Сам поручик не дрогнул лицом, увидев наполненную старыми костями яму. Но неподалеку лежали три свежих трупа. У одного – чернолицего, оскаленного – из горла торчал хорошо знакомый Баглаевскому стилет.
– Диавол… – шептали друг другу солдаты, показывая на тело.
Баглаевский понимал: никакой не дьявол, обыкновенный арап, но какой-то чертовщиной от этого дела попахивало явственно…
Пятеро разведчиков, посланных вперед по натоптанной тропе, не возвращались. Минуты ползли тягуче и медленно. Потом невдалеке громыхнул ружейный выстрел. И всё понеслось очень быстро…
На первый взгляд человек казался почтенным и мудрым старцем: длинная белоснежная борода, высокий лоб, изрезанный морщинами, пронзительный взгляд из-под густых седых бровей. Черная мантия делала старца похожим на профессора Саламанкского университета.
Но мимика и жесты человека были несвойственны почтенным профессорам: лицо подергивалось, рот кривила глумливая усмешка, длинные паучьи пальцы находились в постоянном движении, словно жили независимой от хозяина жизнью.
Дон Пабло (сознание к нему вернулось несколько минут назад) не сомневался – перед ним Алгуэррос. Ничуть не изменился по сравнению со своим портретом. Правда, портрет тот, хранящийся в архивах Толедской инквизиции, написан семь десятилетий назад. Но дона Пабло не удивила странная моложавость чернокнижника – к моменту своего бегства из Испании тот выглядел точно так же.
Алгуэррос столь же внимательно вглядывался в лицо лежащего у его ног инквизитора. Затем показал золотой амулет, позволивший дону Пабло не заплутать в лесу и сказал по-испански:
– Я так и знал, что он когда-нибудь ко мне вернется… За такой подарок тебе стоило бы оставить жизнь и сделать моим рабом. Но из псов инквизиции получаются строптивые рабы. Ты умрешь. А перед смертью увидишь, как воплотиться в жизнь то, что вы помешали мне свершить в Гранаде.
Никакой возможности ответить, вклиниться в монолог чернокнижника не было. Рот дона Пабло плотно затыкал кляп. Тугие путы исключали любые движения. Оставалось смотреть и слушать.
Правда, смотреть было не на что, кроме как на Алгуэрроса. Окружающая обстановка ничем не напоминала ни лабораторию каббалиста, ни даже обыденное жилище: достаточно обширное помещение, стены из толстых бревен, дощатый пол, узкие – человек не протиснется – окна-бойницы (судя по сочащемуся в них неяркому вечернему свету, пробыл без сознания инквизитор недолго). Никакой мебели, ничего, напоминающего печь или очаг. У одной стены непонятная куча, заботливо прикрытая старыми дерюгами.
Чернокнижник тем временем отошел от дона Пабло, приблизился к Ворону, тоже связанному по рукам и ногам. Нагнулся, зачем-то пощупал мускулы, кивнул удовлетворенно. Филька изогнулся, попытался не то разорвать сыромятные ремни, не то ударить Алгуэрроса связанными ногами… Тщетно.
Дон Пабло, скосив глаза, увидел, как амулет на тонкой золотой цепочке закачался над лицом Ворона на манер маятника. Филька следил за ним завороженно, ничего больше предпринять не пытаясь.
Инквизитор почувствовал, как и на него оказывает воздействие ритмичное покачивание блестящей безделушки – на мозг наплывала сонная пелена. Собственная дальнейшая судьба начала казаться неважной… Хотелось одного: следить и следить за движениями крохотного пятиугольника.
Дон Пабло торопливо отвернулся. Несколько раз произнес про себя короткую латинскую фразу с рваным ритмом. Помогло…
Алгуэррос начал говорить – нараспев, мелодично.
Язык дон Пабло узнал. Тайный язык сефардских магов и каббалистов, созданный на основе арабского и отчасти ладино.[17]
Два с лишним века считалось, что после падения Гранадского эмирата живых знатоков этого языка не осталось – отдельные искаженные слова и фразы использовали в своих ритуалах нынешние некроманты и чернокнижники, нещадно преследуемые инквизицией.
Дон Пабло понимал речь Алгуэрроса с пятого на десятое: «…убил рабов…», «…служить…», «…дети детей…». Ясно, что ничего хорошего Фильке Ворону заклинание не сулит. Но никакой возможности помешать богомерзкому ритуалу не было.
Неподалеку грохнул выстрел. Странно, до сих пор прислужники Алгуэрроса предпочитали пользоваться холодным оружием. Потеряли троих, но не стали расстреливать из засады Фильку и Павла Севастьяновича… Неужели Баглаевский не дождался утра?
Инквизитору показалось, что речитатив чернокнижника зазвучал торопливо, скомканно.
– Аль суаджи эвханах!!! – закончил Алгуэррос громким выкриком.
Дон Пабло вновь перевел взгляд в его сторону. И увидел, как тот надевает амулет на шею Фильке. Затем в руке чернокнижника появился нож. Только что не было – и появился. Взмах, другой – рассеченные ремни свалились с рук и ног парня.
Ворон продолжал лежать неподвижно. Алгуэррос выпрямился, простер к нему руки. Филька начал подниматься – но совсем не так, как поднимаются лежащие люди. Тело оставалось прямым, одеревеневшим. Казалось, что лапти парня соединяет с полом невидимый шарнир, и Алгуэррос подтягивает его за веревку – тоже невидимую.
Рот чернокнижника широко раскрылся, словно он собирался крикнуть. Но не раздалось ни звука. Между зубами показался кончик языка, не похожего на язык – скорее отросток напоминал хвост отвратительного пресмыкающегося. Язык-хвост высовывался все дальше и дальше, извивался, тянулся к лицу Ворона… Тот не отшатнулся – наоборот, подался навстречу. Мерзкий отросток коснулся губ Фильки, раздвинул, вдавился внутрь… Происходившее казалось гнусной пародией на любовный акт.
Снаружи вновь раздался выстрел. После короткой паузы еще два, один за другим. Стрельба не прервала кощунственное действо. Губы Ворона и Алгуэрроса слились, по телу парня пробегали судороги – опять-таки напоминающие любовный экстаз.
Потом все кончилось. Чернокнижник резко оттолкнул парня. Язык-отросток исчез, будто его и не было.
Дверь, сколоченная из толстых досок, распахнулась. Внутрь заскочил человечек – невысокий, смуглый, темноволосый. Дон Пабло узнал его. Именно этот прислужник мага душил гарротой Фильку, когда кто-то (сам Алгуэррос?) ударил инквизитора по затылку.
Пришелец торопливо задвинул засов, сказал несколько слов хозяину – на том же тайном языке.
– Эвханах! – выкрикнул маг, одновременно сделав замысловатый жест рукой.
Доски пола у дальней стены поднялись вертикально, открыв люк, доселе незаметный. Из своего положения дон Пабло не мог увидеть ведущие вниз ступени, но был уверен – они там есть.
Чернявый прислужник ухватился за связанные ноги инквизитора, поволок по полу к люку. Алгуэррос прошагал туда же, стал спускаться первым.
Филька остался. Сдернул дерюгу – под ней тускло блеснула оружейная сталь. Вывернув шею, инквизитор видел, как Ворон торопливо расставляет возле окон фузеи, соединенные в связки по четыре штуки. Движения парня казались неимоверно быстрыми.
А потом прислужник спихнул дона Пабло в провал люка. Падать пришлось спиной вниз, на стянутые сзади руки. Предплечье хрустнуло, как сухая ветка. Темнота подземелья расцветилась ослепляющей вспышкой боли. Но на сей раз сознания инквизитор не лишился.
Конец, понял дон Пабло, когда застилавшие взор огненные сполохи умерили свой танец. Боль в сломанной правой руке никуда не подевалась, но он отсек ее, не допускал до мозга. Боль существовала сама по себе, инквизитор сам по себе – такую секретную, у флагеллантов позаимствованную методику иезуиты преподавали тем солдатам ордена, которым грозило попасть в лапы врага при выполнении задания.
Не в боли дело – при падении из пальцев сломанной руки выпало крошечное, бритвенно-острое лезвие. Которое до поры было спрятано в обшлаге мундира и которым дон Пабло надрезал толстые сыромятные ремни во время богосквернящего действа. Его труды продвинулись далеко – возможно, оставалось напрячь хорошенько мускулы, чтобы путы лопнули.
Теперь – со сломанным предплечьем – напрягать ничего не придется. Придется умирать. Просто так.
Разведчики вернулись – с одним раненым и с двумя трофейными фузеями. Вторую из них драгуны захватили еще дымящуюся. По всему судя, стрелял один человек. Пальнул два раза по мелькающим сквозь ветви синим мундирам и после ответного огня отступил. Преследуя его, солдаты увидели высящийся посреди поляны бревенчатый сруб. Внутрь не сунулись, оставили двоих наблюдать за дверью, – остальные поспешили с докладом к поручику.
Странное дело – вскоре после стрельбы наваждение рассеялось. Заколдованный лес, в котором плутала почти сотня мужчин, превратился в то, чем и был изначально – в небольшую и не густую рощицу. Сквозь деревья и кусты виднелись и оставшиеся с лошадьми коноводы, и посланный в объезд полувзвод, и луг, полого спускающийся к невысокому обрыву речки.
А еще – сруб. Был он не похож на жилое строение, скорее уж на омшанник, в котором зимуют пчелиные ульи: такие же толстые бревна, такие же узкие вертикальные щели-бойницы.
Но Баглаевскому пришло в голову другое сравнение: укрепление, блокгауз. Потому что он увидел, как в одной из бойниц блеснуло что-то железное. Что именно – долго гадать не пришлось. Грохнул выстрел. Из бойницы вырвался клуб дыма. «Ложись!» – гаркнул поручик. Но драгуны и без команды залегали, отползали за укрытия.
Из сруба выстрелили еще трижды. В залегшей драгунской цепи кто-то застонал. Стон перешел в булькающий хрип и оборвался.
Лишь тогда Баглаевский (получивший строгий наказ владыки Феофана: «Брать живыми!») приказал открыть ответный огонь.
Филька Ворон сделал шесть выстрелов и сейчас быстро, но аккуратно заряжал фузеи. Ему в жизни не доводилось держать в руках огнестрельное оружие, однако выполнял парень все по артикулу: скусывал бумажные патроны, забивал в ствол шомполом, подсыпал из пороховницы мелкий порох на полку…
Зачем он это делает? – Ворон и сам бы не смог ответить. Но Филька не озадачивался таким вопросом. Знал твердо одно: он должен убить как можно больше людей в синих мундирах. И как можно дольше не дать убить себя.