Смешок сорвался с губ, и Яга что есть силы хлопнула ладонью по столу, чтобы заглушить его. Блюдечко подскочило, на миг замерло в воздухе, позволив разглядеть иссеченное морщинами, словно земля реками, лицо Елены Прекрасной поближе, а затем опустилось обратно на стол. Яблочко с прыткостью напуганного зайца снова забегало по тонкой каемке.
– Отобрала ты кое-что у меня…
– Так не твое это было.
Новый порыв ветра, еще более сильный, чем прежде, поднял избушку и закружил ее в смертоносном вихре. Моя голова мотнулась из стороны в сторону, как у болванчика. Я отлетела куда-то в сторону, а совсем рядом, как погребальный камень, рухнул сундук. Повезло, что все чугунные котелки да сковородки уже давно валялись на полу, а не таились внутри.
– Мое – не мое, – досадливо сказала старуха. Лица ее я больше не видела, но легко вообразила, как ее тонкие улыбающиеся губы обнажили беззубый рот. – Не тебе судить, Яга. Зачем свой нос любопытный сунула куда не следовало? Чай не лиса, чтобы по чужим курятникам шариться.
– Коли бы этот курятник мне под забор не упал, не полезла бы! А так уж прости. Знаешь ведьмин закон: каждому просящему…
– …Калитку отопри. Ну ты еще про «накорми-напои-спать-уложи» вспомни!
Вихрь окутал нашу избушку, точно пеленки младенца, и швырнул на землю. Я снова полетела в сторону. Приложило меня об стену, да так знатно, что из глаз искры посыпались. С пальцев они тоже сорвались. Зеленоватые язычки пламени лизнули нити половика, вспыхнули ярким костром, но тут же зашипели и погасли, как угли, на которые плеснули водой. Я потерла ушибленный затылок, сплюнула на пол кровь, капающую с прокушенной губы, и вытерла рот ладонью.
Яга, как и прежде, стояла посреди избы что вкопанная. В руках она держала блюдечко. Ноги меня плохо слушались, в голове шумело, но я поднялась, желая взглянуть в лицо той, что сначала отобрала молодость и здоровье у девчонки, а теперь играла с нами, как кошка с мышью.
– Уймись, Лена, – спокойно проговорила Яга. По такому голосу и не скажешь, что платье ее на спине пропиталось потом. На бледном лице ни тени волнения. – Девку я уже домой отправила и больше ее в обиду не дам. Ни ее, ни других.
Яга вскинула свободную руку, повела пальцами, будто гусельной струны коснулась. В свете последних лучей солнца искристым льдом сверкнули голубые самоцветы. Где-то там, далеко, по ту сторону блюдца, раздался шум поднимающейся гребнем волны. Он оборвался оглушающим треском и грохотом, сравнимым с камнепадом. Блюдечко вспыхнуло и погасло, но всего на миг.
– Силой хочешь помериться, Яга? Думаешь, вода ветер одолеет?!
Избушку вновь подбросило в воздух, а затем с силой ударило о землю. В окне синими всполохами промелькнули бугрящиеся канатами воды, пахнуло близостью реки. Мы все-таки добрались до места.
Пальцы закололо, и я потрясла рукой в надежде, что огненный дар проснется, но он крепко спал. Всего пару искорок промелькнуло в темной косе, да и те быстро погасли. Я досадливо цокнула языком. Никакого проку от меня!
Яга непоколебимой скалой осталась на месте. Ее соболиные брови сошлись в одну линию, лоб хмурился, а алые губы утратили краску. На виске заплясала синяя жилка. Нелегко наставнице бороться с другой ведьмой!
Но и старухе тоже тяжко. Изможденное лицо осунулось пуще прежнего, глаза превратились в щелки, а узловатые пальцы тонко подрагивали.
– Думаешь, последнее слово за тобой, Яга?
Новый порыв ветра проломил крышу избушки, и в проеме показалась бархатная чернота ночного неба с краешком желтого, точно сливочное масло, месяца. На верхушке его рожка появилось небольшое темное пятно, которое с каждым мигом увеличивалось, пока не превратилось… в ступу.
Кощей, стоявший в ней, так яростно орудовал метлой, что, коли бы подметал пол, смахнул бы вместе с мусором и сами половицы. Не успела я и глазом моргнуть, как ступа зависла над крышей, а сам Кощей, оттолкнувшись от края, спрыгнул сначала на печь, а затем на лавку. Волосы цвета спелой пшеницы разметались по плечам, в зеленых колдовских глазах плескалось, как вино в кубке, безумие – лихое, дерзкое, бесстрашное.
Прежде чем я успела хоть слово вымолвить, мужская рука ухватила меня за локоток и крепко сжала.
– Помощь твоя надобна, свет очей моих, – мягко проговорил он и притянул меня к себе. – Яге-то одной не справиться. Не видишь? Равны они!
Я покосилась на наставницу. Ее плечи по-прежнему были широко расправлены, царской стати ее не могла лишить даже усталость, черными кругами растекшаяся под глазами. В точеном лице – спокойном, безмятежном – ни кровинки. Кажется, Яга и упадет замертво, не переменившись – все с той же усмешкой на тонких губах.
– Да что я могу? – с горечью вырвалось у меня. – Спит мой дар столь крепко, будто после попойки!
Кощей хмыкнул. Тонкие светлые пряди упали на его высокий лоб и острые впалые скулы. Он беззаботно тряхнул головой, отбрасывая волосы назад.
– Все ты можешь, – сказал он и, подмигнув, резко притянул к себе. Последовавший за этим шепот коснулся мочки уха и послал по спине волну мурашек. – А дар мы твой разбудим.
Зеленые глаза смотрели непривычно серьезно. Сердце екнуло, ухнуло в пятки, а дыхание перехватило. Кощей сделал шаг вперед, чтобы оказаться ко мне вплотную. Острый ворот его иноземной рубашки царапнул мою щеку. Меня окружил дурманящий аромат цветущей сирени, и голову заволок сладкий туман.
Время остановилось. Замерло в песочных часах, которые забыли перевернуть. В их стеклянной поверхности отражалось лицо Кощея. Улыбка с него давно слетела, как криво налепленная маска. Обнажившаяся суть была по-прежнему притягательна, но искрящаяся игривость и очаровательное шалопайство уступили место чему-то новому – теплому, как костер в ночи, и столь же опасному. Глазом моргни – и пламя поглотит все вокруг, оставит после себя лишь пепелище.
Кощей жадно склонился ко мне, навис сверху, как змей над голубкой. Его губы почти коснулись моих.
– Верь мне, – тихо сказал он и…
Поцелуй обрушился на меня, как штормящая волна. Я захлебнулась в нем, потерялась, растворилась. На миг, всего на миг, лишилась твердой земли под ногами, а затем с силой оттолкнула от себя Кощея. По избушке прокатился звук звонкой пощечины.
На острой скуле растекся багряный отпечаток моей ладони. Кощей потер его и взглянул на меня исподлобья. На лице не было ни удивления, ни досады.
– Ополоумел? – крикнула я и снова замахнулась.
Он перехватил мою руку и сжал запястье. Как завороженная, я примолкла. С гневно подрагивающих пальцев сорвались шипящие искры. Они усыпали пол, словно алые иглы, и, вспыхнув, шустрой ящерицей побежали ко мне. Я покачнулась, когда дар прошиб меня насквозь и, набрав силу, устремился дальше – к ночному небу.
– Яга, уймись! Уймись, говорю!
Со дна блюдца на нас глядела испуганная старуха. Стена позади нее занялась огнем. Его извивающийся хвост плетью рассек воздух, а алые язычки сложились в хищный оскал.
Яга отмерла, точно кто-то снял часть груза с ее плеч, и обернулась. Ее лицо чуть смягчилось, хотя в глазах плясало неодобрение.
– Не меня проси.
– А кого?!
Старуха заметалась по покоям, норовя скрыться от преследующего ее огня. Тот веревками обвил ее запястья, мешая ворожить. Ветер, ломавший деревья в округе, исчез. На нас обрушилась такая звонкая тишина, что в первый миг я потерла уши, решив, что оглохла.
– Ученицу мою.
Яга отступила, позволив старухе увидеть меня. И снова время застыло, сжалось, как пойманный в силки птенец. Я выпрямилась, давая старой ведьме рассмотреть меня получше. Сердце колотилось так сильно, будто норовило вырваться на свободу из тесной клетки. Ненависть в черных глазах обжигала круче кипятка. Хотелось отпрянуть, прикрыть лицо ладонями, но я помнила наказ Яги.
«Гляди, не отворачивайся», – сказала она.
Подобно наставнице, я гордо задрала подбородок и ответила спокойным, чуть надменным взглядом.
– На тебя похожа, – пробормотала старуха и подергала руками, силясь скинуть огневые плети. Те впились в ее кожу, оставляя ожоги. – Что ж ты, Яга, ученицу свою от всех прячешь?
– Мала она еще, – ровно ответила та. – Подрастет, и в люди ее отправлю.
В разговоре угадывалось что-то недоступное моему взору. Слова имели второе дно, как ларец с секретом. Эта мысль, ясная как солнце, больно кольнула меня.
– Нечего у девок красоту отбирать, – резко бросила я. Повинуясь движению моих пальцев, огненная ящерица радостно ощерила пасть. Брови старухи опалило тонкой струйкой пламени. – Не тронь ни Алену, ни кого другого!
– Дерзкая какая, – усмехнулась старуха. Боль заставила ее поморщиться, но не испугаться. В черных глазах промелькнули отголоски напряженных дум – неуловимых, как птица в небе. – Далеко пойдет… Ладно, будь по-вашему.
Яга едва заметно вздрогнула. В ее взгляде острым клинком промелькнуло удивление.
– Так легко отступишь?
– Стара я, да не глупа: вас двое – я одна.
Кощей, до этого молчавший, шагнул на середину комнаты. Его начищенные до блеска кожаные сапоги тускло сверкнули в лунном свете. Под каблуками треснули осколки черепов.
– Слово дай, красавица, что мстить не станешь!
Старуха улыбнулась и завозилась, силясь заглянуть подальше, за край колдовского блюдца.
– Кощеюшка, ты ли, негодник? Ох, по голосу чую, что ты.
– Верно он говорит, – заметила Яга, тоже приближаясь к блюдцу и склоняясь над ним. – Вернешься ведь. Злее прежнего!
Я тихонько охнула. Значит ли это, что нам надобно?.. Нет, убивать и калечить я никого не стану!
Повинуясь суматохе моих мыслей, пламя заплясало, как опьяненный брагой скоморох. Деревянные стены чужих покоев затрещали, потолок загудел, грозясь обвалиться. Старуха вздрогнула всем телом и торопливо, будто слова жгли ей язык, крикнула:
– Обещаю, изверги! На крови клянусь: не украду больше ничью молодость, а вас не трону! Отпустите только.
Острые длинные ногти старухи иглами вспороли кожу ее ладоней. На пол тягуче упали алые капли и багровыми кляксами растеклись по половицам. В тот же миг поднялся ветер, а всю округу тряхнуло, как если бы кто-то перевернул вверх дном полный приданого сундук.