— И впрямь сокровище четвероногое!
Был, конечно, осел тот упрямым, так на то он и осел! С утра до ночи копытами бьет, отдыху себе не дает. На другого осла самое большее сто двадцать цзиней навьючишь, а этот и двести сорок одолеет. Другой осел в один конец сбегает, а этот в два поспеет.
Навьючил бедняк на осла уголь древесный, повез в городок продавать. Осла у ворот привязал, сам мешок с углем на продажу понес. Воротился — нет осла. Вместо него к дереву другой, ледащий осел привязан. Всполошился бедняк, заметался, то на восток побежит, то на запад кинется, где только не искал! Осла и след простыл. Взяла Вана Пятого досада, рассердился он, потащил паршивого осла ледащего к судье Бао жалобу подавать, да не знает, ответчиком кого назвать. Думал, думал, на осла ледащего жалобу подал.
Вышел судья Бао в зал, стал дела разбирать. Дошел до жалобы Вана Пятого, приказал стражникам ответчика привести и давай его ругать:
— Хэй! Ты откуда взялся? Как посмел чужое имя присваивать, себя за другого выдавать!
А осел голову понурил, молчит, хоть бы слово вымолвил!
Пуще прежнего рассвирепел судья Бао, как стукнет колотушкой по столу, как закричит:
— Ван Чао, Ма Хань! Живо намордник на осла наденьте! Не кормите его, не поите! Крепко-накрепко под арест на три дня заприте. После снова ему допрос учиним!
Едва не рассмеялись стражники, и те, что на возвышении подле судьи стояли, и те, что внизу в зале были, да не осмелились. Пришлось им выполнить приказ судьи. Заперли они ответчика почтенного, осла ледащего, в пустом загоне. Тем временем новость эта на все четыре стороны разнеслась, дивятся люди, отродясь про такое не слыхали. И на третий день, когда опять был суд назначен, не сотни — тысячи людей заполонили присутствие. Каждому охота поглядеть.
Три раза в барабан ударили, поднялся судья Бао в зал, на судейское место сел. Стражники тотчас осла притащили: брюхо у него ввалилось, голова опущена, смотреть жалко. Стукнул судья колотушкой по столу и как закричит:
— Эй, стража! Дайте-ка этому паршивцу сорок палок, да посильнее бейте!
— Слушаюсь, — разом ответили стражники, взяли батоги и давай осла дубасить. Десять, двадцать, тридцать — все сорок палок ему дали.
Напоследок судья Бао приказал:
— Теперь отпустите его, пускай идет куда хочет.
А осел ледащий три дня взаперти просидел, три дня не ел, три дня не пил, сорок палок получил, страху натерпелся. Как вылетит он из зала, как помчится! Только его и видели. Приказал тут судья Бао одному стражнику да Вану Пятому по следу пойти, поглядеть: в чей он дом забежит — тот и есть его хозяин, тот самый вор, который осла у Вана Пятого увел, а своего ледащего оставил.
Пошли Ван Пятый со стражниками по следу, с ними еще несколько зевак увязалось, целых пятнадцать ли прошли, смотрят — осел ледащий к хозяину одного хутора забежал. Пошли люди за ослом следом. Нашли, конечно, осла, которого у Вана Пятого увели, и самого вора схватили.
Как пытали каменную плиту
Сел однажды Бао-гун в паланкин, отправился в суд дела вершить. Едет он по улице, смотрит: сидит на каменной плите мальчик, плита старая, аж почернела, сидит и горько плачет. А рядом с ним стоит плетеная корзинка бамбуковая.
Приказал Бао-гун носильщикам остановиться, подозвал мальчика и спрашивает:
— Кто тебя обидел, мальчик? Отчего ты плачешь?
Отвечает мальчик:
— С самого утра торговал я пончиками. Наторговал на двести медяков, деньги положил в корзину. Тут фокусник пришел, стал фокусы показывать. Сел я на этот камень, стал смотреть. Недолго смотрел. Потом в корзину заглянул, а денег нет.
Сказал так мальчик, еще горше заплакал.
Выслушал Бао-гун мальчика, брови нахмурил, подумал немного и говорит:
— Деньги лежали в корзине, корзина стояла на камне. Вдруг деньги исчезли. Наверняка каменная плита их украла. Стража! Доставить в ямынь мальчика и плиту на допрос.
Услыхали люди, что Бао-гун каменную плиту допрашивать будет, друг другу передавать стали, недаром говорится: один десяти скажет, десять — сотне. Подивились, скорей к ямыню побежали допрос послушать.
Поднялся Бао-гун в зал, велел внести плиту; перед столом поставить. Мальчику рядом с плитой велел встать, а народ весь по обеим сторонам стола расположился.
Сел Бао-гун на судейское место, опрос начал:
— Признавайся, плита каменная, ты у мальчика деньги украла? Только правду говори, не то я велю тебя бить и пытать.
Но камень — он камень и есть, лежит себе да молчит. Рассвирепел Бао-гун, стукнул по столу, велел стражникам бить плиту. Слыхал народ, что судья камень бить приказал, смех, да и только! Но в ямыне не посмеешься — боязно. Подняли стражники палки, принялись камень колотить. Бьют, колотят, аж щепки от палок во все стороны разлетаются. Не стерпели тут люди, захохотали, да так громко, что и не слышно, как палки о камень бьют.
Только Бао-гун не смеется, в дощечки стучит, чтоб народ утихомирить, и говорит:
— Вы что, порядка не знаете? Не умеете себя в ямыне вести? Стража! Запереть двери, никого не выпускать!
Видят люди — рассердился Бао-гун, упали на колени, о пощаде молят.
Говорит судья:
— Ладно, на этот раз я вас пощажу, только пусть каждый, прежде чем домой идти, монетку даст. Коли согласны, отпущу я вас с миром.
Приказал Бао-гун стражникам притащить большой чан с водой, посреди зала поставить. Потом каждому велел монету в чан бросить, сам рядом стоит, смотрит. Одна за другой падают монеты в чан, люди друг за дружкой из зала выходят. Но вот подошел какой-то человек, монету в чан бросил. Смотрит Бао-гун — на воде кружочки жира плавают.
Как закричит судья:
— Это ты, пес, у ребенка деньги украл? Признавайся!
Испугался вор, дрожит весь.
Приказал Бао-гун обыскать вора, нашли у него стражники сто девяносто девять монет, с той монетой, которую он в чан бросил, ровно двести. Отдал Бао-гун все двести монет мальчику, а вора приказал побить хорошенько и вон выгнать.
Только тут поняли все, зачем понадобилось Бао-гуну каменную плиту допрашивать. С той поры стали люди пуще прежнего мудрого судью почитать.
Прощение
Жил некогда молодой крестьянин по имени Харсан. Был он человек верный и добрый, мужественный и сильный. Начнет работать, так тысячу да еще восемьсот цзиней на коромысле перетаскает. Только вот с малых лет остался он сиротой, без отца, без матери, и батрачил на одного богача. Вечно ел не досыта, одевался не дотепла, что ни день сносил хозяйские попреки. Вот он как-то и подумал: «Тружусь я целый год, все четыре сезона, в ветер ли, в дождь ли… Но год кончится, а ничегошеньки ведь не получу, кроме брани и побоев. Эх, да со своими руками я нигде не пропаду, на пропитание-то всегда заработаю!» И убежал Харсан от хозяина, подался в чужие края.
Случилось это в самую жаркую пору. Солнце, словно раскаленный таз, висело прямо над головой, в полдень пекло так, что пот с Харсана потоками лил. Как назло, нигде ни тенечка, лицо у парня от жары почернело, во рту так пересохло, что казалось: вот-вот вспыхнет пламя. И тут Харсан заметил вдалеке зеленую-зеленую рощицу. Подошел поближе — оказывается, это яблоневый сад. Яблоки налитые, ветви к земле клонятся, а она спелыми плодами усыпана. У Харсана во рту сухо, язык потрескался, он как увидел столько яблок, без раздумий подобрал одно и принялся откусывать, большими кусками и маленькими. Съел и потом только огляделся повнимательнее. По краю сада тянулся неглубокий арык, ровный, аккуратный. Вода в нем до того прозрачная, что урони зернышко — и то видно будет. Скинул Харсан рубаху, с наслаждением умылся и почувствовал, как отступает дорожная усталость. Посидел он в тени яблонь, отдохнул немного и решил идти дальше. Надел рубаху и вдруг подумал: «А ведь я без спроса съел чужое яблоко. Что теперь делать? Надо поискать хозяина сада, попросить прощения и тогда идти». И Харсан побрел вдоль арыка искать хозяина. Прошел немного, видит — старик, заросший бородой, в белой шапочке[29], старательно ветки подрезает. Харсан неспешно приблизился к нему, поздоровался и спросил:
— Батюшка! Не вы ли хозяин этого сада?
Старик обернулся, поглядел на парня и ответил:
— Да. Что у тебя за дело?
— Шел я, батюшка, мимо, — объясняет Харсан, — дорога дальняя, день такой жаркий, жажда замучила — сил нет. Вошел я в ваш сад, посмотрел, сколько яблок на земле валяется, не утерпел и съел одно. А потом думаю: что же я разрешения-то не спросил, нельзя было есть. Но раз уж съел, надо у хозяина прощения попросить. Вот за этим я к вам и пришел.
Старик выслушал Харсана, бросил срезанные ветки на землю, внимательно оглядел парня: скроен ладно, лицо доброе. Понял старик, что Харсан — простодушный крестьянин, и сказал:
— Простить? Отчего же не простить, но сперва ты должен выполнить одно условие.
— Говорите, батюшка. На все согласен, только простите! — весело ответил Харсан.
— Хорошо же, — продолжал старик. — Есть у меня единственная дочь, да вот только слепая она, немая, плешивая и безногая. Согласишься ты взять ее в жены — прощу тебя. А нет — считай, что без спроса мое яблоко съел.
Выслушал Харсан старика и опечалился. Согласиться? Взять в жены уродину, да еще и калеку? Но не согласиться — значит не получить прощения. Долго раздумывал парень, однако в конце концов ради прощения согласился жениться на дочери старика.
Сразу сговорились, сразу и свадьбу назначили. Старик на торжество всех соседей и знакомых созвал, и ближних и дальних. Гости, увидев, какой ладный парень Харсан, обрадовались, стали наперебой старика и жениха поздравлять. А Харсан грустит, лица на нем нет: боится того момента, когда солнце за горы зайдет и придется к уродливой невесте идти. Да, как говорится, небу не прикажешь, солнце все-таки закатилось за горы, гости постепенно разошлись, а оставшиеся повели Харсана в покои новобрачных. Запинаясь, он вошел в комнату, и пред ним предстала невеста. Одежда на ней красивая, длинная юбка до самого пола, на голове тонкое розовое покрывало из шелка. Попереминался-попереминался жених с ноги на ногу и, наконец решившись, обратился к девушке: