– Хозяюшка, я…
Кощей осторожно взял под локоток Аленку и потянул к выходу. Девчонка ошарашенно завертела головой, переводя взгляд с меня на Ягу. Она будто хотела что-то сказать, но не находила слов. Яга же отвернулась к котелку и, помешивая варево, принялась что-то тихо нашептывать. Я потерла зачесавшийся нос – снова ворожбой потянуло, ее крепкий запах ни с чем не спутаешь.
– Спасибо.
Аленка умудрилась вывернуться и отвесить поклон Яге, но та даже не обернулась. Девчонка еще немного помялась на пороге, а затем исчезла в коридоре. Я подошла к окну. Вскоре на темнеющей синеве вечернего неба промелькнула ступа. Кощей, быстро работая метлой как веслом, повел ее выше, к заходящему солнцу. Его оранжево-алые лучи ослепляли, и вскоре наша гостья растворилась в раскаленном злате заката.
– Ну вот и ладненько, – сказала Яга и подняла голову от варева. – Пойдем, девонька, покажу тебе настоящее колдовство. Оно нас от напасти и защитит.
– От какой напасти?
Яга криво усмехнулась и привычно бросила свою любимую присказку:
– Много будешь знать, скоро состаришься.
Первый раз я видела, чтобы Яга ворожила на крови. Алые тягучие капли сорвались с ее ладони и закапали на землю, оставляя после себя выжженную траву. Зазвенели серебряные браслеты на запястье наставницы, когда она, возведя руки к небу, принялась то ли нашептывать, то ли напевать что-то едва различимое. Ее голос, поначалу похожий на шелест ручья, становился тверже, громче.
Светлые, серебристые волосы, прежде прибранные, рассыпались по плечам. Платок сорвало поднявшимся ветром и унесло в сторону. Он затрепетал на березовом суку, как парус корабля. В поднявшемся вокруг нас вихре слова Яги совсем стихли. Я, упав на колени и прикрыв глаза рукой, видела лишь, как шевелятся губы наставницы – неумолимо, как если бы она оглашала приговор. К вою ветра прибавился шум выдираемых с корнями деревьев. Они, кружась, пролетели стрелами великанов совсем рядом с моей головой. Яга резко, словно яд в кубок врага, плеснула содержимое котелка на избушку, и в этот миг все смолкло.
Тишину, точно гром, разрезал новый звук. Обмерев от ужаса, я широко раскрытыми глазами наблюдала, как вросшая в землю избушка медленно покачнулась, заскрипела и… поднялась на мощные куриные лапы. Те задрожали, как у ребенка, сделавшего первый шаг.
– Это еще что такое? – закричала Яга. На ее лице бледность спорила с разливающейся по скулам багровой краской. – Ты кого мне в котелок бросила, ведьма глупая?!
От последующего вопля с деревьев ближайших сосен посыпались иголки.
– Василиса!!!
Край уха обожгло, будто кипятком, когда наставница на мгновение сжала его цепкими пальцами. Чувствительную кожу царапнули ободки перстней. На щеку легли серебряные браслеты. Их перезвон разнесся по трапезной погребальной песней – красивой и печальной.
– Ты чего удумала? – холодно процедила Яга, одаривая меня таким взглядом, что впору было замерзнуть. – Черного петуха на пеструшку заменить?! Да это совсем ума надобно лишиться!
Веяло от нее столь мощной ледяной силой, что я невольно передернула плечами, как снег с себя стряхнула. Вот что бывает, когда разгневаешь живительную воду: она оборачивается против тебя смертельной вьюгой, кружащей да колкой.
– Коричневая она была, – негромко ответила я и, встретившись со сверкнувшими глазами Яги, добавила уже тише: – Окраса курица коричневого, не пестрого…
Наставница раздосадованно цокнула языком, отпустила мое ухо и задумчиво подошла к столу. Оперлась на него ладонями, покачнулась на каблучках сафьяновых сапожек и взглянула на серебряное блюдечко, на дне которого покоилось красное яблочко.
– Глупая, – пробормотала Яга, не смотря на меня. Ее спина ненадолго сгорбилась, словно под тяжестью нежданно свалившегося на нее груза. – Черный петух – птица колдовская, сила в ней таится древняя. Не зря люд простой под порог таких кладет. А курица? Ну какой от нее прок?
– Но…
– Не курицу ты таскала к себе по ночам! Не с ней же от теней пряталась?
Яга обернулась – резко, всем телом, как зверь лесной, пойманный охотниками и жаждущий сбросить с себя сети.
– Что? Думала, не ведаю?
Я стыдливо, ну точно невеста на смотринах, отвела взгляд. Крыть было нечем, а каяться не хотелось. Да и Яга не любила, когда перед ней извинялись. Для нее слова были как слезы – бесполезны и досадны. Она умело сплетала их в кружево, коли надобно, но верила только поступкам.
– И как же теперь? – тихо спросила я.
Что-то было в словах Яги, в ее голосе, в движениях, что заставляло всматриваться в происходящее, точно в омут неспокойной реки, на дне которой обитают мстительные русалки.
Встретишь хотя бы одну из них – и просто букетом полыни не отделаешься…
– Бежать нам надобно, – ответила Яга и с силой захлопнула ставни. В трапезной тут же стало темно, как в безлунную ночь. – Курица – птица глупая, но суетливая. Авось быстро помчится…
– Куда? Зачем?
Вопросы посыпались как горох из разорванного мешка, но Яга ни один из них не удостоила ответом. Вместо этого она снова что-то зашептала – стихотворное, напевное, сливающееся с шумом поднявшегося ветра. Кроны деревьев зашелестели от внезапно налетевшего порыва, и в щель между ставнями занесло горсть зеленых дубовых листков. Вдогонку по половицам застучали сорванные желуди с надломленными шапочками. Из леса пахнуло свежестью трав, вечерней прохладой и сладким ароматом яблони. Той, что цвела у бани даже в лютый мороз, застилая хрусткий снег белым узором лепестков.
Пол под ногами покачнулся, будто дно лодки, поймавшей гребень волны. Лавки вместе со столом накренились, и я едва успела отпрыгнуть вбок, чтобы не зашибло. Миг – и лавки, царапая половицы, заскользили в другую сторону. Я уцепилась за край печи, но от нового толчка чуть не улетела вниз – в широко распахнувшиеся ставни, за которыми промелькнули… мощные куриные лапы с острыми когтями. Они вспороли землю, как остро заточенные мечи – брюхо врага.
Рука соскользнула, и я бы рухнула в эту ощерившуюся ставнями пасть, но в ворот рубахи вцепился домовой и потянул на себя, как котенка за шкирку поволок.
– Повернись-ка, избушка, к лесу задом! – громко крикнула Яга.
Пол снова покачнулся под нами, но уже не так сильно. И все равно котелки и утварь посыпались из печи, как вытрясаемые монеты из худого кошелька.
В окне темная зелень леса сменилась на опушку с блестящей вдалеке лентой реки.
– Беги-ка к воде, родная! – приказала Яга. Она стояла на ногах так твердо, будто вросла в выщербленные половицы. – Раз-два!
Откуда-то из-под крыши раздалось довольное кудахтанье, а затем все в избушке вновь пришло в движение: лавки накренились, стол уехал к печке, а окованный железом сундук со скрипом заскользил по трапезной, словно сани по льду. Вечнозеленые сосны и усыпанные зеленой листвой березы в окне стали отдаляться, кроны деревьев быстро превращались в точки на горизонте, залитом кровавым златом заката.
Я подкралась к окну и, свесившись с него, тихо охнула. Наша избушка обзавелась куриными ножками и теперь со всей дури мчалась вперед. Из-под ее лап летели комья земли, острым дождем брызгали камни, песок и трава. Животные разбегались, опасаясь оказаться у нее на пути. Птицы сбивались в стайки и поспешно бросали насиженные гнезда.
По лицу что-то мазнуло – легкое, но жестковатое. Я отпрянула, как от лизнувшего пятки огня, и совсем рядом, разрезая небо черными крыльями, точно ножами, промелькнул ворон. Его когтистая лапа легла на ставни, но сорвалась так быстро, что глаз едва успел заметить это движение.
– Кар? – вырвалось из клюва птицы. Я бы поставила на кон все перстни Кощея, что в этом вопле не было ни одного приличного слова. – Ка-а-ар?!
– Не ведаю, – честно ответила я.
– Кар! – потребовал он.
Я протянула руку и, ухватив его за хвост, втащила в окно. Перекувыркнувшись в воздухе, колдовская птица спиной и распахнутыми крыльями впечаталась в побеленную печь, а затем черной кляксой стекла вниз головой к заслонке с витой ручкой.
– У воды я сильнее буду, – крикнула Яга то ли мне, то ли Тени. – Ну же, милая, скорее!
Избушка еще быстрее начала перебирать ногами. Теперь она не просто бежала, а неслась, торопливо прыгая с места на место, точно играла с кем-то в чехарду.
Перезвон колоколов, нежданно обрушившийся на трапезную, едва не оглушил. Ворон придушенно каркнул и, отодвинув когтистыми лапами заслонку, забился внутрь печи. На миг показались мощные руки домового, которые придвинули затворку обратно, как крышку гроба, надежно запечатав обоих трусишек в глубине очага.
Я же зажала уши ладонями и крепко оседлала лавку, как скакуна. За спиной отголоском беды пронесся звон разбитых плошек. Пол усыпала костяная пыль, а под ногами смачно хрустнули осколки черепов. В них Яга хранила свечи да всякую мелочь.
– Что это? – спросила я, стараясь перекричать ветер. Тот, будто в отместку, завыл сильнее. – Что?
– Не что, а кто, – вздохнула Яга, внезапно оказавшись рядом.
Она поправила забранные наверх волосы, выдохнула, как перед прыжком в ледяную прорубь, и запустила красное яблочко по каемке серебряного блюда. Его дно всколыхнулось, как если бы кто-то бросил в гладь озера камешки, а затем рябь улеглась. Прикусив язык, с которого рвалась брань, я уставилась на изможденную старуху, уже знакомую мне. Такой была Аленка, пока не отведала гостинца Яги. Вот только глаза у чужачки были черны, как зимняя ночь, а на дне их плясал колдовской огонь – злой, кусачий, как стая голодных охотничьих псов.
– Яга! – прошамкала старуха беззубым ртом и недобро улыбнулась. От таких улыбок кровь стынет в жилах, они опаснее меча на поясе врага. – Сколько лет, сколько зим!
– Сколько б ни прошло, еще б столько же не виделась, – ответила Яга, склоняясь к столу, да так, чтобы загородить меня. – Чего надобно-то, Елена Прекрасная?
Прекрасная?