– У меня жених есть, – продолжила Настя так тихо, что пришлось напрячь слух. – Свадьба после страды…
Она соскользнула с лавки, бухнулась на колени и ухватилась за подол платья Яги.
– Молю, помоги! Не дай свести меня в могилу мертвяку обидчивому!
В воздухе запахло грозой – отчаянной, смелой, как просьба Насти. Той самой весенней грозой, после которой чистым становится не только небо, но и душа. Окутанная этим мигом, как колкой шалью, я с ястребиным нетерпением всматривалась в лицо Яги: прогонит гостью или оставит? Прежде мне не случалось видеть, чтобы наставница отказывала в помощи, но все случается впервые.
С детства вскормленное недоверие к людям по-прежнему отравляло мне и жизнь, и кровь. Недоверие – первый урок, который преподала мне мачеха. Кажется, будто век не видела ее и сводную сестру и все бы отдала, чтобы еще столько же не встречаться с ними…
– Будь по-твоему, помогу. – Обещание Яги, точно целебные капли снадобья, упало на израненное сердце Насти. На губах девушки проступила нежная, как лучи утреннего солнца, улыбка. – Собирайся.
Я подскочила с лавки, будто засидевшаяся в девках невеста, которую наконец позвали под венец. В голове царил сумбур, но на сердце сладким медом растеклось предвкушение. Его приходится стискивать, держать на цепи, чтобы не вырвалось наружу. Истинное достоинство ведьмы в ее спокойствии. Этой премудрости я еще только училась.
– Душа моя, – мягко позвал Кощей. Мягче даже кот не замурчал бы. – А как же напоить, накормить и спать уложить?
Яга едва заметно пожала плечами, и расшитый золотой нитью платок едва не соскользнул на пол.
– Не до того. Сложи, будь добр, в мешочек пирожки, покормим гостью по дороге. Нам до заката надобно успеть к могиле.
Кощей едва заметным движением прикоснулся к оберегу на груди и отдернул руку, будто от капель кипящего масла. Спорить он не любил, а потому молча подошел к окну и толкнул ставни. В лицо резко, наотмашь ударил запах воды и влажного белесого тумана, плывущего от мшистых болот. Звук дождя обрушился с новой силой.
Яга тоже слов на ветер не бросала. Временами мне казалось, что для них обоих слова – что-то вроде монет червонных, которые они тщательно хранят на темный день. Одним текучим движением Яга оказалась у окна, высунула голову наружу и, бесстрашно подставив ее дождевым каплям, крикнула в темную синеву:
– Красно Солнышко, будь другом, окажи любезность!
Дождь стих столь резко, будто залатали прохудившееся ведро. Тучи рассеялись, и на стремительно светлеющее небо выкатился яркий, пышущий жаром диск солнца.
– Благодарю!
Яга нырнула обратно в избушку. Кощей отступил в сторону и поднял руки вверх, будто сдаваясь ее натиску.
– Что ж, перед тобой все дороги открыты, – проговорил он. – Пешком отправитесь или по небу полетите?
– По небу. Не будем терять времени. Оно сейчас на вес золота.
Я покосилась на мертвенно-бледную Настасью и невольно согласилась с Ягой. Кожа гостьи будто стала еще белее, чем была. Взгляд потускнел, еще чуть-чуть – и остекленеет. Крепко, ох крепко привязал ее к себе покойник! Тут не ножницами резать, а мечом рубить придется.
– Далеко лететь-то? – спросила я. – Откуда ты?
– Вятка, – тихо ответила она и, подумав, добавила: – Если быстро обернемся, праздник наш застанете. Такого веселья вы еще не видели.
Тогда я еще не знала, что речь идет о празднике почитания мертвых – о Свистопляске.
Ступа едва вместила нас троих, а потому Кощей остался в избушке. Она стремительно отдалялась, уменьшалась и сливалась с темным мрачным лесом, пока окончательно не растворилась в его хищных очертаниях.
Лететь было привычно. Холодный порывистый ветер трепал волосы, незаметно пробирался под одежду, чтобы сдавить в ледяных объятиях с жадностью собирающегося тебя обокрасть воришки. Яга правила ступой размеренно. Метла в ее руках чутко улавливала вихревые потоки и ловко встраивалась в них. Тень скользил над нашими головами. Его черная макушка то здесь, то там прорезала перину облаков.
Прошло не так много времени. Я даже заскучать не успела, как бескрайний лес и извилистая лента реки сменились сначала на россыпь чернеющих полей, а затем – на небольшое темное пятно, в котором угадывался город. Купола церквей переливались расплавленным золотом в свете заходящего, насыщенно-красного, как пролитая на снег кровь, солнца.
Яга выбрала тихое место для приземления – за околицей, в тени подступающего к лугу леса. Но наше появление все равно собрало толпу зевак. Еще на подлете я подметила, как детвора, пасущая коров, вскидывает головы и тычет в нас пальцами. На их крики сбежались местные кумушки. Кто-то опрокинул ведра, потерял коромысло, запнулся о слетевший с ноги лапоть, но все равно пробился в первый ряд. Оглядывая собравшуюся толпу, можно было подумать, что она с нетерпением ждет выступления скоморохов, которых зазывали не менее трех весен подряд.
– У вас ведьм не боятся, что ли? – шепнула я Настасье. – Или под платьями они прячут вилы?
Та улыбнулась и чуть качнула головой:
– В городе прежде жила своя ведьма костяная. Кому помогла, кого сгубила… Мы давно к волшбе привычные.
– А куда она делась?
– Так померла же. Я тогда еще девчонкой бегала.
Яга сдвинула соболиные брови, чуть шевельнула алыми губами, будто хотела что-то обронить. Но то ли слово оказалось тяжелее камня, то ли она вовсе передумала им делиться, потому смолчала. Как бы там ни было, но ступа коснулась земли в повисшей, точно нити заброшенного вязания, тишине.
Она лопнула с яростью гнойного нарыва, как только стоявший ближе всех мужичок беззубо улыбнулся и подбросил в небо шапку:
– Ведьма! Ведьма прилетела!
– Ура! – точно песню подхватили и другие. – Тащите хлеб-соль!
– На рушник, на рушник положите!
– Радость-то какая! Попрошу мазь от больной спины!
– А я сглаз сниму! Как пить дать, соседка, паршивка такая, попортила мне кур…
Мы с Ягой переглянулись. Обычно бесстрастное лицо наставницы в этот раз подернулось рябью тревоги – едва заметной, но непривычной и потому пугающей. Метла в тонких изящных руках дрогнула, и на миг я даже подумала, что ступа сейчас снова взлетит и исчезнет в бескрайней синеве. Стыдно признаться, но где-то в глубине души я бы не стала противиться такому исходу.
– Кар! – сочувственно раздалось над головой. – Кар!
С губ сорвался тяжкий вздох. Не так я себе представляла веселье, о котором говорила Настасья. Я готова побиться об заклад, что солнце, медленно клонящееся к закату, в этот миг лукаво подмигнуло.
Первые тени уже коснулись земли и росчерками хищных когтей прошлись по невысокой зеленой траве у оградки кладбища. Небо стремительно темнело. Оно по-хозяйски ощерило пасть, проглатывая раскаленный докрасна солнечный диск. Сумерки сгущались быстро, как спущенная с поводка свора собак, из-за чего земляные холмики с воткнутыми в них крестами приобретали зловещие очертания. Кладбище раскинулось с величавостью размашистого старого дуба, у которого вместо листьев – могилы. Позади них высилась церквушка с золотыми маковками куполов.
Я ускорила шаг, стараясь не отстать от Яги. Мне на пятки наступала ведомая любопытством толпа. Она следовала за нами с той верностью, которую многие князья напрасно ожидают от своих приближенных. Жаждущие дармового представления, как путник чистой воды в знойный день, громко перешептывались между собой. У каждого имелась личная беда, и каждый жаждал поскорее вывалить ее, как ком с грязным бельем, на Ягу. В крайнем случае всучить мне – в надежде, что и от меня в этом деле будет польза. Явись мы вдвоем с Ягой, нас бы уже торжественно растерзали – не от злобы и страха, а исключительно по любви: к ведьмам и к чуду, что они творят. Но с нами была Настасья. Она вышагивала вместе с Ягой и, будто оберег, отгоняла от нас беду. В деревне нашу гостью знала каждая собака, а потому ее судьба вызывала пугливое сострадание: то самое, когда радуешься, что горе обошло тебя стороной и выпало на долю соседа – приятного человека, конечно, но не настолько приятного, как ты сам.
– Пришли. – Настасья остановилась возле свежей могилы, еще не успевшей порасти травой. – Вот тут батюшка мой покоится.
Тень сорвался с плеча Яги и, сделав круг над нашими головами, приземлился на добротно сколоченный деревянный крест, торчащий из земли. Я с сомнением покосилась на ворона: крест стоял кривовато, как будто с трудом выдержал битву с ветром. Казалось, дунь на него – и он обессиленно рухнет.
– Тянет за собой девку почем зря, – донеслось из толпы. – Все силы из нее мертвец выпил! Даром что отец…
– Такой отец в голодный год родную дочь заколет, как барашка, – добавил другой голос – женский. – Вон, девчонка уже и так еле ноги передвигает. Того и гляди замертво упадет.
– Вцепился в нее, мертвяк, как кровосос…
– Мать только мужа схоронила, а теперь и дочь настал час провожать.
– Бледна Настасья, ну как поганка! Хоть сейчас в гроб клади и за лопатой беги…
Последние слова с меткостью пущенной в сердце стрелы заставили девушку вздрогнуть. Я встала на цыпочки, пытаясь разглядеть этого доброхота. Может, при случае всучу ему ту самую лопату и заставлю огород вскопать. Труд – он завсегда облагораживает мысли. Те тяжелеют и уже не так легко срываются с языка.
– Тихо.
Одно-единственное слово Яги, оброненное как редкая драгоценность, заставило всех примолкнуть. Тишина распустилась темным цветком и окутала, стянула игольчатыми стеблями, как силками, каждого на кладбище.
Крылья тонкого носа Яги затрепетали. Она опустилась к могиле и принюхалась, будто гончая, жаждущая взять след.
– Мертвецким духом должно тянуть. – Она обратилась ко мне, как если бы, кроме нас двоих, больше никого и не было. – Чуешь?
Я опустилась рядом с ней на корточки и, подоткнув подол сарафана, коснулась кладбищенской земли. Она легко собралась в комок, а не рассыпалась в ладони черным песком. Все вокруг пахло сырой землей. От креста шел глубокий теплый аромат мокрого дерева.