Во время этой речи светлый лик прекрасной Либуши затуманился, мужественная серьезность засветилась в ее глазах. Все вокруг нее превратились в слух, ожидая услышать приговор, и приговор этот гласил:
— Дело твое простое и ясное. Никакое насилие больше не нарушит твои права. Крепкая дамба укротит непокорную реку и введет в русло, за пределы которого она не посмеет выходить, а ее рыбой я возмещу тебе в семикратном размере ущерб, причиненный опустошительным потоком.
Затем она кивнула старшему из ходоков, чтобы он изложил свою жалобу, и тот, поклонившись до земли, заговорил:
— Мудрая дочь славного Крока, скажи нам, кому принадлежит посев на поле: сеятелю, бросившему семена в землю, чтобы они проросли и дали урожай, или урагану, что мнет и побивает его?
Она отвечала:
— Сеятелю.
— Тогда прикажи урагану, — продолжал ходок, — чтобы он не избирал наши нивы местом своих буйных проказ, не мял бы посевов и не отряхивал плодов с наших деревьев.
— Да будет так, — молвила Либуша. — Я укрощу буйный ураган и изгоню его с ваших полей. Пусть он борется с тучами, что надвигаются с севера, и разгоняет их, когда они угрожают стране бурей и градом.
И князь Владомир и рыцарь Мицысла были в числе судей. Когда они услышали принесенные жалобы и строгий приговор герцогини, то побледнели и со злобной яростью уставились в землю, не смея обнаружить, как оскорблены тем, что такой приговор вынесен им устами женщины. Ибо, хотя поселяне, щадя их честь, скромно завуалировали свои жалобы аллегорией, а верховный судья, вынеся справедливый приговор, из уважения оставил этот покров неприкосновенным, все же ткань его была столь тонка и прозрачна, что всякий имеющий глаза прекрасно видел, кто скрывается под ней.
Но обратиться к народу, сидя рядом с судейским креслом герцогини, они не посмели, ибо справедливое решение возбудило всеобщее ликованье, и им ничего не оставалось, как подчиниться, хотя и с большим неудовольствием. Владомир возместил своему соседу-земледельцу причиненный убыток в семикратном размере, а Нимрод[85] Мицысла поклялся рыцарской честью, что никогда не будет травить зайцев на полях своих подданных. Либуша предоставила им более достойное поприще, где энергия придала бы их славе, ныне издающей лишь дребезжащий звон, подобный звону разбитой посуды, былую звучность рыцарских доблестей. Она поставила того и другого во главе войска и послала против сербского короля Цорнебока, великана и могущественного чародея, замышлявшего в то время завоевать Богемию. Она велела обоим до тех пор не возвращаться в столицу, пока один из них в доказательство победы не доставит ей султан со шлема, а другой — золотые шпоры чудовища.
В этом военном походе неувядаемая роза еще раз доказала свою магическую силу. Благодаря ей князь Владомир был так же неуязвим для смертоносного оружия, как Ахилл-герой, и быстр, легок и ловок, как Ахилл-воин[86]. Войска встретились на северной границе Богемского государства. Вот подан знак к битве, и героические воины Богемии, подобно бурному вихрю, налетели на полчища противника и скосили лес пик, как серп жнеца скашивает пшеничное поле. Цорнебок пал под могучими ударами их мечей, и они с триумфом вернулись в Вышеград, доставив обещанные трофеи и начисто смыв кровью врагов позор и пятна со своей рыцарской чести.
Войско разошлось по домам, и герцогиня Либуша отпустила обоих рыцарей на родину, осыпав их всевозможными знаками почета и своего высокого благоволения. В доказательство последнего она подарила им на память пурпурово-красное яблоко и велела его мирно разделить между собой, не разрезая. Они отправились своей дорогой и, положив яблоко на щит, приказали нести перед собой для всеобщего обозрения. А сами тем временем обдумывали, как умнее разделить его, чтобы правильно отгадать намерение милой дарительницы.
Все время, до самой развилки дороги, где им предстояло расстаться и каждому свернуть к своему поместью, они мирно беседовали о дележе подарка. Но теперь встал вопрос, кому хранить это яблоко, в котором оба имели равную долю и которое тем не менее должно принадлежать одному из них. Оба ждали от него большого чуда, что еще больше разжигало жажду обладания яблоком. Не придя к согласию, они прибегли к помощи меча, чтобы воинское счастье определило: кому суждено завладеть неделимым яблоком.
В это время той же дорогой пастух гнал стадо. Рыцари выбрали его третейским судьей, возможно потому, что три хорошо известные богини также просили пастуха разрешить их спор из-за яблока[87], и изложили ему все дело. Пастух подумал немного и говорит:
— В этом даре скрыт глубокий смысл, но кто доберется до него, кроме умной женщины, вложившей его туда? Я полагаю, что яблоко это — обманчивый плод, ибо оно созрело на древе раздора и его пурпурово-красная оболочка означает кровавую вражду между вами, господа рыцари. Один из вас погубит другого и все же не получит от подарка никакого удовольствия. Ибо как разделить яблоко, не разрезав его?
Оба рыцаря внимательно выслушали слова пастуха и подумали, что в них заключена глубокая мудрость.
— Ты правильно рассудил, — сказали они, — разве это губительное яблоко не возбудило уже наш гнев и не вызвало вражды между нами? Разве мы не приготовились биться за обманчивый дар гордой девы, ненавидящей нас? Не она ли поставила нас во главе войска, готовя нам погибель? А когда это не удалось, то вложила в наши руки меч раздора? Мы отказываемся от коварного подарка, и пусть никому из нас не принадлежит это яблоко. Возьми его себе в награду за справедливое решение. Судье подобает вкушать плоды, а тяжущимся лишь кожуру от них.
После этого рыцари отправились каждый своей дорогой, а пастух, с присущим судьям спокойствием, съел objectum litis[88].
Двусмысленный дар герцогини привел их в раздражение, а когда по возвращении домой они убедились, что уже нельзя, как прежде, притеснять своих ленников и подданных и придется подчиниться законам, которые издала Либуша для охраны общей безопасности в стране, недовольство их увеличилось еще больше. Они вступили друг с другом в союз и стали вербовать себе сторонников. К ним присоединилось много недовольных, которых они разослали по округам, чтобы всячески позорить и поносить бабье правление.
— Какой стыд, — говорили они, — мы подчиняемся женщине, пожинающей лавры наших побед, чтобы украсить ими свою прялку. Хозяином в доме надлежит быть мужчине, а не женщине, и это его исконное право; таков обычай у всех народов. Что войско без герцога, гордо выступающего впереди своих воинов, как не беспомощное туловище без головы? Пусть правит нами герцог, ему и покоримся.
Эти речи не остались неизвестными бдительной Либуше. Она прекрасно понимала, откуда дует ветер и что обещает его веяние. Она пригласила выборных делегатов и выступила перед ними с блеском и достоинством земной богини. Слова текли из ее девичьих уст, будто сладкий мед.
— В стране ходят толки, — обратилась она к собранию, — что вы хотите герцога, который выступал бы впереди вас в походе, и что вы считаете бесславным подчиняться мне, женщине. Не вы ли свободно и без принуждения выбрали не мужа из своей среды, а дочь народа и облачили в пурпур, чтобы она управляла вами по нравам и обычаям страны. Кто обвинит меня хотя бы в одной ошибке, допущенной в правлении, тот пусть открыто выступит против меня. Не управляла ли я вами разумно и справедливо, по примеру отца моего, мудрого Крока? Не я ли выравнивала кривые дороги, скапывая холмы и засыпая рытвины; не я ли охраняла ваши посевы и оберегала ваши сады, защищала стада от волков и принудила насильников склонить гордую главу; не я ли помогала угнетенному и слабому давала в руки надежный посох. А потому и вы не забывайте своей присяги — быть верными, преданными и доброжелательными. Если же полагаете, что бесславно покоряться женщине, то где вы были прежде, когда избирали меня своей правительницей? Коли это позор — так он падает на ваши собственные головы. Помыслы ваши говорят, что вы не цените собственной выгоды. Нежна и мягка рука женщины, привыкшая обмахиваться опахалом; груба и жилиста рука мужчины, тяжка она, когда несет бремя власти. Или вы не знаете, что там, где на троне женщина, бразды правления в руках мужчин, ибо она прислушивается к их мудрым советам. Но в государстве, где на троне мужчина, скорее распоряжаются фаворитки, завладевшие сердцем короля. А теперь продумайте хорошенько свое решение, чтобы не раскаяться в собственных колебаниях слишком поздно.
Сидевшая на троне Либуша умолкла, и глубокая почтительная тишина водворилась в зале собрания. Никто не осмеливался возразить ни словом, только князь Владомир и его союзники не желали отказаться от своих замыслов и зашептались между собой:
— Хитрая лесная серна упрямится, не хочет оставить привольное пастбище. Пусть же охотничий рог прозвучит громче и спугнет ее.
На следующий день они подговорили рыцарей явиться к герцогине и настойчиво потребовать, чтобы она в течение трех дней выбрала себе супруга по сердцу и дала бы народу главу, который разделит с ней управление страной. Когда Либуша услышала такое категорическое требование, бывшее якобы гласом народа, вся кровь бросилась ей в лицо и залила девичьи щеки краской стыда. Ее ясные глаза видели все подводные камни, грозившие ей опасностью. Она хорошо понимала, что если даже, по обычаю великих мира сего, подавит влечение сердца и подчинит его интересам государства, то сможет отдать свою руку только одному претенденту, все же остальные соперники сочтут себя оскорбленными и станут лелеять мысль о мести. Кроме того, ее тайный обет оставался для нее святым и нерушимым. Поэтому, стремясь благоразумно отклонить настоятельное требование выборных, она сделала еще одну попытку отговорить их от избрания правителя.
— По смерти орла, — начала она, — птицы выбрали королевой дикую горлицу, и все покорились ее нежному воркованью. Однако, легкомысленные и ветреные по своей птичьей природе, они вскоре изменили свое решение и раскаялись в выборе. Гордый павлин полагал, что ему более всех пристало властвовать. Хищный коршун, ловко охотящийся на мелких пташек, считал позором быть подданным миролюбивой голубки. Они привлекли сторонников и наняли подслеповатого филина, чтобы он подбивал народ требовать новых выборов. Глуповатая дрофа, неповоротливый глухарь, ленивый аист, слабоумная цапля и все наиболее крупные птицы свистели, стучали клювами и каркали, выражая ему свое одобрение, а стая мелких пташек, не понимая, о чем речь, чирикала то ж