тся. Не зря говорят: «Идти в гору легко, с горы — трудно». Стал старик вниз идти, не удержался, в ущелье скатился. Смотрит — кругом стены каменные, отвесные. Никак не взобраться на них старику — все скатывается. Смотрят мастера — не выбраться им отсюда, разве что крылья вырастут. Поглядели они на Ван Саня, он тоже брови нахмурил, не распрямляет, не знает, как быть.
Ай-я! Что за диво дивное приключилось! Задвигались каменные стены, заходило ходуном ущелье, перевернулось дном к небу, ну прямо как таз. Вывалился из ущелья старик, хорошо, мастера крепко держались, а то бы на землю попадали. Глядят они, приглядываются, смотрят — парень перед ними, ростом выше ихнего старика в несколько сот раз будет. Приподнялся парень. Хэ! Никакое это не ущелье. В пупок великана, вот куда старик угодил.
Сел великан, глаза протер, видать, только что проснулся. Говорит ему старик:
— Очень тебя прошу, старший брат, погляди, куда черный орел полетел, а то мне не видно!
Вскочил великан, домиком руки сложил, поглядел на юг и закричал:
— Опоздал ты, старик, опоздал! Орел уже в Южные ворота неба влетел! Ну и хитрец! Боялся, что ты его догонишь, снес яйцо и привалил им Южные ворота неба!
Услыхал это старик, с досады ногами затопал, стал в грудь себя кулаками бить. Жалко его мастерам. А великан подумал, подумал и говорит:
— Встань-ка на мою ладонь, я тебя к небу подниму, к самым Южным воротам, может, отодвинешь то яйцо в сторону?
Так и сделал старик, залез великану на ладонь, а тот поднял руку, и в тот же миг старик с мастерами оказались на десять тысяч верст выше земли. Задрали они головы, смотрят — в пурпурных облаках дверца круглая, крепко-накрепко орлиным яйцом привалена, от дверцы во все стороны золотые лучи расходятся. Толкнул старик яйцо, а оно и не шелохнулось. Закручинился старик, аж слезы из глаз закапали. Потолковал Ван Сань с мастерами и говорит:
— Не печалься, почтенный! Сейчас пробуравим это яйцо, на небо взойдем, черного орла найдем!
Принялись тут мастера за работу. Молотками по зубилам стучат: чэн-чэн. Только твердая у орлиного яйца скорлупа, тверже камня. Ударят — искры во все четыре стороны разлетаются, еще ударят — опять искры летят. Но не отступились Ван Сань да его друзья-мастера. Зубила затупились, кузнецы горны поставили, давай зубила отбивать. Ручки у молотков обломались, взяли плотники топоры да пилы, новые ручки сделали. Пробили наконец орлиное яйцо. Белок и желток по земле растеклись. Из белка озеро Цинхай получилось, чистое-пречистое. Из желтка — река Хуанхэ, желтая да быстрая. За тысячу лет не высохнут, за десять тысяч лет не пересохнут. Тысячу лет текли, шесть тысяч лет будут течь. А трудолюбивые да умелые мастера вместе со стариком на небо ушли.
Женитьба Феникса
Говорят, что пионы в Лояне — самые красивые во всей Поднебесной. Я не был там. А вот в Шаньдуне, в округе Цаочжоу, каких только пионов нет: и темно-красные, и бледно-розовые, и желтые, словно вылепленные из янтарного воска. Некоторые люди даже живут тем, что выращивают пионы, а потом продают их. История, которую я хочу рассказать вам, как раз и случилась в округе Цаочжоу.
Жил на свете юноша, и звали его Ван Юй. Жил он один-одинешенек на восточной окраине деревни и выращивал там пионы. Славным садовником был Ван Юй! И семена у него, кажется, обыкновенные, как у других, а таких прекрасных пионов ни у кого не было: головки большие, яркие и сочные зеленые листья.
Однажды весной пошел Ван Юй к речушке по воду, чтобы цветы свои полить. Вода в реке чистая, прозрачная, а берега зеленые, изумрудные. Подошел он к реке, глядь, а под ивой девушка сидит, одежду стирает. Платье на ней старое, рваное, а сама красивая — будто ветка цветущей сливы. И молоденькая такая! Подняла она голову, взглянула на Ван Юя и снова принялась стирать. Сколько коромысел воды перетаскал Ван Юй, сколько стеблей нарезал, трудно сказать. Время уже к полудню близилось, а девушка все работала и работала. Хотел было Ван Юй окликнуть ее, да раздумал, — неловко как-то. Пошел он домой, пообедал, вернулся — видит, девушка все еще стирает. Опять стал Ван Юй воду носить, цветы поливать. Пригляделся повнимательнее к девушке, а у нее слезы глаза застилают. «Что печалит ее, — подумал Ван Юй, — может, я смогу чем-нибудь помочь ей?»
— Почему ты все работаешь и не идешь обедать, ведь время уже за полдень? — спросил он девушку.
Поняла красавица, что спрашивает ее Ван Юй от чистого сердца, и рассказала ему всю правду о себе. Звали девушку Ин-чжу. Ее мать вышла второй раз замуж и взяла Ин-чжу с собой в деревню, что к востоку отсюда. Жестокий отчим обращается с ней хуже, чем со скотиной. Даже овощей и рисовых отрубей не дает поесть досыта.
Выслушал ее Ван Юй, и гнев закипел в сердце его. Жалко ему стало девушку. Быстро сбегал он домой, принес супа и риса. Обрадовалась Ин-чжу. Вот уж поистине: в первый раз люди увидятся — чужими себя чувствуют, во второй раз встретятся — друзьями становятся. Ван Юй частенько, украдкой от отчима, приносил девушке еду, а она также тайно одежду ему стирала. Полюбили они друг друга. И вот однажды Ин-чжу спрашивает Ван Юя:
— Ван Юй, а Ван Юй, уж не бессмертный ли ты шэньсянь, спустившийся с неба, или, может быть, ты сын царя драконов?
Не понял Ван Юй, почему она его так спросила, улыбнулся и отвечает:
— Я не шэньсянь и не сын царя драконов, я — простой смертный.
Рассмеялась Ин-чжу, покраснела и говорит:
— Ну, раз ты не шэньсянь и не сын царя драконов, то какая жена тебе нужна?
Тут Ван Юй догадался, в чем дело, и на другой же день послал сваху в дом Ин-чжу. Отчим зло рассмеялся и говорит:
— Кто в моем доме живет, тот мне и принадлежит. Дашь за Ин-чжу восемьдесят лянов серебра — сговоримся, не дашь — не о чем нам с тобой разговаривать.
— Раз моя Ин-чжу так хороша, — добавила мать, — то уж лучше я найду ей дом с большими воротами и высокими дверьми.
А Ин-чжу в это время притаилась под окном и все слышала. Опечалилась она и рассердилась. Обидно и горько ей стало. В глазах потемнело, и упала она без чувств.
Ван Юй был беден, где мог он раздобыть столько серебра? Сватовство не вышло, и Ин-чжу от горя захворала.
Вернулся Ван Юй домой и снова стал воду таскать, пионы поливать. Но что бы он ни делал, все думы его об одной Ин-чжу были. Смотрит на речку и вздыхает: «Вода в реке течет быстро, когда же, Ин-чжу, твоя болезнь пройдет?» Ухаживает Ван Юй за пионами, а сам об Ин-чжу грустит: «Пионы вот-вот распустятся, когда же наша любовь расцветет?» Еда не казалась Ван Юю такой вкусной, и не видел он больше сладостных снов.
Никто не знал, почему Ван Юй сохнет.
А пионы расцвели на редкость красивые, там были и красные и фиолетовые, всех цветов и оттенков не перечтешь — зеленые листочки поддерживали бутоны и были похожи на изумрудные блюдца, а Ван Юй ходит около цветов и поливает их горючими слезами. Никто не видел, чтобы он хоть раз улыбнулся. Стали люди уговаривать Ван Юя:
— Забудь, Ван Юй, о ней. Ведь если продать все твое маленькое хозяйство и даже все, что есть у твоих родственников и друзей, все равно не выручить и ста лянов.
Но Ван Юй в ответ лишь печально улыбался, а сам думал: «Из-за меня Ин-чжу заболела. Как мне вызволить ее от злого отчима? Где взять столько серебра?»
В тот вечер Ван Юю и еда в рот не шла, и дома ему не сиделось. Вышел он во двор — до чего же луна яркая! «Может быть, пойти в сад поработать, все на сердце легче станет». Вышел он из дому, и сам не заметил, как пришел к пионам. Озаренные лунным светом, пионы блестели, словно хрустальные. Ветерок едва шевелил тени кустов. Но Ван Юй не замечал всей этой красоты. Вдруг он заметил в глубине сада мужчину и женщину. Ван Юй догадался, что это влюбленные, и, чтобы не помешать им, тихонько пошел к дому. Всю ночь не сомкнул Ван Юй глаз. А на другой день рано утром снова пошел в сад. Бутоны все распустились, а один куст, тот, что в середине сада, был особенно высок и прекрасен: на одном стебле распустились пионы пяти оттенков. Казалось, солнце освещало этот куст ярче, чем остальные, и жемчужинки росы на лепестках распространяли едва уловимый нежный аромат. Подошел Ван Юй к этому кусту и вспомнил, что влюбленные стояли именно здесь. Посмотрел кругом и видит, что земля разрыхлена и нет на ней даже самого легкого следа. Подивился юноша: ведь люди не бабочки и не пчелы, не могли же они стоять на лепестках или на листьях. Нагнулся, посмотрел, — нет, никаких следов не видно. Лишь под одним листочком заметил он изумрудное перышко. Взял его Ван Юй в руки, упал тут на перышко луч солнца, и стало оно излучать такой яркий свет, что даже ладони Ван Юя покраснели. Понравилось Ван Юю перышко, взял он его с собой, чтобы показать потом Ин-чжу. Вернулся домой, положил перышко на столик и ушел в сад. Вернулся поздно вечером из сада, взглянул на столик, а перышко сияет словно звездочка. Подошел Ван Юй к столу, а перышко вдруг на пол упало, сверкнуло и стало расти, расти и превратилось в сверкающего всеми цветами Феникса.
— Я — царь птиц, вчера вечером ты сделал для меня доброе дело — не помешал нам. Какая у тебя печаль, расскажи мне обо всем, — сказал Феникс.
Ван Юй обрадовался и спросил:
— А можешь ли ты сделать так, чтобы я увидал Ин-чжу?
Не успел он это проговорить, как Феникс улетел.
А Ин-чжу как упала тогда без чувств, так не скоро пришла в себя. Целыми днями думала она о Ван Юе, и болезнь ее день ото дня становилась все тяжелее. Потом девушка и вставать не могла…
В тот день лежала она на кане и слезы лила: никогда не увидит она больше Ван Юя. Сердце ее пылало огнем. Вдруг комната наполнилась светом, протерла Ин-чжу глаза, а перед ней Феникс стоит. Словно по волшебству, поднялась она с кана и, плавно летя по воздуху, опустилась во дворе Ван Юя. То ли потому, что увидела Феникса, то ли потому, что обрадовалась Ван Юю, забыла Ин-чжу о своей болезни.
Феникс улетел на восток, а Ван Юй и Ин-чжу радостные вошли в дом. Прежде Ван Юю ночи казались длинными, тут он досадовал, что время так быстро летит. Не успели они наговориться, как пробило полночь и прилетел Феникс.