Яга кивнула, и я медленно отозвала дар. Огонь, куснув напоследок старуху за плечо, с шипением истаял, как туман поутру. Я с трудом сделала шаг назад, чтобы меня не было видно в блюдечке, а затем покачнулась и упала на руки Кощею. Тот сжал меня в объятиях и оттащил к лавке, глазами показывая, что надобно молчать. Я и не спорила. Из носа хлынула кровь, а тело обмякло, как мокрая тряпичная кукла.
Хорошо, что старуха этого уже не видела!
– Краса-то тебе в этот раз на что? – спросила Яга. – Что надумала, Елена?
– Царя шамаханского очаровать хочу, – ответила она не таясь, а, наоборот, бахвалясь. – Богат и знатен он, а царство его словно лакомый кусочек на блюде.
Яга усмехнулась. По разобранной трапезной пронесся тихий перезвон ее серебряных браслетов.
– Ну да выкрутишься как-нибудь. Нравы там чуждые нам: девки, говорят, ходят в платки замотанные.
Скрипнула заслонка, и из печи осторожно высунулся вороний клюв.
– В платки замотанные, – задумчиво повторила старуха и вдруг резко обронила: – Ладненько, поговорили – и хватит. Здоровья желать не буду, да и прощаться тоже. Свидимся!
Блюдце смолкло. По полу покатилось алое яблоко. Яга подняла его, обтерла о юбку и, недолго думая, с хрустом надкусила.
– Ну вот и все, – шепнул мне Кощей. – Вот и сказочке конец, а кто слушал – молодец!
В пустой голове огрызки мыслей носились крикливыми галками. Навалившаяся слабость сковала надежнее цепей. Сквозь пелену опускающегося тумана я разглядела приблизившуюся Ягу. Ее прохладная ладонь легла на мой горячий лоб.
– Ты молодец, Василиса, – тихо повторила она. – Тут Кощей прав.
Ее слова драгоценными каменьями упали мне в сердце и засияли в лучах ослепительной улыбки Кощея. Той, что я успела увидеть, прежде чем растворилась в пахнущей травами и яблоками темноте.
Домовой наводил порядок в трапезной. Его негромкие, полные досады и горечи вздохи доносились из красного угла. Там горой высились вещи, требующие починки: и кухонная утварь, и пара лавок, и скособоченный сундук. Сметенные в одну большую кучу осколки черепов ждали своего часа. На лежанке у печи посапывал черный ворон.
В окно заглянула луна. Она покачнулась на темных облаках, как на волнах, и камнем соскользнула в глубину ночного неба.
Кощей поднес к губам чашку с ромашковым чаем и сделал глоток. Яга отщипнула от рыбного пирога кусочек и не глядя отправила его в рот. Взгляд льдистых глаз не отрывался от блюдечка. Алое спелое яблочко неспешно катилось по каемочке. На серебристом дне, стоило только ряби успокоиться, промелькнуло молодое мужское лицо с шапкой медных волос.
Возлюбленный Василисы привстал с коня, будто почуял, что за ним наблюдают. Пальцы натянули повод. Костяшки побелели от затаенного напряжения.
– Когда ты ей скажешь? – спросил Кощей и кивнул на молодца на коне. – Когда откроешь правду о нем?
Яга склонила голову набок и задумчиво коснулась мочки уха. Тяжелые золотые серьги с тихим лязгом соприкоснулись с перстнями. Ее глаза сощурились, всматриваясь в картинку на дне блюдца.
– Всему свое время, друг мой. Всему свое время…
Мертвая сказка
Белесая пелена дождя укрыла собой темный хвойный лес. Шум воды смешался с мелодией ветра в кронах деревьев и как по волшебству сложился в убаюкивающую колыбельную. Казалось, в ней вот-вот шепотом ручья проскользнет голос матушки, прозвучат ласково слова, которые она напевала мне в детстве. Те самые, что я забыла, те самые, что день за днем мучительно вспоминала перед сном… Порой чудилось, что сейчас, вот сейчас, разгадка ночной звездой нетерпеливо соскользнет в ладонь, лишь чуток опалив кожу раскаленным светом. Да только к мигу, когда туман памяти рассеивался, разум уже погружался в сонную дымку – такую же вязкую, как зеленые мшистые воды болот.
В приоткрытые ставни дыхнуло сладостью сырой земли, и вместе с ней, разрезав полупрозрачные занавески острыми крыльями, в избушку влетел Тень. Сделав круг по трапезной, черный ворон камнем упал на верхушку пышущего жаром самовара. В начищенном медном боку промелькнул птичий глаз. На скатерть, расшитую цветочными узорами, с иссиня-черных перьев закапали украденные у леса слезы. Тень мрачно каркнул, будто поздоровался, и отряхнулся, как собака, пущенная в сени в непогоду. Ледяные капли оросили мое лицо, холодными иголками впились в кожу, и я раздосадованно смахнула их ладонью.
– Друг мой верный, – рассеянно проговорила Яга. – Замерз, мой хороший?
Ее взгляд, доселе намертво прикованный ко дну опустевшей чашки, ненадолго переместился на Тень. Холеная рука с серебряными браслетами на запястье нежно легла на черную птичью голову. Длинные пальцы, усыпанные перстнями, по-хозяйски прошлись по черным перьям у горла. Тень размяк от нежданной ласки и разве что не замурчал, как кот.
Мы с Кощеем переглянулись. Он закатил глаза, и по беззвучно шевельнувшимся губам я прочла снисходительное: «Вот угодник!» Я лишь фыркнула в ответ. Кощею ли порицать? Он и сам тот еще балахвост. За время учебы у Яги я к его повадкам попривыкла, а поначалу стыдом наливалась, как красное спелое яблоко на ветке.
Наставница отставила в сторону чашку, на дне которой замысловатым узором покоились измельченные листья чабреца и смородины, припорошенные ягодами бузины. Полвечера Яга провела в обнимку с этой чашкой, баюкала ее, как младенца, а теперь так резко отодвинула, будто пихнула в бок зазевавшегося неприятеля. Едва остатки травяного чая не расплескала.
– Расскажи-ка, милок, что в княжестве иноземном творится?
Тень широко взмахнул крыльями, переместился на плечо к Яге и, склонив голову к ее уху, принялся от души ябедничать на соседей. От волнения он переступал с лапы на лапу, мял когтями темный бархат, оставляя на дорогом платье, преподнесенном в подарок одним из князей, вереницу затяжек. Наставница этого не замечала. Лишь задумчиво постукивала ноготком по скатерти-самобранке, отчего на столе то появлялись, то исчезали яства: жареный лебедь, студень из говяжьих ног, расстегаи с курицей, пироги с осетриной, запеченные с медом яблоки…
Я ухватила печатный пряник, прежде чем блюдо с ними исчезло. На его месте возникла связка бубликов.
Кощей, вырезавший из дерева свистелку, небрежно бросил на стол перочинный ножик. Тот приземлился рядом с намасленными блинами и в следующий миг растворился, как шапка земли в толще воды. Кощей моргнул и тихо помянул безыменного беса. Возившийся за печью домовой понял это по-своему, а потому – то ли от горькой обиды, то ли от горячего желания помочь – молчаливо махнул рукой. Мимо уха Кощея, едва не срезав тонкий кусочек кожи, промелькнуло серебристое лезвие. Оно вонзилось в стол, тяжелая деревянная рукоять качнулась из стороны в сторону и застыла на месте.
– О, благодарствую! – обрадовался Кощей и кивнул домовому, снова нырнувшему за печь. – Выручил, друже.
Он вернулся к свистульке. Я же перекинула с одного плеча на другое тяжелую темную косу, незаметно утерла выступившие на лбу капельки пота и уткнулась в блюдечко с золотой каемочкой. По нему неторопливо бежало яблоко. Из его чуть подмятого гнильцой бока выглянул упитанный червяк, приметил меня и тут же торопливо нырнул обратно в сладкую плоть. Картинка на дне блюдца прояснилась, на меня взглянуло до боли родное, любимое лицо. Сердце затрепетало, как пойманная в сеть птичка, а по телу теплой волной разлилось счастье. Я с затаенным восторгом, не дыша, чтобы не спугнуть удачу, всматривалась в острые мужские черты, с жаждой вбирая каждое изменение. Доселе светлая кожа посмуглела от ясного беспощадного солнца, рыжие волосы отросли и уже не рассыпались кудрявыми завитками на макушке, а на дне глаз цвета темно-золотого меда черной тенью притаилась усталость.
– Жениха высматриваешь? – Кощей подмигнул мне и поднес к губам свистелку. По избушке прокатилась птичья трель, настолько тонкая, что хотелось ухватить ее за серебристый хвост и прижать к мгновенно отозвавшемуся сердечку. – Не томись, вернется он. Выполнит поручение Яги – и вернется.
– Не жених он мне, – упрямо, уже не помня, в который раз, повторила я. – Друг.
Кощей покачал головой. Его светлые, обрубленные по плечи волосы чуть колыхнулись. В проеме иноземной рубахи с крошечными жемчужными пуговичками мрачно блеснул тяжелый оберег на тонкой цепочке.
– Друг так друг, – ласково, точно кот, мурчащий на пойманную мышь, согласился Кощей. На его губах притаилась насмешливая улыбка. – Тебе виднее, свет моих очей.
Он снова вернулся к работе над свистелкой. Пламя свечи покачнулось от ветра, затрепетало, зашипело, но выстояло. Отблески заметавшегося язычка маслянисто-золотыми кляксами легли на молодое, лишенное отпечатков времени лицо Кощея. Нож в его изящных руках замелькал быстро, почти неуловимо, как серебристые росчерки в темном грозовом небе. На стволе свистульки появилась новая дырка, из которой умелые пальцы смогут извлечь мелодию. Движения Кощея были слишком быстры для человека, но человек ли он? Я давно задавалась этим вопросом.
Зазевавшись, я не сразу приметила, что Яга отпустила Тень, а теперь притихла и потягивала остывший чай. Ворон же, осторожно переступая с лапы на лапу, подкрался ко мне и…
– Изверг! – возмутилась я. – А ну верни на место!
Поздно. Ворон подхватил с блюдца яблоко и, подбросив его, в воздухе разрубил мощным клювом напополам. В птичьей пасти исчезла половинка с упитанным червем. Полакомившись, Тень торопливо отпрыгнул прочь, так что подхваченное мною полотенце со свистом опустилось на стол, припечатало скатерть, но не задело даже края черных перьев.
– Ну наглец! А ну-ка иди сюда!
Я подскочила из-за стола, готовая нестись за птицей, но холодный, как бескрайние зимние просторы, взор Яги заставил меня медленно сесть на место. И ведь глянула лишь мельком, а словно прямо в душу нырнула. Из-за этого я сбилась с мысли, будто лаптем зацепилась за торчащий корень. Морозная красота Яги вкрадывалась в сердце, как иней на оконце, – медленно, но неумолимо. Белая, не познавшая загара кожа, соболиные брови вразлет, светлые, как подтаявший лед, глаза. Волосы, отливающие серебром, убраны под расшитый каменьями невысокий венец. Его нити гроздями жемчуга спускались по обе стороны от точеного лица, чуть касаясь слегка тронутых румянцем щек. Венец наставница надела утром к приезду князя, просившего совета, да так и не сняла.