В один прекрасный день дух грелся на солнышке у ограды своего сада. Мимо него легкой походкой прошла маленькая женщина в сопровождении такой странной свиты, что привлекла к себе внимание гнома. Одного ребенка она держала на руках, другого несла за спиной, третьего вела за руку, а четвертый, постарше, семенил за ней с порожней корзиной и граблями, чтобы нагрести листвы для скота.
«Да, — подумал Рюбецаль, — мать — это действительно доброе создание; плетется с четырьмя детьми и безропотно выполняет свой долг, да еще потащит тяжелую корзину с листвой. Дорога расплата за радости любви!»
Это зрелище настроило его на добродушный лад и расположило завести с женщиной беседу. Она усадила детей на лужайку, а сама стала обрывать листья с кустов. Малюткам скоро наскучило сидеть, и они громко заплакали. Тотчас же мать оставила работу и принялась с ними играть, шалить и развлекать их. Она брала детишек на руки, кружилась с ними, пела и шутила, а затем, убаюкав, опять возвращалась к делу. Но вскоре малюток начали жалить комары, и они захныкали. Мать, не выказывая нетерпения, побежала в лес, набрала земляники и малины для старших, а самого маленького покормила грудью. Эта материнская забота растрогала гнома. Но крикун, который приехал на материнском горбу, никак не унимался. Упрямый и своенравный мальчишка отшвыривал ягоды земляники, с любовью протянутые матерью, и ревел, будто его резали. Тут наконец терпение женщины лопнуло.
— Рюбецаль! — позвала она. — Где ты? А ну, съешь крикуна!
Немедля на ее зов появился дух в образе угольщика и, шагнув к ней, молвил:
— Я здесь. Что тебе надобно?
При его появлении мать охватило великое смятение, но, бойкая и храбрая по натуре, она не растерялась и тут же, собрав все свое мужество, схитрила:
— Я звала тебя утихомирить моих крошек, но видишь, они замолкли. Больше мне ничего от тебя не надо. Спасибо, что откликнулся!
— Иль ты не знаешь, — возразил гном, — что меня нельзя вызывать безнаказанно? Ловлю тебя на слове, — подавай сюда крикуна, я его съем. Такого лакомого кусочка мне давненько не перепадало. — И он протянул перепачканную сажей руку, чтобы схватить дитя.
Как наседка, заметив парящего над крышей коршуна или расходившегося во дворе пса, тревожным клохтаньем сзывает цыплят в надежную плетенку, а затем, взъерошив перья и распластав крылья, кидается в неравный бой с более сильным врагом, так женщина яростно вцепилась черному угольщику в бороду, с невообразимой силой сжала кулак и закричала:
— Чудовище, скорее ты вырвешь из материнской груди сердце, нежели отнимешь у меня невинного крошку!
Такого мужественного нападения Рюбецаль не ожидал. Он робко отступил назад; не приходилось ему еще получать колотушек от людей. Он дружелюбно улыбнулся женщине:
— Ну, не сердись, не сердись, я не людоед, как тебе показалось, и вовсе не хочу зла ни тебе, ни твоим детям. Но крикуна мне все же отдай, приглянулся он мне! Он заживет у меня барчуком, будет ходить в шелку да бархате и вырастет славным парнем, который будет кормить своих родителей и братьев. Хочешь за него сто гульденов?
— Ха, ха, — засмеялась бойкая женщина, — так вам нравится мой мальчуган? Да, это — лихой парень, и ни за какие сокровища мира я его не отдам!
— Чудачка, — возразил Рюбецаль, — ведь у тебя останутся еще трое, они тебе в тягость и часто надоедают. Ломай голову, чем их накормить, да и покою ни днем, ни ночью.
Женщина. На то я и мать, и это мой долг. С детьми много хлопот, это верно, но немало и радости.
Дух. Хороша радость! Целыми днями возиться с этакими озорниками, водить их на помочах, купать и обстирывать, терпеть капризы и шалости.
Она. Вижу, сударь, вам, к сожалению, незнакомы материнские радости. Все заботы и труд скрашивает один ласковый взгляд, милая улыбка и лепет маленького невинного создания. Вы только взгляните, как он, мое золотко, виснет на мне! Ах ты подлиза, словно и не он ревел. Будь у меня сто рук, я бы всеми работала, чтобы растить вас и нянчить, милые вы мои крошки!
Дух. А разве у мужа твоего нет рук, чтобы работать?
Она. О да, руки у него есть! Он ими здорово орудует, и я это иногда чувствую на себе.
Дух (возмущенно). Как? Твой муж осмеливается поднимать на тебя руку? На такую жену? Да я ему шею сверну, мерзавцу!
Она (улыбаясь). Право, многим пришлось бы свернуть шею, накажи вы всех мужчин за обиды, учиненные женам. Мужья — скверный народ, недаром говорят: супружество — мука, но вышла замуж — терпи.
Дух. Раз ты знала, что мужчины — скверный народ, тогда зачем было выходить замуж.
Она. И правда, только Стефан казался расторопным малым, имел хороший заработок, а я — бедная девушка, бесприданница. Когда он пришел свататься и дал мне талер с изображением дикого человека, я тут же согласилась, и сделка была заключена. Талер он после отобрал, а дикий муж у меня и по сей день.
Дух (рассмеялся). Может быть, ты своим упрямством сделала его диким?
Она. О, упрямство он уже давно из меня выбил. Но Стефан — скряга; когда я требую у него праздничную монетку[31] для детей, он бушует в доме сильнее, чем вы иной раз в горах, и все попрекает меня бедностью. Тогда я умолкаю. Будь у меня приданое, взяла бы я муженька в ежовые рукавицы.
Дух. Каким ремеслом он занимается?
Она. Торгует стеклом. Из кожи вон лезет, чтобы добыть грош. Что ни год бедняга таскает тяжкий груз из Богемии; разобьет дорогой стекло, а я и мои бедные птенчики расплачивайся за это. Но колотушки милого недолго болят.
Дух. Как? И ты любишь мужа, который так с тобой обращается?
Она. Как же не любить? Разве он не отец моих детей? Вот они вырастут, станут хорошими людьми и уж наверное вознаградят нас за труды и заботы.
Дух. Жди, как же! Дети отблагодарят родителей за труды и заботы! Да они из тебя последний грош выжмут, когда император пошлет их в далекую Венгрию, чтоб их перебили турки!
Женщина. Тут уж ничего не поделаешь. Коли суждено им погибнуть, то умрут они за императора и отчизну. А может, еще вернутся с богатой добычей и станут утешением нашей старости.
И дух опять начал уговаривать женщину отдать ему мальчика, но та не удостоила его ответом, сгребла листву в корзину и, посадив сверху маленького крикуна, крепко привязала его поясом. Рюбецаль между тем повернулся, как бы собираясь уходить. Женщина попыталась поднять корзину, но та оказалась слишком тяжела. Тогда она окликнула духа и говорит:
— Позову вас еще раз. Подсобите поднять корзину, а коль хотите порадовать мальчишку, что вам так понравился, подарите ему денежку на пару булочек. Завтра вернется отец и принесет из Богемии белого хлеба.
Дух ответил:
— Подсобить я тебе подсоблю, но раз ты не даешь мне мальчугана, пусть остается без подарка.
— Воля ваша! — бросила женщина и пошла своей дорогой.
Но чем дальше она шла, тем тяжелее становилась ее корзина, она просто изнемогала под ее тяжестью и через каждые десять шагов останавливалась перевести дух. Ей казалось, тут что-то неладно. Женщина подумала, что это Рюбецаль в насмешку положил ей в корзину камней под листву. На ближайшей опушке она сняла корзину и опрокинула ее, но оттуда посыпались только листья, и никаких камней не оказалось. Наполнив ее снова, но теперь наполовину, она захватила еще сколько могла листвы в передник, но вскоре почувствовала, что ноша становится невыносимо тяжелой, и вновь отсыпала часть листвы из корзины. Женщина была не из слабых, ее взяло сомнение: ведь не раз она таскала эту корзину, туго набитую травой, но никогда еще так не утомлялась. Несмотря на усталость, она тотчас же по возвращении домой принялась за домашнюю работу: бросила козе и козлятам листвы, накормила детей ужином и уложила спать, прочла вечернюю молитву и с легким сердцем мгновенно заснула здоровым, крепким сном.
Утренняя заря и проснувшийся малютка, громким ревом требуя свой завтрак, пробудили хлопотливую хозяйку и призвали к повседневным обязанностям. По привычке, она первым долгом отправилась с подойником в козье стойло. Какая ужасная картина предстала ее глазам! Старая коза, здоровое, упитанное животное, лежала взъерошенная и окоченевшая: она околела. Козлята еще страшно закатывали глаза, высунув языки, но по сильным судорогам было видно, что и они протянут ноги. Такое несчастье еще ни разу не сваливалось на добрую женщину с тех пор, как она стала хозяйкой. В ужасе она опустилась на охапку соломы и закрыла лицо передником, не в силах смотреть на мученья издыхающих козлят.
«Ах я горемычная, — тяжко вздыхала она, — что мне теперь делать? И что отвечу я строгому мужу, когда он вернется домой? Ах, нет мне больше божьего благословения на этом свете!»
Но тут же упрекнула себя за эту мысль:
«Разве этот скот все мое благо на этом свете? А Стефан, а дети?» — и устыдилась своего малодушия.
«Да сгинут все богатства мира, ведь у меня муж и четверо детей. Еще не иссяк молочный источник для милого малютки, а для старших есть вода в колодце. Если даже и предстоит схватка со Стефаном и он жестоко изобьет меня, — пусть! Это всего только неприятная минутка в семейной жизни. Ведь моей вины тут нет. Предстоит жатва, — пойду работать, а зимой буду прясть до глубокой ночи. Как-нибудь скоплю денег и на козу. А добуду козу, будут и козлята».
Эти размышления вернули ей бодрость и жизнерадостность. Отерев слезы, она подняла глаза и увидела у своих ног ярко сверкавший листочек. Он блестел как золотой. Она подняла листок и осмотрела. И на вес он был тяжелый, как золото. Быстро вскочив, она побежала с ним к соседке еврейке и радостно показала ей находку. Та признала, что листок из чистого золота и тут же откупила его, выложив на стол два толстых серебряных талера. Все горе было забыто. Такого сокровища у бедной женщины никогда еще не было в руках. Она побежала к пекарю, купила штрудель и сдобный крендель, а для Стефана баранью ножку на ужин, когда он, усталый и голодный, вернется вечером домой. Как запрыгали малыши, когда мать веселая вернулась домой и угостила их таким небывалым завтраком. Она вся сияла материнской радостью, когда кормила голодную детвору. Теперь Ильзе оставалось убрать животных, издохших, понятно, по наговору колдуньи, и как можно дольше скрывать от мужа случившееся несчастье. Но ее изумлению не было границ, когда, случайно заглянув в кормушку, она увидела в ней ворох золотых листьев. Будь она знакома с греческими народными сказками, то легко догадалась бы, что ее любимые животные издохли от болезни царя Мидаса