– Ничего не чую, – призналась я. – Все дождь перебил.
Вода смывает скверну без следа. Если могила и пахла беспокойным мертвяком, то сейчас доказательств тому нет.
Яга с легкой досадой цокнула языком.
– Копать надо, – решила она и резко поднялась на ноги. – Добрый человек, неси лопату!
– Не торопись, ведьма.
От твердого мужского голоса, разнесшегося по кладбищу, по спине пробежали мурашки. Толпа, склоняя головы, расступилась, и к нам шагнул поп. Подол черной рясы чуть взметнулся, когда Тень с громким карканьем пронесся мимо священника и спрятался на плече у Яги. Она стояла ровно, не шелохнувшись, но глядела на незнакомца с тяжелым железным крестом на груди с прищуром.
– Отчего же, батюшка? – ровно спросила она.
В ее голосе сквозило дыхание зимы. Оно отрезвляло не хуже ледяного поруба. Я обхватила себя руками, будто озябла, и тоже поднялась. Взгляд батюшки скользнул по мне, резанул, как выхваченный из-под полы острый нож, и потух. Любопытства, как и опасения, я у него не вызвала. Колдовством от меня, в отличие от Яги, за полверсты не разило.
– Не бери грех на душу: не тревожь мертвого человека зазря.
– Грехи у меня все посчитаны, – согласилась Яга. – Лишнего не возьму.
– Добро. Иди тогда с богом.
Они стояли друг против друга, как дружинники враждующих князей. Нарочитое обоюдное почтение, которым они щеголяли, словно невеста приданым, не могло обмануть даже ребенка: в воздухе ощутимо запахло грозой. Я вскинула голову, но не небо стало виновником сгустившегося предчувствия беды.
Народ за спиной священника зашептался. И без того бледная Настасья по цвету как будто сравнялась с полотном. Тревога, словно жужжащий рой пчел, накрыла прежде безмолвное кладбище.
– Батюшка, – проговорила Настасья, – это я ведьму привела. Помочь она обещала, найти источник моих мучений.
– Коль привела, пусть ищет, – степенно ответил священник. – Да только могилу зазря осквернять я не позволю.
Яга дернула уголком губ:
– А вдруг не зазря?
– А коли не зазря, то будь добра, ведьма костяная, поклянись на крови, что в могиле лежит мертвяк зловредный, а не честный человек, на которого возвели понапраслину.
На лицо Яги набежала тень. Наставница коснулась широкого золотого браслета, прикрывающего правое запястье, и задумчиво обвела ногтем крупную россыпь рубинов. Я знала, какую тайну хранит этот браслет, а потому невольно отвела взгляд.
Поклясться на крови ведьма могла, только будучи полностью уверенной в своих словах. Расплата за ошибку слишком высока.
Мгновение – и Яга отступила. Она не сделала ни шагу, осталась на том же месте, где и была. Спину держала ровно, но уголок губ чуть опустился, а в глазах промелькнула тень раздражения.
– Что ж, будь по-твоему, – ответила она. – Я сейчас уйду, а вернусь завтра к вечеру. За это время земля просохнет, и я смогу дать честный ответ, кто лежит в могиле. Дух мертвяка ни с чем не спутаешь.
– Коли учуешь там мертвяка и подтвердишь клятвой, я отойду в сторону. Но до той поры я охраняю этого несчастного, он в моей власти и под моей защитой.
– Ну а окажись в гробу мертвяк, он – мой, – весомо добавила Яга.
Они обменялись кивками, и под тихий ропот толпы священник развернулся и исчез в сгущающихся сумерках. Я подошла к Яге, поглаживающей Тень. Ворон чувствовал себя не в своей тарелке. Неожиданная встреча взволновала его, как приезд дальней и не особо любимой родни.
– Не вовремя он явился, – шепотом заметила я. – Нам каждый час нынче дорог.
Чем дольше мертвец тянет силы из Настасьи, тем сложнее будет обрубить эту связь. Да и самой девушке это не на пользу: вон, еле живая ходит…
Эти проглоченные слова расплавленным сургучом обожгли глотку. Плеваться ими не было смысла: Яга знала все и без меня. Я прикоснулась языком к верхней губе, как если бы слизала с нее соль непролитых девичьих слез.
– Закон един для всех. – Яга пожала плечами. – Богу – богово, нам – нашенское. В дела друг друга мы не лезем, границ не нарушаем.
Я тихонько вздохнула: крыть было нечем.
– Не бойся, милая, – обратилась Яга уже к Настасье. – Мы подождем. Утро вечера мудренее.
– К слову об этом, – влезла я и повысила голос: – Ночевать-то где будем?
Толпа изрядно поредела, а оставшихся зевак мой вопрос смел быстрее, чем вихрь ветра. Одно дело – ведьму хлебом угостить, другое – к себе на лавку положить. Мало ли что она ночью удумает…
– Я матушку попрошу, – ответила Настасья. – Она приютит.
Вечер обещал оборваться вырванной из лютни струной, но вместо этого вышел на новый виток. На небо выкатилась полная желтая луна. Дорога в ее свете приобрела чуть маслянистый оттенок.
Где-то в лесу раздался волчий вой, и я была готова поставить последний пятак, что знаю этот голос.
В избу набилось полдюжины баб и мужиков. Еще столько же стояло на крыльце и ждало своей очереди. За окном мягко опустилась ночь. Бархатную темноту разгоняли лишь алые отблески огня в уже тухнущей печи и заглядывающая в неплотно прикрытые ставни луна.
– Разогнуться не могу, – пожаловалась Яге седая старуха. – Ведьма, милая, помоги! Мне внуков нянчить, а я поднять их не в силах.
Наставница покачала головой и потянулась к мешочку с травами и снадобьями, который мы прихватили с собой из дома. Я выглянула в окно: не верилось, что где-то там, за густым мрачным лесом, подальше от посторонних глаз, притаилась наша избушка на курьих лапах. На миг почудилось, что я вижу, как она встает на лапы на фоне круглой луны и замирает огромным темным пятном на маслянисто-желтом диске…
– Так не бери больше, чем можешь вынести. Молодость отдала детям, старость подаришь внукам. Себе что оставишь? – проговорила Яга, но, заметив умоляющий взгляд просительницы, со вздохом добавила: – От боли поможет мазь с буковицей, а для восполнения сил попей вот этот травяной сбор. Сама не заметишь, как бодрости прибавится.
Старуха рассыпалась в благодарности, и ее место занял новый проситель. Я наблюдала за тем, как Яга трогает, осторожно щупает больные тела. Иногда кончик ее носа трепетал, и в такие моменты я тоже принюхивалась, пытаясь уловить причину недуга раньше, чем ее обронит наставница. Все больше людей мучили простуды да натруженные спины, еще чаще – зубы. Но и с сердечными ранами приходили. Одну такую – из терзаемых любовной лихорадкой – девицу Яга выставила за порог.
– Я заплачу! – упрямилась девица, не желая уходить. Кошель в ее руке издавал мелодичный перезвон монет. – Только пусть Ванька меня полюбит!
– Себя полюби, – мрачно посоветовала Яга. – Тогда и другие тебя заметят.
– Да только…
– Люби-люби. Любовь – вещь бесплатная, а за наведенный приворот ты вовек не расплатишься. И деньги спрячь, глупая. Не ими придется должок возвращать…
Дверь захлопнулась с шумом рухнувшего помоста. Представление оборвалось резко, как сладкие речи жениха после венчания. Заскрипели ступеньки крыльца, пронесся топот башмаков. Девица, всхлипывая, убежала в ночь.
– Потом спасибо скажет, – припечатала Яга. – Ну, кто еще с какой бедой пришел?
Вечер потек медленно, как тягучий кисель. Матушка Настасьи задремала, сидя на лавке. Рядом с ней, как цыплятки под крылом курицы, примостились ее дети. Всего их было пятеро, Настасья – самая старшая. Ей на днях минуло шестнадцать весен.
Остаться вдовой с полной избой ребятишек – та еще напасть. Вдвойне страшнее, когда она обрушивается нежданно, как с виду крепкая стена дома. Батюшка Настасьи был не стар, полон сил и крепкого здоровья, а потому никто особо не встревожился, когда он под вечер не пришел с охоты. Ему и прежде случалось ночевать в лесу, если удавалось выследить богатую добычу. Плохие вести принес соседский мальчишка, отправившийся поутру за хворостом. Именно он и наткнулась на растерзанное зверем тело, в котором матушка Настасьи едва признала своего мужа.
– Всю жизнь его в лес тянуло, – проговорила она, встретив нас с Ягой на пороге. – Бывало, и с пахоты срывался, чтобы среди деревьев побродить. Говорил, дышится ему там легче. Вот лес его к себе и прибрал. Отобрал у меня кормильца…
Я отвела взгляд от лавки с ребятишками и, прикрыв рот ладошкой, зевнула. Час поздний, завалиться бы сейчас на натопленную печку и ухнуть в сладкий сон до утра. Тем более что и поток просителей наконец иссяк, превратившись в узкий ручеек.
– У меня беда, – сказала чья-то женушка с прибранными наверх русыми волосами. На ее еще молодом лице мрачной печатью лежало отчаяние. Оно делало ее старше, а взгляд ее серых глаз – острым, как кончик иглы. – Муж мой сошел с ума.
Сказала как рубанула. Жестко, честно, без виляний в сторону. Я невольно залюбовалась этой мощью духа. В незнакомке чувствовалась сила. Та, что во многом таится в волчицах. Безграничная воля, рожденная жаждой защитить не себя – детенышей.
– Как имя твое? – спросила Яга. – И отчего ты решила, что твой муж лишился рассудка?
– Бажена меня зовут, – с достоинством откликнулась она и оглянулась по сторонам. Убедившись, что все остальные просители уже получили свое и покинули избу, она продолжила чуть тише: – Сама посуди, ведьма костяная, мы с мужем душа в душу прожили три весны. Сына народили, еще малыш на подходе. А тут он сделался дурным да чужим: ласкового слова не скажет, шарахается как от чумной. Помучился, иссох до черноты и ушел к родителям. Потом воротился, прощения просил, клялся, будто бес попутал. Я приняла, да только он как в лесу заплутал: все по одному кругу ходит. Уйдет, вернется, снова уйдет… Говорит, не любит меня и жизнь рядом со мной ему не мила.
Бажена скрестила руки на пока еще плоском животе, никак не выдающем тайну, которую в нем носила. Я втянула носом воздух и улыбнулась: новая жизнь пахла тепло и сладко, как парное молоко. Легкий, едва уловимый аромат. Если не принюхиваться, то и не учуешь.
– Жизнь с тобой не мила… Но, уходя, он все время возвращается? – Яга усмехнулась. – Что-то дело у него со словом не сходится.