— То, что я ей все врал про себя… И тебе врал… Никакой я вовсе не курсант, меня в училище медицинская комиссия не пустила. Я окончил курсы мотористов и вот… тут…
Генчик присвистнул.
Потом сел рядом на корточки.
— Значит… и дуэли не было?
— Не было… — вздохнул Кубиков-Кубриков. — Ничего…
— А зачем ты про все это… сочинял?
Петя съежил плечи. Суетливо переложил на газете железки. Признался шепотом:
— Сдуру… Хочется ведь красивой жизни-то. Вот и придумывал… А вчера признался ей. В порыве искренности…
Генчику стало жаль Петю. Так же, как обиженного судьбой Карасика. Даже сильнее.
— Но так рассказывать… Это ведь тоже талант… — Генчик хотел его чем-то утешить. Подумал и бухнул: — С таким талантом ты, может быть, станешь писателем!
Петя позвенел железками. Пробурчал:
— Черта с два я им стану…
— Главное начать! Ты попробуй!
— Да я уже… пробовал…
— Правда?! — изумился Генчик.
— Ну… вот… — Петя, ежась и не глядя на Генчика, переложил шестеренки и пружинки с газеты на голые доски причала. А газету — рваную и промасленную — сунул Генчику.
Это были «Белорыбинские ведомости».
— Вот… — Петя стеснительно ткнул ногтем в верх страницы. Там было написано: «Творчество молодых. Петр Кубриков. Лепестки ромашки. Рассказ».
— Ух ты!.. — И Генчик уткнулся носом.
Рассказ был про любовь. Про то, как двадцатилетний шофер Вася встречает девушку, как по вечерам кладет на ее крыльцо ромашки. Ну и так далее… Вообще-то всякие сочинения про любовь Генчик терпеть не мог. Но Петин рассказ показался ему прекрасным. Тут не в содержании дело! Дело в том, что он именно Пети Кубрикова! Того самого, который сидит рядом на корточках!
До этой минуты Генчик и помечтать не мог, что у него будет друг-писатель. Такой, чья фамилия набрана в газете крупным шрифтом!
— Я же говорил! У тебя же талант!
— Да ну… — зарделся Петя. — А вот еще… Вот здесь.
В углу страницы опять была фамилия: П.Кубриков. А под ней стихи.
Паромщик
Во сне я видел гулкие шторма,
Я бредил в детстве книжкой Стивенсона.
Звала в дорогу штормовая тьма,
Будили душу сладкие муссоны.
Я был уверен: буду жить всегда
В крутых волнах и океанском громе…
Но вот прошли все юные года,
И я служу тихонько на пароме.
Жду пассажиров, трубочку курю
(Все старые матросы трубку курят)
И корабли мальчишкам мастерю
Ножом, приобретенном в Сингапуре.
Стихи понравились Генчику еще больше, чем рассказ. Правда, чересчур грустные, зато такие, что…
— Прямо за душу берут, — сказал Генчик.
Петя зарделся сильнее.
— Значит… не совсем плохо?
— Что ты! Наоборот!.. А Елена что говорит?
— Да ничего. Она и не знает…
— Не знает?! Ты совсем без головы, да? Почему ты ей это не показал?!
— Не успел я… Понимаешь, я хотел ей все про себя… по-честному. И признался, что не курсант. А она как взвилась!.. «Ты, — говорит, — такое же трепло, как все остальные. Пустая, — говорит, — и никому не нужная личность! Я тебе верила, а ты… ты вероломно эксплуатировал мое доверие…» Ну, может, не совсем так, но в этом смысле. И бегом от меня. Прыгнула в трамвай…
— А теперь лежит и воет, — со сдержанным злорадством сообщил Генчик. — Ладно, пойду.
— Куда?
— Такое мое дело: склеивать ваши разбитые сердца… А ты сиди тут и не вздумай топиться с горя. А то знаю я вас, влюбленных…
— Все равно она меня больше видеть не захочет.
— Потерпи до завтра… В крайнем случае, если очень страдаешь, сочиняй пока стихи про несчастную любовь…
— Издеваешься? — жалобно сказал Петя.
— Да ничуточки! Просто поэтам страдания иногда полезны. Это мне Ленка говорила, когда про Лермонтова учила для экзамена… Может, и тебя когда-нибудь будут изучать в школе.
— Иди ты… — сказал Петя. С грустью, но и с капелькой надежды. Не в том смысле, что будут изучать, а что Генчик устроит примирение.
— Иду, — хмыкнул Генчик. Похлопал Петю по крепкому полосатому плечу, сунул под резинку на поясе газету и пошел. Домой. А по дороге думал о странностях любви, которая так осложняет людям жизнь. А что, если и он, Генчик, попадется когда-нибудь в эти сети? Чем черт не шутит! Вот ведь вспоминается почему-то чуть ли не каждый день та девчонка, что живет в доме над оврагом.
И она словно отозвалась на его мысли:
— Эй, Чайник!
3
Генчик не обиделся. Обрадовался.
— Если я Чайник, ты Поварешка!
Она тоже не обиделась:
— Здравствуй!
— Привет!
— Я иду и вижу: кто-то знакомый шагает, синий с горошками.
— А я нарочно это рубашку не снимаю. Чтобы ты издалека разглядела!
Это была такая отчаянная правда, что, конечно же, звучало как шутка.
— Нога-то все еще не вылечилась? — Девочка посмотрела на бинт.
— Это не для лечения! Просто способ, чтобы тетки в трамвае с места не сгоняли!
— Какой ты находчивый! — Не поймешь, с подковыркой она это или с уважением. Наверно, с тем и с другим.
— Ага, я такой! — дерзко согласился Генчик. И вдруг опять засмущался. Завздыхал, глядя в сторону.
— А почему не заходишь? — совсем по-свойски спросила девочка. — Обещал ведь…
— Да все как-то… времени нету.
— Значит, уже не хочешь летать с берега?
— Но там же колючки!
— Да нет никаких колючек! Ты разве не слышал? На той неделе на откос летающая тарелка хлопнулась! А когда улетела — на склоне ни одной травинки. Чистая глина и песок!
— Вот это да!
— Конечно «да»! Я там уже сто раз прыгала… Хочешь?
— Я… хочу!
Девочка взяла Генчика за руку. И он сразу перестал стесняться. И они побежали сперва по Кузнечной, потом через дамбу и вниз по Кошачьему переулку. Желто-малиновое платьице девочки трепетало, как маленький костер.
Скорей, скорей… И — ура! Радость полета, счастливое замирание в груди!..
Девочку звали по-мальчишечьи — Саша. И этим она еще больше понравилась Генчику.
Они раз пять прыгнули с откоса. Потом покачались у нее во дворе на больших качелях. Затем Саша показала коллекцию пластмассовых африканских зверей (такое у нее было увлечение), а Генчик рассказал про город и пружинчиков. Чуть не начал говорить и про капитана Сундуккера, но спохватился: может быть, это нельзя. Ведь капитан — не его тайна, а Зои Ипполитовны.
После этого они еще несколько раз прыгнули с откоса — несмотря на то, что глина была влажная после дождика и прилипала к ногам и одежде.
— Ох и перемазались мы, — сокрушалась Саша, очищая Генчика сзади.
— Ничего, глина сама осыплется, когда высохнет… Плохо только, что в глине какие-то твердые крошки, раньше их не было.
— Это не крошки! Посмотри, это шарики такие, оплавленные! Я же говорю, здесь посадка летающей тарелки была, от нее они и остались! Такие же шарики находят, где Тунгусский метеорит грохнулся, я читала…
Генчик взял в ладонь смесь влажной глины и песка. И правда, в ней попадались гладкие, будто из черного стекла, шарики. Величиной с крупную дробину!
— Ух ты! Мне такие и нужны!
Генчик набрал столько «боеприпасов», что шорты поехали вниз от тяжести в карманах. Генчик подхватил их, поправил под резинкой газету и вспомнил:
— Пора домой. У моей сестры душевная травма, надо лечить…
— Несчастная любовь? — с пониманием спросила Саша.
— Вот именно.
— Тогда иди… Придешь еще?
— Обязательно!
Елена уже не ревела, сердито возилась на кухне с посудой.
— Припудри нос. Он у тебя как стручковый перец.
— Сам ты… стручок недозрелый. Убирайся.
— Пожалуйста… Между прочим, я был у Пети.
— Катись со своим Петей… Оба трепачи бессовестные…
— Ты все-таки совершенно неисправимая дура, — грустно сообщил Генчик. — Прямо как в глупой кинокомедии. Вместо того, чтобы нормально поговорить с человеком, разобраться спокойно, сразу истерика. Что за безмозглые курицы эти старшие сестры…
— Иди отсюда, пока не получил теркой по загривку!
— Лучше сядь на нее и успокойся.
— Ты такой же болтун, как твой друг Петенька.
— Да не болтун он! Бестолковая… Думаешь, почему он тебе эти истории рассказывал? Понравиться хотел? Больно ему это надо! Тут совсем другое… Это знаешь как называется?
— Бессовестное вранье, вот как!
— Никакое не бессовестное! Наоборот!.. У него это плод творческой фантазии, вот! Потому что он писатель!
— Че-во? — Елена уронила в кастрюлю с водой дюжину ложек.
— Да! Его, может потом будут в институтах изучать! Как Пушкина и Лермонтова! И Горького! А ты будешь локти грызть… что проглядела такого жениха… — Он увернулся (вот они, настоящие-то летающие тарелки!) и прыгнул за дверь. Захлопнул, потом опять приоткрыл.
Елена заметала в совок осколки.
Генчик сунул в дверную щель газету.
— Почитай, а потом уж бей посуду… — И ушел заниматься пистолетом.
Шарики были — ну как по заказу.
Генчик пальнул из окна по спичечному коробку, что валялся на тропинке у калитки. Коробок взвился в воздух!
Ну и ну! Генчик и раньше стрелял метко, но сейчас получился просто чемпионский выстрел. Ведь до цели метров двадцать, и к тому же Генчик вскинул пистолет почти не целясь.
— Ай да я, — сказал себе Генчик. И погладил пистолет: — Ай да ты!..
Прекрасная Елена возилась за перегородкой. Натренированным ухом Генчик определил, что она перед зеркалом пудрит нос. И надевает свои самые лучшие сережки.
Потом она ушла из дома, бросив на ходу:
— Я к Анжеле…
— Иди, иди к Анжеле…
Генчик знал, что Елена идет к Пете. Мириться. И она понимала, что он это знает.
ЮНЫЙ ВИЛЬГЕЛЬМ ТЕЛЛЬ
1
Да, пистолет оказался изумительный! Бил без промаха. видно, очень старался Фомушка Сундуков, когда мастерил это оружейное чудо.