[154], а от графа все еще не было весточки.
Тревожные предчувствия охватили душу опечаленной женщины; мрачное беспокойство спугнуло радость и веселье, которые обычно так дружно уживаются под одной кровлей с красотой и юностью. Молодая графиня теперь предавалась только печальным мыслям. Она не замечала дивной природы в чудесном весеннем наряде, не слышала чарующих трелей соловья, не вдыхала пряный аромат цветов и не радовалась пестрому ковру цветочных куртин. Грустные глаза ее были неподвижно устремлены в землю, и тяжкие вздохи вырывались из стесненной груди. Наперсницы не смели утешать ее или развлекать разговорами и лишь безмолвно проливали горючие слезы, сочувствуя страданиям своей повелительницы. Если же глубокое молчание нарушалось, то лишь в час утреннего приветствия, когда одна из девушек поверяла госпоже знаменательный сон, в котором выпавший зуб или нитка жемчуга символически предвещали смерть близкого человека или горестные слезы; иногда они бродили среди могил и видели катафалк, увешанный щитами и гербами, или пышную похоронную процессию. Знамение было в графском доме даже среди бела дня. Во время обеда, когда девушки прислуживали госпоже за столом, вдруг раздался резкий звон стекла, так что испуганная графиня вскочила с кресла. Оказалось, что стоявший на полке бокал графа, из которого он обычно пил вино, треснул сверху донизу и раскололся в куски. Все присутствующие побледнели, и на их лицах изобразились смятение и ужас.
— Ах, да сжалятся над нами бог и все святые! — воскликнула графиня. — Это знак от моего супруга! Он ушел от меня! Он мертв, хладен и мертв!
С этого часа никто не мог ее переубедить в этом, и она не переставала тосковать и плакать. На третий день ее вдруг снова охватило смутное необъяснимое предчувствие чего-то недоброго. Тайный голос говорил ей, что она получит известие о муже. Она поднялась на высокий балкон замка и стала пристально вглядываться в дорогу, по которой граф уехал из дому, и вдруг увидела всадника, мчавшегося во весь опор через горы и долины, через камни и рытвины, а позади него, то взмывая высоко в воздух, то волочась по земле, реял длинный шарф, подобно вымпелу на высокой мачте, когда им играет ветер. Черным был конь, и черна была одежда всадника, летевшего стрелой к замку. Когда он был уже у ворот О ужас! Ютта узнала в нем Ирвина, облаченного в траур, и длинный черный флер спускался с круглых полей его шляпы до самых копыт лошади.
— Ах, Ирвин, милый мой паж, — в глубокой тоске крикнула с высокого балкона графиня, — какую весть привез ты мне? Что сталось с твоим господином?
— О добрая моя госпожа, — отвечал Ирвин, горько рыдая, — печальную весть привез я вам, и много слез прольют ваши прекрасные глаза. Сорвите венок с золотых кудрей своих и смените розовые одежды на мрачный траур. Граф Генрих скончался, он бездыханен и хладен как лед!
— О вестник несчастья! — воскликнула графиня. — О, сколько горя и страдания в твоем известии!
И едва произнесла она эти слова, как озноб потряс все ее члены, тень смерти затуманила сознание, колени подогнулись, и она без чувств упала на руки окружавших ее служанок. Все графство Халлермюнд огласилось воплями и рыданиями, когда его облетела весть о кончине графа, подтверждаемая заунывным похоронным звоном колоколов. Верные слуги и все подданные непритворно оплакивали смерть своего доброго господина.
Однако из всех страстей горе, пожалуй, менее всего способно убить человека, особенно представительниц нежного пола, которые при любом огорчении облегчают боль слезами. Сломленная горем вдова не умерла, как ни жаждала освободиться от бренной плоти, дабы ее душа, окрыленная любовью, могла нагнать дорогую тень супруга еще на пути к вечности. На сей раз желание графини не сбылось, да и было бы несправедливо, если б душа ее так поспешно покинула свою прелестную обитель, где ей указано пребывать, ибо пренебречь таким красивым и удобным приютом ради того, чтобы остаться под открытым небом, было бы сущим легкомыслием. Другое дело, если кто живет в закопченной, ветхой хижине, грозящей каждую минуту обрушиться. Здесь уж желание поскорее покинуть ее было бы простительно. В самом деле, если освобождения жаждет матрона, у которой уже каждая балка в стропилах трещит, то против такого справедливого желания возразить нечего. Но когда замогильные речи произносит женщина, потому что перестали звучать некие чувствительные струны в мозгу ее или какие-то надежды потерпели крушение, — это всего лишь суетное жеманство. Прекрасная Ютта решила умереть вместе со своим мужем, подобно супруге мудрого Сенеки[155], вскрывшей себе вены за компанию с мужем. Он истек кровью и умер, а к ней смерть все не шла, тогда она, вняв добрым советам, велела поскорей перевязать себя, полагая, что душа ее мужа успела отлететь далеко, и за нею не угнаться.
Когда первый бурный взрыв страдания излился в потоке слез и разбитое сердце молодой вдовы ненадолго успокоилось, она велела позвать верного Ирвина, желая услышать от него подробности о роковой судьбе ее господина. Она узнала, что именно в тот день и час, когда в замке увидели знамение, союзное войско выступило против штедингцев и закипела жестокая битва. Графу Генриху достался жребий первому напасть на полчища врага, и тогда в пылу сражения вражеская секира рассекла ему панцирь, а затем смертоносный дротик пронзил его грудь.
— Всему виной твоя небрежность, паж! — перебила графиня. — Разве не приказывала я тебе напоминать господину о его любви, если он, опьяненный жаждой победы, забудет об осторожности? Или ты онемел и не мог предупредить его, или он оглох и не услышал тебя?
— Ни то, ни другое, дорогая госпожа, — возразил паж. — Я вам еще не все рассказал. Рядом с вашим супругом скакал ваш брат, граф Гергард Ольденбургский; он только накануне выступил в свой первый поход и ныне желал испытать свое оружие. Полный отваги и юношеского огня, он бросился на вражеские копья и был окружен. Сотни мечей засверкали над его головой, так что плюмаж его нежным пухом разлетелся по ветру. Граф Генрих, увидев своего шурина в опасности, пришпорил коня и поскакал на помощь. Тогда я крикнул что было мочи: «Не горячитесь, дорогой господин, подумайте о вашей кроткой супруге!» Но он не внял моим словам и, обернувшись к своим рыцарям, громко воскликнул: «Вперед, за мной, кони и люди! Жизнь благородного юноши в опасности!» Вмиг оказался он в гуще схватки, прикрыл окруженного врагами графа Гергарда своим блестящим щитом, а могучая рука его косила густой лес копий направо и налево, как коса жнеца — спелые колосья в пору жатвы.
Графу Гергарду удалось вырваться из кольца врагов и с помощью своих уйти с поля брани, но его спаситель пал, став добычей смерти. Подняв забрало его шлема, я принял последний вздох моего господина. Убедившись, что я возле него, он ласково взглянул на меня. «У верного господина — верный слуга, — вымолвил он слабым голосом и протянул мне руку. — Ирвин, поезжай домой и передай графине мой предсмертный привет. Скажи ей, пусть не плачет и не горюет обо мне. Все будет так, как мы условились. Ах, поскорей бы ты соединилась со мной, Ютта, любезная моя!»
С этими словами граф испустил дух. Я видел своими глазами, как его чистая душа подобно легкой тени упорхнула из его уст к небесам, где в это время высоко стояло полуденное солнце.
Легко понять, как подействовал этот рассказ на слезные железы подавленной горем вдовы. Она безудержно рыдала, и глаза ее распухли от горьких и соленых слез. Чтобы не растравлять сердце своей госпожи, окружившие ее дамы велели пажу выйти, но графиня жестом приказала ему остаться.
— Ах, Ирвин, дорогой паж, мне мало того, что ты рассказал о господине, говори еще. Было ли его тело в пылу битвы растоптано копытами коней, или растерзано яростным врагом, или с почетом предано земле, как подобает славному рыцарю? Дорогой паж! Расскажи мне все, что знаешь.
Ирвин отер слезы, градом катившиеся по его белорозовым щекам, отчасти из сострадания к прекрасной графине, а отчасти от горя из-за смерти доброго графа, и продолжал свою речь:
— Не думайте, госпожа моя, что драгоценные останки вашего супруга были растоптаны или поруганы врагом. Войско союзников графа удержало за собой поле битвы и добилось блестящей победы. После сражения все рыцари собрались, чтобы оплакать своего брата и союзника, а затем, как священную реликвию, взяли его тело и похоронили с великой пышностью. Только сердце было передано врачам для бальзамирования, ибо благородные союзники решили в ближайшем будущем переслать его вам с почетным посольством. Все войско стояло, приспустив стяги и копья, а рыцари подняли вверх обнаженные мечи, когда в торжественной тишине мимо них проходила погребальная процессия. Глухо звенели литавры, а оркестр из свирелей играл заунывный похоронный марш. Впереди шествовал маршал с черным жезлом, за ним следовали четыре доблестных рыцаря: первый нес панцирь, второй — стальной щит, третий — блестящий меч, четвертый ничего не нес, он скорбно шествовал, согбенный непомерным горем, и молча оплакивал усопшего. Все графы и благородные рыцари следовали за гробом, обитым черной материей, увешанным тридцатью двумя гербами, а на крышке гроба зеленел лавровый венок. Когда гроб опустили в могилу, то все в глубокой тишине стали читать про себя Ave Maria[156] и Pater noster[157] за упокой души усопшего. Когда же грубые могильщики стали забрасывать яму землей и тяжелые комья так гулко застучали о крышку гроба, что мог бы пробудиться даже покойник, — сердце мое больно сжалось. Могильный холм обложили дерном и поставили три каменных креста: один у изголовья, другой — в ногах и третий — посредине, в знак того, что здесь похоронен немецкий герой[158].
Хотя этот обстоятельный рассказ верного Ирвина вызвал новый поток слез из неземных глаз его госпожи, она не удовлетворилась этим, а продолжала расспрашивать о тысяче мелких подробностей, которые ей хотелось узнать в точности, ибо страдающие жаждут как можно полнее представить себе картину постигшего их горя. В страданиях своих они находят какое-то мрачное удовлетворение, своего рода духовную поддержку.