Неведомая сила потянула меня из толпы, и я пошла за ней, как конь, подгоняемый властной рукой. Оказавшись снова в торговых рядах, выдохнула от облегчения. Здесь витал аромат теплого хлеба, от которого сладко сжимался живот. Где-то вдалеке осталось темное пятно мора и сумасшествия, где бесчинствовала жестокая драка. Царевич выпустил подол моего сарафана из пасти. Желтые волчьи глаза взглянули на меня пристально, и на их дне почудился отпечаток тревоги. Легкой, как волны на реке в ветреный день.
– Спасибо, – тихо сказала я, касаясь холки волка. – Хорошо, что увел. Смотреть на это невыносимо.
Царевич шарахнулся от моего прикосновения, как от проклятия. Щеки опалило жаром. Забыла на миг, что передо мной не пес ручной, а человек в облике зверя! Да еще и кровей царских.
– Ладно, – пробормотала я, отводя взгляд. – Мы за яблоками пришли. Чуешь их?
Волк обиженно рыкнул, будто его оскорбило сомнение в моих словах, и неспешно потрусил к одному из рядов. Я последовала за ним. Перед глазами все еще мелькали пути грядущего. Но я знала, что волнение, занявшееся в груди как заря, скоро уляжется. Моя дорожка вечно петляла рядышком со смертью, но пока ни разу с ней не пересеклась.
Солнце застыло высоко в небе и, покачиваясь между перистых облаков, как на волнах, расползлось по земле золотистыми лучами-ящерками. Мелкие озерца луж иссыхали так быстро, что к вечеру от них не останется и следа. Воздух, напоенный влагой и теплом, кружил голову.
Бродя по торговым рядам, я прислушивалась к людскому рокоту. Он, будто течение полноводной реки, нес меня от одного прилавка к другому. При виде меня люди не замолкали (даже волк их не пугал), разве что изредка понижали голос. Да и то скорее для того, чтобы придать своим словам еще большую значимость. Я не вступала в разговоры, лишь собирала их. Осторожно, будто сверкающие капли росы, способные сорваться со стебелька и испариться в тот же миг, как их коснутся.
– Настасья – добрая душа, – сказала одна соседка другой. – За что ей такое наказание?
– Сердечко за вдову болит, – вздохнул купец с дымчатыми глиняными игрушками и хитро добавил колеблющемуся покупателю: – Только ради нее уступлю тебе в цене. Вижу, ты тоже с ребятишками.
– Да не во вдове и дочери дело, – возразил другой купец, взвешивая рыбу для мужика. – Все про них да про них болтают. А смотреть надобно глубже.
– Покойник-то завсегда с чудинкой был, – согласился с ним другой мужик, побогаче, выбирающий ткани на соседнем прилавке. – С самого рождения.
– А как тут не быть? – вставила тетка, торгующая сладкими пирогами, бубликами и крендельками. – Мать-то его у ведьмы выпросила.
– Как так, выпросила? – удивилась молодая жена с младенцем в одной руке и только купленным глиняным горшком в другой. – Разве к ведьмам ходят за детьми?
Повисло многозначительное молчание, прерываемое лишь криками купцов с соседних рядов. На мне скрестилось несколько взглядов. Их тяжесть давила, как мешок с землей, взваленный на плечи. С языка рвалась шутка о том, что ведьмы детей разве что в печи запекают и едят прямо с лопаты, но я вовремя остановила себя: ляпнешь такое, а потом слухи поползут, неистребимые, как тараканы.
Не дождавшись от меня ответа, сплетники пожали плечами и продолжили как ни в чем не бывало. К ним, будто запоздавшие к ужину гости, присоединились новые голоса – не менее твердые и любопытные. Казалось, на ярмарке главной вещью торгов стали пересуды. Каждый продавал за то, за что купил.
Я тяжко вздохнула и двинулась дальше, ныряя в толпе, как рыбка между снастей. Волк уверенно вел меня вперед. Временами он замирал, принюхиваясь и раздраженно подергивая ушами, как если бы местные громкие крики резали ему слух, словно кость горло.
– От отчаяния и к ведьме заглянешь, – ответила девица, примеряя атласные ленты к пышной косе. Ее глаза вспыхнули восторгом, когда рука схватила алую ленту и приложила к темным волосам. – Коли сама родить не можешь.
– А она не могла, – прошамкала беззубая старушка и, пожевав слова, как хлебные крошки, выплюнула их. – Десять весен они с мужем зачать пытались. Тому уже вся родня плешь проела, что жена у него больная, бездетная.
– Откуда знаешь, старая?
– Дружили мы с ней… Пока она в родах душу богу не отдала. Ох и страшно она рожала, страшно! Кровь в жилах стынет, как вспомню.
– Будто по-другому бывает, – фыркнула бабенка в стеклянных бусах и с гусем под мышкой. – Не пугай молодух, старая.
– Про роды не меньше твоего знаю, – огрызнулась та. – Семерых родила, вырастила, выкормила. Да только ту ночь, когда на свет появился Богудар, отец Настасьи, не забуду… Неправильно все там шло, не по-людски…
Один из мальчишек, оказавшись рядом с волком, протянул руку, чтобы его погладить.
– Нет! – Я торопливо отвела детскую ладонь раньше, чем она коснулась мягкой шерсти на холке. – Не тронь.
Царевич зарычал, оскалил пасть с белоснежными зубами, и мальца как ветром сдуло. Проходивший мимо мужичок прилип, будто приколоченный, к прилавку с топорами и вилами. Руки его мелко подрагивали. Сунь такому кружку с молоком – расплещет на радость дворовым котам.
– Да что не по-людски было?
– Мучения. Она так и испустила дух, едва заслышав первый крик ребенка. Ну да муж ее недолго горевал: снова женился. Богудара мачеха вырастила.
По спине пробежали мурашки. Словно вытащенные из шкатулки монетки, посыпались воспоминания из детства. Каждое из них причиняло боль, как те оплеухи, которые доставались мне от мачехи.
Глаза застила пелена прошлого, мучительного, нерадостного, а потому я не сразу увидела настоящее: на одном из прилавков лежала горка зеленых яблок. Но стоило прозреть – и ноги сами принесли меня к месту, от которого пахло сладкими грезами и… дымкой аира. Тим. Я увижу Тима!
В ушах зашумело так сильно, что я едва расслышала свой ломающийся голос:
– Сколько хочешь за яблоки?
– Ай, красавица, бери, не пожалеешь! Больше ни у кого яблок нет.
Рука метнулась к подвязанному к юбке мешочку с монетами. Я с трудом одернула себя, чтобы не начать пересчитывать деньги.
– Сколько? – в волнении повторила я. – Назови цену.
Волк рядом со мной рыкнул, поглядывая на каравай с лебедями. Шершавый красный язык прошелся по волчьей морде, и тетка с караваем сравнялась по цвету лица с первым снегом.
Купец будто только сейчас понял, кто перед ним. Его губы изогнулись в улыбке, не сулившей ничего хорошего. В прищуренных глазах промелькнул огонек, но чутье подсказывало: деньгами в этот раз не откупишься – на кону стоит что-то иное.
– А, ведьма костяная! – радостно, будто повстречав друга, воскликнул он. – А я и не признал тебя! Вчера вечером ты другой казалась. Посветлее, что ли…
– Ведьмой мою наставницу кличут, – неохотно ответила я. – А я у нее в ученицах хожу.
– Ученица, значит… – Он быстрым ловким движением сгреб яблоки в холщовый мешок. – Бери, голубка, бери. Я тебя даром угощу.
Рука с яблоками замерла совсем рядом со мной, но я не торопилась принимать подарок.
– У всего есть своя цена, – упрямо озвучила я вызубренную назубок истину, уже набившую мне оскомину. – Что хочешь за яблоки?
– Ой, да мелочь, сущую мелочь. – Купец широко улыбнулся. Два передних зуба у него оказались черны, как зола. – Погадай мне, скажи, чего ждать. Знаю: вы, ведьмы, умеете в грядущее заглядывать.
Перед глазами все закружилось, как танцующие пылинки в лучах солнечного света. В переброшенной на плечо косе ящерками пробежали искры. Они же едва не сорвались с пальцев, и пришлось сжать кулаки, скрывая дар огневицы. Я опустила взгляд и, как назло, поймала собственное отражение в луже. Зажмурилась, но было уже поздно: видения грядущего нахлынули так же резко, как паводок. Разум, будто вышедшая из берегов река, понесся в те дали, за черту которых я предпочитала не заступать. Беспорядочные, смутные картины, как лица скоморохов на карусели, завертелись передо мной: крепкое рукопожатие и просторный терем сменились на темный закоулок и сверкнувший в мерцании луны нож. Алые капли, замысловатым узором окропившие землю, покрытую первым снегом. В нос ударил запах гнили и тлена – запах смерти.
Я отшатнулась от купца, будто в мешке вместо яблок притаилась ядовитая змея, жаждущая обвить мое запястье.
– Не гадай, – прохрипела я. Голос сел и казался чужим. – Прогадаешь.
Развернувшись, я двинулась прочь так быстро, словно за мной стая собак гналась. В спину летели вопросы купца, просьбы поведать о судьбе, обещания подарить не только яблоки, но и что-то более ценное: сережки, венец, платье… В конце концов сладкие речи сменились проклятиями, как оно обычно и бывает. Я выдохнула с облегчением, лишь оказавшись в другом торговом ряду. Посмотрела на свои трясущиеся руки, по которым проскальзывали язычки пламени, и прикрыла глаза. В развернувшейся темноте проще восстановить дыхание. Ледяной груз, легший на сердце, чуть подтаял. Что-то мягкое коснулось ладони. Я резко распахнула глаза и встретилась взглядом с волком.
– Он умрет, – задыхаясь, тихо сказала я. – Смерть его приберет к этой зиме.
Царевич легонько хлестнул себя хвостом по худым бокам. По его морде я прочла, что бедой он это не считает. Верно, все мы под случаем ходим…
– Судьбу не переспоришь, – еще тише сказала я. – Поведаю ему – и до зимы в страхе будет трястись. Остаток жизни упустит.
– Эй, ведьма! – ко мне подлетел косматый мальчишка. – Ты яблоки, что ли, ищешь?
– А у тебя они есть?
Он вытащил изо рта карамельного петушка на палочке и насмешливо бросил:
– Да у кого ж они еще остались? Все полопали давно!
Я хмыкнула и хотела уйти, но сорванец поймал меня за подол сарафана. Волк рыкнул на мальчишку, и тот испуганно отступил.
– Да не кусай ты! – бросил он то ли волку, то ли мне. – Я помочь хочу.
– Так помогай, – усмехнулась я. – Задаром али как?
– Али как, – честно сознался мальчишка и затараторил: – За околицей яблонька растет. Волшебная. На ней яблоки и зимой спеют. Да только рвать их нельзя.