Юрка очень обрадовался, но мамины слезы ему не понравились. Поэтому он строго спросил ее:
— А ты зачем плачешь? Разве это хорошо?
— Я от радости, Юрка.
— А от радости можно?
— Можно, Юрка, это не стыдно.
Глаза Юрки сразу покраснели. Но на всякий случай он спросил маму:
— И мужчине от радости не стыдно?
— Нет же, милый мальчик, никому не стыдно, — уверила его мама, и смеясь и плача.
Тогда Юрка с чистой совестью разревелся так, что мама даже испугалась. Но через полчаса они уже сидели в папином кресле и весело беседовали.
— Папа сегодня придет домой? — спрашивал Юрка.
— Нет, Юрка, он не придет. Мы сами к нему поедем, далеко поедем, за границу.
— Там уж его не найдут, мама?
— Нет, там нас никто не тронет.
— А старика повесили?
— Какого старика, Юрка?
— Конвойного?
Юрке показалось, что мама смутилась. Однако, она поспешила его успокоить.
— За что же его вешать, Юрка? Он остался в тюрьме, он там служит.
Очевидно, мама не знала про то, кто выпустил папу. Юрка решил держать свой секрет до конца, хотя с мамой ему очень хотелось бы им поделиться. Но он хорошо помнил слова, которые его папа повторял постоянно:
— Никогда не нужно болтать, — говорил папа. — Без особой надобности нельзя рассказывать о серьезных вещах даже самому близкому человеку, которому ты безусловно доверяешь. А если в твоей тайне замешаны посторонние лица, то такая болтовня будет преступлением.
— Но неужели ты и мне не должен говорить? Неужели и от меня обязан иметь свои тайны? — возражала часто мама.
Папа в таких случаях очень сердился, быстро шагал по комнате и твердил:
— Обязан, обязан, обязан! Никаких исключений не должно быть и не может быть.
А так как мама сейчас же делалась грустной, то папа подходил к ней и говорил:
— Тебе же хорошо известны мои убеждения. Я ни для кого, даже для тебя не могу от них отказаться. Если тебе это тяжело, то лучше перестанем говорить, так как и меня такие разговоры волнуют.
И потом Юрка видел, как мама бывает довольна, когда папу при ней называют верным человеком, на которого можно всегда и во всем положиться.
Поэтому-то и Юрка ничего не сказал маме про разговор со старым конвойным. В том же, что папу выпустил конвойный, Юрка не сомневался.
В тот же день снова пришла полиция и снова все перерыла; но так как мама еще накануне сожгла много бумаги, то полиция ничего не взяла. О том, что придет полиция, Юрка знал, его мама предупредила и не велела ему отвечать на вопросы полицейских, о чем бы они ни спрашивали. К Юрке подошел было офицер и ласково спросил его на ухо, виделся ли он сегодня с папой, но Юрка так мрачно на него взглянул и так грозно замахнулся кулачком, что тот сейчас же отошел, пробормотав:
— Вишь, какой колючий мальчик, тоже — будущий арестант…
На маму офицер начал было кричать. Юрка боялся, что полиция возьмет маму в тюрьму, и ему, Юрке, придется ее освобождать. Но мама осталась дома и, когда полиция ушла, она долго смеялась.
— Какие полицейские глупые, Юрочка! Они думали, что мы с тобой спрятали папу и снова отдадим им.
Смеялся и Юрка, ужасно смеялся глупости полицейских. И в эту минуту ему очень хотелось рассказать маме, как ему удалось перехитрить полицейских и освободить папу. Но он все-таки удержался и, только на ушко сказал маме:
— Мамочка! А я знаю одну штуку, только не могу сказать, потому что это большая тайна.
И, немножко погодя, прибавил:
— Ты ведь знаешь мои убежденья!
ЕЛОЧКА
Когда мы с папой и мамой жили в Италии, у нас был большой и очень красивый сад. Всякие были деревья: сливы, фиги, кипарисы, пальмы. Очень красивые были пальмы.
И цветов у нас очень много было. Цветы цвели весь год. Зимой в Италии снегу не бывает, только на горах. У нас в саду в декабре цвели розы, нарциссы и распускались фиалки.
Я очень любил цветы. И деревья любил. Только я всегда жалел, что в теплых странах не растут елки. Сосны и кипарисы очень красивые, в особенности кипарисы. Они такие высокие, стройные, темные! Но я привык дома к зеленым елочкам.
Мы раньше жили на Волге и часто ездили в лес за ягодами и за грибами. Я там и полюбил елочки. В начале лета у них зеленые шишки, а потом делаются коричневыми. Шишки я собирал и приносил домой.
А потом нас сослали в Архангельск. Вот там так леса! Еще лучше, чем на Волге. Только очень холодно.
Впрочем в Архангельске мы жили не долго. Мама там стала хворать и папа решил, что мы оттуда убежим. Сели на поезд и уехали. Сначала в Петербург уехали, а потом в Италию.
С тех пор я елочек и не видал.
Очень мне было жалко, что не будет елки на Рождестве. Если ее сделать из кипариса, то все-таки это не елка. И сосна не елка. А без елочки какая же елка на Рождестве? И я решил написать письмо бабушке.
Я ей написал так:
«Милая дорогая бабушка! У нас в Италии много всяких деревьев, а елок совсем нет. Мы хотим на Рождестве сделать елку. Милая бабушка, пришли мне хоть маленькую елочку!»
Письмо послали, и я все думал: пришлет бабушка или не пришлет?
И думал все: хоть веточку бы она мне прислала!
Через две недели был сочельник. И в самый сочельник принесли с почты посылку, большой длинный ящик. Папа взял молоток, а мне велел разрезать веревку. Открыли ящик, — а там маленькая елочка, целая с корнями. Корни бабушка пересыпала землей и завернула в холст. Земля высохла, но мы сейчас же пересыпали ее в большую банку, еще земли подбавили и полили.
Так она и стояла в банке на столе, и в тот же день мы ее украсили, и у меня была настоящая елка. А украсили ее не одними конфетами, а еще розами, фиалками, всякими цветами. Красиво было. Только свечек не втыкали: жалко было портить елочку.
На другой день я сам елочку пересадил из банки в сад. Вырыл лопатой яму, набросал хорошей земли; и ту землю, которую бабушка прислала, тоже оставил. Потому что елочка к ней привыкла. Это — русская земля, а то все итальянская земля.
Чтобы моей елке не было жарко, я ее посадил под пальмами в тени. Пальмы были большие, а она маленькая-маленькая. По-моему она была красивее, чем пальмы. Зеленая, смешная такая…
Я все думал: будет ли расти?
Несколько дней елочка росла, а потом стала вянуть, хоть я ее очень поливал. У нее пожелтела верхушка и кончики веток.
Я к ней приходил и спрашивал:
— Скучно тебе, елочка? Домой хочется?
А папа говорил:
— Бедная елочка! Ей бы в России жить, в родном лесу, а ее в Италию прислали. Здесь земля не та, и воздух для нее вреден. В России хоть и холодно теперь, а лучше бы ей было.
Мы с папой очень ее жалели. Но я все-таки думал, что она поправится; снимал с нее паутину, осторожно мыл веточки; кругом нее я вбил в землю колышки, чтобы кто-нибудь не задел ее неосторожно.
А елочка все желтела. Стали иглы осыпаться. Вместо зеленых ветвей, торчали колючие палочки, которые легко ломались.
Через месяц почти ни одной зеленой иголки не осталось. Я думал елочку пересадить: может быть, еще оживет! Стал выкапывать и вижу, что маленькие корешки сгнили, а самый большой совсем высох.
Все-таки пересадил, но она не поправилась. Я ее посадил теперь у стены, завитой плющом. Там земля лучше.
Мне было так ее жалко, что плакать хотелось. Может быть, я даже плакал, не помню…
Зима в Италии быстро проходит. В феврале уж очень тепло. В марте деревья зацвели — все белыми цветами покрылись. А как пахнут хорошо! Особенно апельсинные и лимонные деревья. И мандарины.
Про елочку я забыл; она совсем высохла. А когда вспомнил про нее весной — пошел посмотреть. Она вся была увита плющом. Каждую ветку плющ обвил. Издали совсем зеленое деревце. А вблизи видно между листьями плюща сухие ветки, желтые без иголок.
Скоро мы оттуда уехали. Вероятно, когда сад чистили, то и мою елку выдернули из земли и выкинули.
Я часто думаю: не сломала ли бабушка нечаянно корешок, когда завертывала елку? Или, может быть, и правда, что елочка по России соскучилась и засохла…
Папа с мамой тоже очень скучают…
А я — ничего.
КАТИНЫ РАССКАЗЫ
1. Про Володю
Когда я была маленькая, у меня был брат Володя, а меня зовут Катей.
С этим братцем Володей мы вместе играли и рассказывали сказки. Он мне рассказывал, а я ему. Только больше я ему, потому что он все больше дурил, а так, подряд, не рассказывал. А я ему рассказывала длинные-длинные, сама сочиняла. Возьму, да что-нибудь длинное ему рассказываю, там что-нибудь такое выдумаю… А он ужасно любил слушать.
А больше всего он любил у меня простую сказочку про двух мальчиков. Она и не сказочка даже, а просто про двух мальчиков. Я ее помню и сейчас.
Шел по улице маленький мальчик, а из переулочка другой, большой мальчик.
Вот тогда маленький мальчик подошел к большому и говорит ему тоненьким голосом:
— Здляствуй, бальсой мальчик!
А тот ему отвечает толстым голосом (этак: гу-гу-гу!):
— Здластвуй, маленький мальчик!
А маленький спрашивает:
— Ты куда идешь, большой мальчик?
— Я иду, собственно, по делам, несу большую книгу. А ты куда?
— А я так.
Большой тогда нос задрал и говорит:
— Так то скучно! Я вот тут большую книгу по делам несу.
— А ты зачем несешь, большой мальчик?
— Надо нести.
Тогда маленький мальчик снял шапочку и говорит:
— Плястяй, бальсой мальчик!
— Плащай, маленький мальчик!
Вот и вся сказочка, простая очень. А Володьке почему-то очень понравилась, и все ко мне приставал:
— Катя, расскажи про двух мальчиков!
Володе три года было, а мне, значит, пять. Я его на два года была старше. Он умер теперь, Володя.
Я нисколько не плакала тогда, что Володя умер. Я помню и гробик, и как хоронили… Ему хорошенький гробик заказали, и я все бегала смотреть, как он лежит на столе.
Я нисколько не боялась. Один раз, помню, мама все плачет, плачет, и я знала, что ей Володю жалко, а только я е