоял бедный мальчик и поглядывал на детей в щелочку; мальчуган не смел войти в комнату; куда было такому бедняку соваться к богатым и знатным детям! Он поворачивал на кухне для кухарки вертел, и теперь ему позволили поглядеть на разряженных, веселящихся детей в щелку; и это уж было для него огромным счастьем.
«Вот бы мне быть на их месте!» — думалось ему. Вдруг он услышал болтовню девочек, а, слушая ее, можно было упасть духом. Ведь у родителей его не было в копилке ни гроша; у них не было средств даже выписать газету, а не то что самим издавать ее. Хуже же всего было то, что фамилия его отца, а значит, и его собственная, как раз кончалась на «сен»! Из него никогда не выйдет ничего путного! Вот горе-то! Но кровь в нем все-таки была самая настоящая, как ему казалось; иначе и быть не могло.
Так вот что произошло в тот вечер!
Прошло много лет, дети стали взрослыми людьми.
В том же городе стоял великолепный дом, полный сокровищ. Всем хотелось видеть его; для этого приезжали даже из других городов. Кто же из тех детей, о которых мы говорили, мог назвать этот дом своим? Ну, это легко угадать! Нет, не очень! Дом принадлежал бедному мальчугану. Из него таки вышло кое-что, хоть фамилия его и кончалась на «сен» — Торвальдсен.
А другие дети? Дети кровной, денежной и умственной спеси, из них что вышло? Да, все они друг друга стоили, все они были дети как дети! Вышло из них одно хорошее: задатки-то в них были хорошие. Мысли же и разговоры их в тот вечер были ребячьей болтовней!
ОБРЫВОК ЖЕМЧУЖНОЙ НИТИ
Перевод И. Стребловой
елезная дорога в Дании пролегла еще только от Копенгагена до Корсёра — ниточка, на которую нанизаны жемчужины. В Европе их несметное число, и самые драгоценные зовутся Париж, Лондон, Вена, Неаполь! Однако же немало найдется людей, которые прекраснейшей жемчужиной назовут не эти великие города, а какой-нибудь незаметный городок, роднее которого нет для них в родном краю, потому что там живут дорогие им люди; порою это просто одинокий крестьянский двор, домик, спрятавшийся среди зеленых зарослей, точечка, мелькнувшая мимо мчащегося поезда.
Так сколько же таких жемчужин нанизано от Копенгагена до Корсёра? Мы с вами посмотрим на шесть жемчужин, на них всякий заглядится, ведь поэзия и предания старины озарили их своим сиянием, потому и сверкают они в нашей памяти. Возле холма, на котором стоит замок Фредерика VI, на родине Эленшлегера, блистает под сенью лесов одна из этих жемчужин, ее называют хижиной Филемона и Бавкиды, а это значит — домом любящей старой четы. Здесь жил Рабек со своей женою Каммой. Сюда, под их гостеприимный кров, на протяжении целого века человеческого стекались из шумного Копенгагена люди, прославленные своим умом. А ныне? Нет, не говорите: «как все переменилось!» Здесь по-прежнему обитель разума — теплица для чахлых растений! В почках, которым не суждено было распуститься, все же таятся побеги цветов и листьев. Солнце ума озарило здесь приют разума, этот свет живителен, и окружающий мир проливается через глаза в неисповедимые глубины души. Приют для слабоумных, хранимый человеческой любовью, — святое место, теплица для слабых растений, которые тоже расцветут потом в божьем саду. Слабоумные собраны ныне там, где прежде встречались умнейшие люди, обменивались мыслями и воспаряли высоко — и по-прежнему высоко возносится пламя души из хижины Филемона и Бавкиды.
А вот перед нами город, где почили короли, где течет источник Роара — древний Роскилле перед нами. Стройные шпили собора высятся над приземистым городком, отражаясь в Иссе-фиорде. Здесь мы навестим только одну могилу, озаренную жемчужным блеском, то не могила великой создательницы унии королевы Маргариты — нет, на кладбище за белыми стенами, мимо которых мы как раз проносимся, есть другая могила, лежит на ней простой камень — под ним покоится король органистов, незабвенный обновитель датского романса. Старинные предания звучат теперь в нашей душе, облеченные в прекрасные мелодии, мы слышим, как «катятся прозрачные волны» и как «жил-был в Лейре король».
Роскилле, город королевских могил! Чтобы узреть твою жемчужину, мы смотрим на эту простую могилу, на камне, что лежит на ней, высечена лира да имя — Вейсе.
Мы подъезжаем к Сигерстеду, близ города Рингстеда, река обмелела, желтые хлеба колосятся там, где неподалеку от девичьей светлицы Сигне причаливал челн Хаг-берта. Кто не знает этого предания — про то, как Хагберта повесили на дубу и как сразу загорелась светелка Сигне, кто не знает этого предания о могучей любви!
«Прекрасный Сорё в венце из лесов!» Мирный, монастырски тихий городок, ты кажешься таким молодым среди поросших мохом деревьев! Юношеским взором смотришь ты из окна академии на проезжую дорогу, что пролегла за озером и ведет в далекий мир, и слышишь пыхтенье железного дракона, пролетающего мимо лесов. Сорё — жемчужина поэзии, хранящая прах Хольберга. Словно могучий лебедь, покоится над лесным глубоким озером твой храм науки, рядом с ним, в той стороне, куда обращен наш взор, стоит среди леса, словно белый цветок лесной, маленький домик; благочестивые псалмы разносятся отсюда по всей стране, звучат там слова, к которым и крестьянин прислушивается и познает давно минувшие времена Дании» Как зеленый лес и пение птиц, неразрывно связаны Сорё и Ингеманн.