(Перевод А. Ганзен)
Был назначен приз, даже два, один большой, другой маленький, за быстроту — не на состязании, а вообще за быстроту бега в течение целого года.
— Я получил первый приз! — сказал заяц. — Если судьи — твои близкие друзья и родные, то решение их всегда справедливо!.. Но присудить второй приз улитке? Мне это даже обидно!
— Надо же принимать во внимание и усердие и добрую волю, как справедливо рассудили высокоуважаемые судьи, и я вполне разделяю их мнение! — заметил заборный столб, бывший свидетелем присуждения призов. — Улитке, правда, понадобилось полгода, чтобы переползти через порог, но все-таки она очень спешила и даже сломала себе второпях бедренную кость! Она душой и телом отдавалась своему делу, да еще таскала при этом на спине свой дом! Такое усердие достойно всяческого поощрения, вот она и получила второй приз.
— Могли бы, кажется, и на меня обратить внимание! — сказала ласточка. — Быстрее меня на лету, смею думать, никого нет! И где только я не побывала! Везде, везде!
— То-то вот и горе ваше, — сказал столб. — Уж больно много вы рыскаете! Вечно рветесь в чужие края, чуть здесь холодком пахнет. Вы не патриотка! Нечего на вас и внимание обращать.
— А если бы я проспала всю зиму в болоте, тогда на меня обратили бы внимание? — спросила ласточка.
— Принесите удостоверение от самой болотницы, что проспали на родине хоть полгода, и на вас сейчас же обратят внимание!
— Я-то заслуживала первого приза, а не второго! — заметила улитка. — Я ведь знаю, что заяц бегает, только когда думает, что за ним гонятся, — из трусости! А я смотрю на движение как на свою жизненную задачу и пострадала на службе! Да уж если кому следовало присудить первый приз, так это мне! Но я не люблю кричать о себе! Я это презираю!
И она плюнула.
— Я могу всех заверить, что каждый приз — по крайней мере, с моей стороны — присужден справедливо! — заявила межевая веха, одна из судей. — Я вообще держусь порядка, меры, расчета. Я уже восьмой раз имею честь участвовать в присуждении призов, но только на этот раз поставила на своем. Дело в том, что я всегда присуждаю призы по алфавиту: для первого приза беру букву с начала, для второго — с конца. Потрудитесь теперь обратить внимание на мой счет: восьмая буква с начала «з», я и подала голос за зайца, а шестнадцатая, то есть дважды восьмая, с конца — «у», и вот я присудила второй приз улитке. В следующий раз первый приз назначу букве «и», а второй — букве «с». Главное это — порядок, всегда и во всем! Иначе не на что и опереться.
— Не будь я сам в числе судей, я бы подал голос за себя! — сказал осел. — Надо учитывать не одну быстроту, но и другие вещи, например, груз. На этот раз я, впрочем, не хотел упирать на это обстоятельство, как и на ум зайца или на ловкость, с какою он путает свои следы, спасаясь от погони.
Нет, но есть еще одно обстоятельство, на которое принято обращать внимание и которое никоим образом нельзя упускать из виду, — это красота. Я взглянул на прелестные, хорошо отросшие уши зайца — а на них, право, залюбуешься, — и мне показалось, что я вижу самого себя в детском возрасте! Я и подал голос за зайца!
— Дз-з! — зажужжала муха. — Я не собираюсь держать речь, а хочу только сказать несколько слов. Я-то уж попроворнее любого зайца, это мне ясно! Недавно я даже раздробила одному зайчишке заднюю ногу! Я сидела на паровозе, это мое излюбленное местечко, таким образом лучше всего следить за собственною быстротой. Заяц долго бежал впереди поезда: он и не подозревал моего присутствия! Наконец ему пришлось свернуть в сторону; тут-то паровоз и переехал ему заднюю ногу — я ведь сидела на нем. Заяц остался на месте, а я помчалась дальше. Кто же победил? Полагаю — я! Но я не нуждаюсь в призе!
«А по-моему, — подумала дикая роза, вслух она ничего не сказала: это было не в ее характере, хотя и лучше было бы, если бы она высказалась, — по-моему, и первого и второго приза заслуживал солнечный луч! Он в одно мгновение пробегает бесконечное пространство, отделяющее землю от солнца, и пробуждает от сна всю природу. Поцелуи его дарят красоту — мы, розы, алеем и благоухаем от них! А высокие судьи, кажется, совсем и не заметили его! Будь я лучом, я бы отплатила им солнечным ударом… нет, это бы отняло у них последний ум, а они и без того им небогаты! Лучше промолчу! В лесу мир и тишина! Как хорошо цвести, благоухать, упиваться светом и росой и быть воспетой в сказаниях и песнях! Но солнечный луч переживет нас всех!»
— А какой первый приз? — спросил дождевой червяк; он все проспал и сейчас только явился на сходку.
— Свободный вход в огород с капустой! — ответил осел. — Я сам назначал призы! Первый приз должен был получить заяц, — я, как мыслящий и деятельный член комиссии, и обратил надлежащее внимание на потребности и нужды зайца. Теперь он обеспечен. А улитке мы предоставили право сидеть на придорожном камне и греться на солнышке да лизать мох. Кроме того, она избрана в главные члены нашей комиссии — как это принято называть у людей. Комиссии ведь вообще нуждаются в специалистах! И, скажу прямо, судя по такому прекрасному началу, от нашей комиссии можно ожидать многого!
ВЕТЕР РАССКАЗЫВАЕТ О ВАЛЬДЕМАРЕ ДО И ЕГО ДОЧЕРЯХ(Перевод Л. Лунгиной)
Промчался ветер над лугом — словно всколыхнулся зыбью зеленый пруд, промчался над полем — разгулялись пшеничные волны, и ни дать ни взять — море-океан. Это танцы ветра. А прислушайся к его песням! Он поет их везде по-разному: в лесу — протяжно и гулко, а в домах, куда он врывается то в чердачные окна, то в щели стен, — тоскливо и надсадно. Ты только погляди, как он гонит облака по небу, словно пес стадо овец! А теперь послушай, как он свищет в воротах, словно сторож дует в рожок! Как тревожно гудит в печной трубе, как завывает в камине! Поленья потрескивают, разлетаются во все стороны яркие искорки; отблески пламени высвечивают даже самые дальние уголки комнаты; как тепло, как уютно сидеть у огня и слушать. Слушать рассказы ветра. Он один знает куда больше историй, чем все мы, вместе взятые. Слышишь! Он начинает свой рассказ: — Ну-у-у-у-у! В пу-у-уть! — Это его присказка.
— На берегу большого Бельтского пролива расположена усадьба со старинным домом из красного гранита. Я знаю там каждый камень, я овевал их еще в те давние времена, когда из них были сложены стены замка Марска Стига. Замок превратился в руины! А камни перевезли в Борребю и построили из них дом, который стоит и поныне.
Знал я и всех знатных хозяев и хозяек усадьбы. Много их сменилось на моей памяти! Но рассказать я хочу о Вальдемаре До и его дочерях.
Какая у него была горделивая осанка, у Вальдемара До — ведь в его жилах текла кровь датских королей! Да и способен он был на большее, чем охотиться на оленей да бражничать с друзьями. На что? — спросите вы. «Поживем — увидим!» — так он сам частенько говаривал.
А видели бы вы его супругу! Как величаво она шла, словно плыла в своем парчовом платье по натертому до блеска наборному паркету. И сам дом был обставлен на славу: драгоценные гобелены, роскошная резная мебель — дворец, да и только! А серебряной да золотой посуды, что принесла с собой в приданое госпожа, и не счесть! Погреба ломились от яств да бочек с немецким пивом — лишь до поры до времени, правда! В конюшнях ржали холеные вороные кони. Что и говорить, богат был владелец Борребю — до тех дней, когда богатство и удача разом не покинули его дом.
Были у Вальдемара До и три дочери, три нежных бутона, — я еще хорошо помню, как их звали: одну — Идой, другую — Йоханной, а третью — Анной Доротеей!
Да, то были знатные и богатые господа, рожденные и выросшие в роскоши! Ну-у-у-у! В пу-у-уть! — продолжал ветер свой рассказ.
Никогда я там не видел, чтобы знатная хозяйка, как, бывало, в других усадьбах, пряла в парадной зале вместе с дочерьми и дворовыми девушками. Она играла на звонкоголосой лютне и пела, причем не одни старинные датские баллады, но и песни чужедальных стран, на незнакомых языках. Весело жилось в Борребю, немало именитых гостей там перебывало, и не только из ближних, но и из дальних мест! Играла музыка, звенели бокалы — даже я не мог заглушить этот праздничный гул. Всего было в избытке в доме надменных господ — блеска, пышности, роскоши, — всего, кроме милости божией.
Однажды майским вечером я только примчался с запада, — рассказывал ветер, — я швырял корабли на острые скалы ютландского берега, вихрем пронесся над вересковыми пустошами и зелеными лесами, просвистел над островом Фюн, раскачал воду в большом Бельтском проливе и утих, улегся лишь вблизи Борребю в роскошной кудрявой дубраве, тогда еще не срубленной.
В лесу молодые парни из окрестных хуторов собирали хворост; большими охапками выносили его на опушку, складывали в кучи, разжигали костры и вместе с девушками принимались петь, плясать и скакать вокруг огня.
Я притаился в лесу, — продолжал ветер, — и лишь тихонько дул на сучок, положенный в костер самым красивым пареньком. Сучок вспыхнул ярче всех, и паренька этого выбрали «майским королем», а он выбрал себе «майскую королеву». И такое тут началось веселье! Красный господский дом в усадьбе никогда не видывал подобного!
А тем временем шестерка лошадей мчала к усадьбе золоченую карету. В карете ехали супруга Вальдемара До и три ее дочери, три юных, нежных цветка: роза, лилия и бледный гиацинт. Сама же госпожа была подобна роскошному тюльпану, она сидела прямо, не шелохнувшись, даже кивком не отвечая ни на поклоны парней, ни на книксены девушек, которые, остановив праздничное веселье, почтительно ее приветствовали. Она словно боялась надломить свою прелестную стройную шейку!
«А вы, юные, нежные роза, лилия и бледный гиацинт, — я будто вижу их сейчас перед собою, — кто, когда настанет время, выберет вас своими королевами? — думал я. — Благородные рыцари? А может быть, и принцы?»
Ну-у-у-у! В пу-у-уть!
Карета промчалась, веселье возо