– Почему?
Мальчишка развел руками, но, поймав мой взгляд, быстро выдал:
– Разум мутнеет.
Я вложила в липкую от карамели ладошку пару монет, и мой мелкий спаситель радостно ускакал прочь. Его рыжая вихрастая макушка быстро потерялась в толпе.
– Не похоже, что врет, – задумчиво сказала я. Яга завсегда чуяла ложь, но мне это было не дано, а потому в голосе легким шелестом прозвучало сомнение. – Ладно, идем за околицу. Посмотрим на яблоньку.
Царевич, будто на привязи, неохотно поплелся за мной. Будь его воля, он бы ни за что не ввязался в столь сомнительную забаву. Но на что ему теперь воля, если он волком рыщет по лесу?
За околицей, в стороне от чернеющих полей и подступающего к ним гребня леса, притаился журчащий родник. Его чистые хрустальные воды омывали темные гладкие булыжники и ниспадали дальше, в чашу из речной гальки, которую сложили местные. На вбитом в землю колышке чуть покачивался деревянный ковш, оставленный для путников, ведомых к городу жаждой. В паре шагов от родника на небольшом пригорке раскинулась стройная яблоня с тонкими ветвями, едва тронутыми зеленью свежих листьев. Их робкую краску перебивали сочные красные яблоки. Под их тяжестью ветки пригибались к земле, как склоняется к воде плакучая ива. Мощные корни дерева выступали над мшистым камнем, который оплели, будто паутина. В воздухе носился холодный аромат чистой воды и непролитых слез.
– Что за колдовство? – пробормотала я. – Откуда в такую раннюю пору спелые яблоки?
Пытаясь разгадать эту тайну, я нырнула под ветви, усыпанные зрелыми плодами. Яблоки словно сами просились мне в ладонь: они осыпались на землю дождем, стоило хотя бы на миг коснуться их. Ветки цеплялись за мою юбку, как ребенок, не желающий отпускать няньку. В шелесте молодой листвы мне слышалась мелодия позабытой колыбельной. Той, что когда-то напевала мама. Мягкий влажный туман, стелющийся у болот, заполонил разум, и я почти растворилась в его белесой дымке, потеряла свою суть. В этом забытьи рассыпалось, как искристый снег под стопой, и мое намерение, и предупреждение мальчишки с ярмарки. Я обхватила красное яблоко и откусила от его спелого бока, пахнущего обещанием грядущего счастья.
Горло сдавило, будто на него веревку накинули и затянули потуже. Надкусанное яблоко покатилось по зеленой траве, пачкая ее соком. Как я теперь видела, ядовито-зеленым, как колдовской огонь. Он оставался на траве густой слизью, прожигающей на стеблях дырки. Я обхватила шею руками, силясь сделать вздох… и в миг, когда шелковистая темнота обступила меня со всех сторон, зрение вдруг вернулось.
Небо осталось все таким же ярко-синим с вереницей молочных облаков. Лучи солнца, скользящие по земле, вплетали в коричнево-изумрудное цветовое пятно золотистые нити. Смутный узор обретал четкость, распадался на части, придавая всему ясность: вот мшистый камень, овитый мощными корнями, вот мягкая низенькая травка. Ее бархатистые стебельки щекочут голые стопы, с которых слетели лапти. Завеса ветвей с покачивающимися на них яблоками расступилась, и ко мне шагнул… царевич. Колдовство Яги слетело с него, как хмель на морозе. На широких плечах мерцал серебром мех наброшенной волчьей шкуры. Ее концы были стянуты кольцом у тонких ключиц. Местами разорванная атласная рубаха обнажала белую, лишенную загара кожу. Темно-русые волосы, обрезанные по плечи, непослушными завитками обрамляли мрачное суровое лицо. Его черты оказались строже, чем я помнила.
– Не тронь яблоки, – глухо сказал он. – Глупая.
Я с удивлением взглянула на свою ладонь. В ней покоился новый плод. Пальцы сжимали его так сильно, что ногти впились в кожицу, оставляя на ней вмятины.
– Но я…
Язык повиновался плохо. Даже хуже, чем рука, которая и поднесла яблоко к губам против моей воли. По спине прокатилась волна мурашек. Нос защекотал сладкий аромат туманного забвения, но, прежде чем я успела его вдохнуть, царевич с поистине звериной ловкостью бросился ко мне. Он выбил яблоко из руки, как опасное оружие, и повалил меня на землю. Голова с силой соприкоснулась с твердой землей, я зашипела от боли. Разум на миг прояснился, как небо после грозы, и я снова увидела перед собой не человека, а волка. Зверь стоял надо мной, опрокинутой на спину. Его лапы легли мне на грудь, не позволяя подняться. Я моргнула – и картинка сменилась. Теперь на коленях передо мной стоял царевич. Его теплые ладони удерживали меня на месте. В человеческих глазах плескались тревога и смятение. Когда он склонился ко мне, его вьющиеся волосы упали завесой по обе стороны от моего лица, будто отгораживая нас от мира. Тонкие губы оказались так близко, что я поймала его дыхание – прерывистое, пахнущее скошенной травой и согретой на солнце смолой деревьев.
– Не тронь, – тихо повторил он. – Из ума хочешь выжить?
Я судорожно сглотнула, думая, что, возможно, его предупреждение запоздало. Я уже тронулась разумом, а как иначе объяснить то, что я вижу? В разорванной на груди рубахе царевича виднелись свежие порезы. На языке появился привкус меди, и я невольно коснулась кончиками пальцев алых отметин, будто могла стереть их. Сердце в груди царевича забилось так оглушающе, что на миг затмило другие звуки: пение птиц, шуршание воды, шелест листвы на ветру – все отступило, будто мы оба ухнули в глубокую реку, на ее илистое дно.
– Ну хватит, – раздался над ухом насмешливый голос Яги. – Кончайте с балагурством, не до игр сейчас.
Царевич медленно отошел от меня. Его задумчивый, колкий взгляд бродил по моему лицу, прилипнув, как пчела к сотам. Я приподнялась и прислонилась спиной к теплому камню с корнями яблони на нем. Ноги подрагивали, и я не хотела позориться. А вдруг упаду? Яга, может, на смех и не поднимет, но вот сидящий на ее плече Тень, распахнувший от любопытства клюв, своего не упустит.
– Я яблоки нашла, – проговорила я, но так тихо, что сама себя едва услышала. Пришлось кашлянуть, царапая горло, и продолжить: – Они волшбой пропитаны.
– Ну а как иначе? – согласилась Яга и сорвала льнущее к ней яблоко. – Дерево выросло на могиле костяной ведьмы. Той, что долгое время жила здесь.
Я вспомнила слова Настасьи о том, что местные к колдовству привычные, и вздрогнула. Вот, значит, где покоятся костяные останки… Оно и понятно: не на кладбище же ведьму хоронить. Неясно другое.
– Яблоки туманят разум, – пробормотала я. – Почему?
Яга усмехнулась:
– Нет, девонька, они его проясняют. Показывают суть вещей.
Взгляд метнулся к царевичу, и я зажала рот рукой, чтобы не охнуть. Значит, Яга его не расколдовала, просто я теперь вижу его суть? Ту, что не укрыть колдовством, как пологом, как ни старайся.
– И надолго? – прохрипела я с толикой безнадежности. – Не век же мне истинно зрячей ходить?
В словах, как птицы в густых ветвях, притаилась надежда. Может, кто-то и мечтает обрести доподлинное зрение, глядеть в корень, но я слишком давно живу бок о бок с Ягой, чтобы понимать: не дар это, а проклятие. Яд, поначалу сладкий, как мед, но отравляющий жизнь с каждым новым сделанным вдохом.
– Не век, – согласилась Яга. Она поднялась на цыпочки и выпростала руку. В раскрытую ладонь упало красное наливное яблочко. – Не бойся, девонька, к закату уже заново «ослепнешь». Недолго осталось мучиться.
Я тихо выдохнула. Напряжение, сковавшее меня, опало сломанными браслетами, выпустив наружу другое, более тонкое чувство – любопытство.
– Яблоки непригодны к трапезе, – задумчиво проговорила я. – Но не к волшбе?
Яга кивнула и принялась складывать яблоки в подол платья. Краем глаза я приметила царевича, будто ненароком схоронившегося за высоким камнем, обвитым корнями дерева. На меня он не смотрел, его взгляд был прикован к Яге.
– Верно, такие яблоки – лучший помощник в колдовстве. И картинка в блюдечке будет четкой, и чары на молодость крепче… А уж какое приворотное зелье можно на них сварить! Но мы не для того их собираем. Да не стой ты, девонька! Не мне же одной подол пачкать.
Я торопливо приподнялась, чтобы дотянуться до самых верхних ветвей. Те, будто живые, ластились к руке, обвивали ее так крепко, что даже страшно становилось: отпустят ли? Подол сарафана быстро потяжелел от груза крупных, с хороший кулак, яблок. Их аромат дурманил, и в пелене стелющегося тумана образ Тима, моего друга детства, обрел четкость, будто вспыхнувшее пламя свечи разогнало сгущающиеся тени. Сердце забилось от предчувствия скорой встречи с тем, с кем разлука оказалась непереносимой.
– Сильная была ведьма, – задумчиво проговорила Яга, всматриваясь в сорванное яблоко. В лучах солнца цвет плода менялся, становился более насыщенным и напоминал густую алую кровь. Я моргнула, отгоняя видение: наставница держит в руках чье-то вырванное из груди сердце, истекающее кровью. – Учениц после себя не оставила, всю мощь знаний унесла с собой в землю. Но знания не припасы на зиму, их в подполе не схоронишь. Вот поэтому и яблонька выросла из ее костей…
– Почему местные не срубят ее? – спросила я. – Завсегда люди боятся того, чего не ведают.
– Любили они ведьму, – с кривой улыбкой ответила Яга. – Много она им добра принесла, хотя и зла немало причинила. Ненароком, без худого умысла, но все же.
– Любили ведьму? – повторила я, катая по языку эти слова. Они отдавали легкой горечью. – Ведьму?
Яга подняла на меня задумчивый взгляд. Мыслями она была не здесь, парила птицей где-то высоко под стремительно темнеющим небом. Над нашими головами громыхнуло, будто кто-то наверху уронил пустые ведра. Я с опасением покосилась на небо: неужто снова пойдет дождь? Ведь ни тучки не было до этого…
– Любовь как паутина, угодить в нее может каждый. Некоторые мнят себя пауком, плетущим кружева, но обманываются. Правда в том, что перед любовью мы все бессильны: и простой крестьянин, и знатный князь. И даже ведьма, девонька. А потому береги свое сердце, как хрупкую чашу: разобьешь ее – и осколками порежешь не только себя, но и всех вокруг.
И снова я увидела наставницу, сжимающую сердце в ладони. Пахнуло гнилью болот – сладковатым и чарующим дыханием смерти. Я моргнула, и взгляд прояснился. Обо мне ли говорила Яга? Или о себе? А может быть, о нас обеих? Ведь мы скованы толстой цепью взаимных долгов, обязательств и дара.