Дерево-до-небесВенгерская сказкаВ обработке Э. Бенедека. Перевод Е. Малыхиной
ыло ли, не было, точно не знаю, а только все ж таки где-нибудь было, жил на свете король, и была у того короля красавица дочка. Женихов к ней сваталось — и не пересчитать! Со всего света съезжались королевичи статные, князья-герцоги знатные, гордые да разодетые. Но вот беда, ни один королевской дочке по сердцу не пришелся, всем отказывала она наотрез: ни за что замуж не пойду, говорила, не оставлю дорогого моего государя-батюшку, покуда жива. Сладко было королю слушать такое, сладко, да не радостно. Крепко любил он свою единственную дочку, и не отпускала его горькая дума: «Вот умру, останется она, как былинка, одна-одинешенька, а все эти князья-королевичи, обозлясь, нападут да и отберут у сироты королевство». Много раз подступался король к дочери с уговорами: «Одумайся, доченька любезная, что-то будет с тобой, когда я помру!»
Но ничего не отвечала на это красавица дочка, молча уходила в любимый свой сад, краше которого не было в целом свете, и плакала там, и стенала: «Да неужто могу я с этакой красотою расстаться? Где еще растут такие цветы ненаглядные!»
Очень любила королевна цветы свои, а того пуще любила дерево, что росло посредине сада и — хотите верьте, хотите не верьте — доросло до самого неба. Нет, ни за что не пойдет она замуж, потому что такого сада, такого дерева нет в целом свете!
— Не бойся, мой садик любимый, и ты не бойся, мое дерево-до-небес, не покину я вас, покуда жива!
И вот, только она это выговорила, поднялся сильный ветер, закружил смерчем, подхватил королевну и унес ее в сине небо, словно и не стояла она только что под деревом, даже проститься не поспела ни с батюшкой любезным, ни с садом своим ненаглядным. А смерч как налетел, так и улетел в одночасье; опять засияло в чистом небе солнце, да только теперь уже не грело — палило оно, и цветы в саду все поникли, увяли, словно их кипятком обдали. Выходит из дворца старый король, спускается в сад, видит повсюду разгром и поруху, зовет:
— Доченька, доченька, где ты?! — Только нет его зову ответа.
Тут сбежались придворные, искать принялись, весь сад обшарили, во дворе, во дворце в каждый утолок заглянули — нет нигде королевны, пропала.
— Украли ее, как пить дать…
— А может, земля поглотила.
По-всякому судили-рядили люди, всякие догадки строили. Плакал старый король, словно дитя малое, как только сердце не разорвалось от великого горя. Всех на ноги поставил, королевну искать велел по всему государству и за его пределами, половину королевства сулил тому, кто дочь любимую ему сыщет. Искали королевну стар и млад, с ног сбились все — не нашли: словно в воду канула.
Время шло. Однажды увидел король во сне, будто дочку его подхватило смерчем — вот тогда же, когда тот страшный ураган сад погубил; вознес смерч королевну на дерево-до-небес и опустил там в замке девятиглавого дракона. И если не освободят королевну, быть ей дракону женой.
Вот оно, горе, да и это еще полгоря. Потому как, чтоб вам было известно, у дерева-до-небес листья такие, что на каждом целая страна помещается. А кто ж угадает-то, на каком листе находится замок дракона девятиглавого?!
Ну, послали опять повсеместно глашатаев, оповестили весь свет, что королевну смерчем унесло и теперь она на вершине дерева-до-небес томится, в замке дракона о девяти главах, а кто ее оттуда вызволит, тому король ее в жены отдаст и полкоролевства в придачу, после смерти же своей — все королевство.
Что тут сразу началось-поднялось! Со всего света царевичи-королевичи съехались, герцоги, графы, бароны всякие, рыцари иноземные кишмя во дворе кишат. Быстро съехались, да вскорости, нос повесив, и назад воротились: к стыду своему, ни один и до середины дерева не умел взобраться.
А жил при дворе один паренек — свинопас. Много раз он видел в пух и прах разодетых витязей; гордо подходили они к дереву, чтоб наверх лезть, да не долго спустя вниз сползали несолоно хлебавши. «Ах ты, господи, — вздыхал свинопас, — вот бы и меня король к дереву допустил, попытал бы и я счастья!»
Однажды, забывшись, он сказал это вслух, и вдруг подбегает к нему маленький поросенок. Потерся о колено да и говорит:
— Вот что я скажу тебе, свинопас! Ты всегда был добр ко мне, настало время добром тебе отплатить. Ступай сейчас к королю и скажи, что взберешься на дерево-до-небес и приведешь королевну назад. Но только прежде пусть король повелит забить того буйвола, у которого рог обломан, и сшить тебе из его шкуры одежки семь смен да семь пар бочкоров[58] крепких. Как все получишь, на дерево полезай и до тех пор лезь, пока все семь пар бочкоров и одежды семь смен не истреплешь вконец, покуда они сами с тебя не свалятся. Тут увидишь ты прямо перед собой ветку, иди по ней до конца, а на самом конце будет листочек последний. Вступай на него смело, там и сыщешь замок девятиглавого дракона. Больше я тебе ничего не скажу, остальное — твоя забота.
Сказал и исчез в стаде свиней, ни полсловечка не добавил. Что ж, подумал молодой свинопас, второй жизни не бывать, смертыньки не миновать — надо счастья попытать. И пошел к королю. Поздоровался чин чином и все рассказал, что хотел.
Эх, слышали бы вы, как король хохотал! Хоть и щемило сердце от великого горя-печали, а все же смеялся, удержаться не мог.
— Ну-ка повтори еще раз, что сказал, никудышник ты эдакий! — приказал свинопасу король, словно не расслышал как следует.
— А то я сказал, ваше королевское величество, что влезу на дерево-до-небес и без королевны нипочем не вернусь… Ваша воля — хоть казните, хоть милуйте!
А с королем рядышком и его придворный дурак сидел. Спрашивает король дурака:
— Что скажешь, дурак, на эти дурацкие речи?
— Скажу, государь, что сосунок-свинопас в самый раз за второго шута сойдет.
Но тут уж молодой свинопас взъярился:
— Ваше величество государь, не слушайте вы дурака своего: из дурной дыры и ветер дурной. Прикажите лучше забить буйвола с обломанным рогом да справить мне одежки семь смен и семь пар бочкоров, а ежели я без барышни королевны вернусь, голова моя пусть на колу красуется.
«Гм, гм, а ведь дело-то будто и нешуточное», — подумал король и сказал свинопасу:
— Ладно уж, Янош, сынок, будь по-твоему, но скажу тебе наперед: лучше сам с дерева пади, шею себе сверни, иначе не миновать тебе лап палача моего.
Поблагодарил Янош милостивого короля за добрые пожелания, и, когда изготовились семь пар бочкоров да одежки семь смен, взял он в руки топорик свой, размахнулся что было сил, всадил топорик в дерево и, ухватясь за топорище, полез; там еще раз топорик всадил, и еще, и еще — не успели люди моргнуть, а он уже и пропал из глаз, затерялся среди листьев громаднейших.
Семь дней, семь ночей взбирался он по чудо-дереву без передыху, цеплялся за ствол, подтягивался, повисал на ветках здесь и там, пока не истерлись, не свалились с него седьмая одежка да седьмая пара бочкоров. И тут увидел он перед собой длинную-предлинную ветку — в точности, как поросенок тот говорил. Но какая ж она тонкая была, эта ветка, моей руки не толще, а может, и еще тоньше! Янош не стал долго раздумывать — лег на ветку животом и пополз вперед да вперед. Ветка выгибалась, качалась то вправо, то влево — что как обломится? Костей ведь не соберешь!
«Янош, Янош, вернулся бы ты от греха!» — бормотал про себя свинопас, но это он только так бормотал: знал, что теперь-то нипочем не вернется, раз уж досюда долез. Прополз он эдак еще немного и видит: вот он, самый крайний на ветке листок, только б допрыгнуть до него! Собрался с духом Янош, зажмурился — прощай, белый свет! — да и прыгнул… Так и шмякнулся, будто козленок новорожденный. Э, что за беда, главное дело, добрался. Зато как оглянулся вокруг, так глазами-то и захлопал, даже рот открыл. Оказалось, все здесь точь-в-точь, как и там, внизу. Были здесь леса, поля, деревни, города, ручьи, реки, море, только человека нигде не было видно, хоть бы самого завалящего.
Долго-долго шел Янош, брел через горы и долы, леса и поля, а на седьмой день увидел перед собою алмазный дворец. Никогда еще не случалось ему такие дворцы видеть. Стоял дворец на петушиной ноге, не стоял, а вертелся, и было в нем тысяча окон и крылечек столько же. И вертелся он быстро-быстро, что твой смерч, даже еще быстрее. Хотел было Янош на крылечко ступить, а оно, глядишь, уже на другой стороне. Он было вскочил на другое с лету, а его вмиг отшибло, наземь бросило, так что гул пошел.
— Ах, вы вот как! — завопил Янош, разъярясь. — Ну, ничего, я вам тоже не дурак достался!
Схватил он топор, размахнулся, всадил в мелькнувшее мимо крылечко и, уцепившись за топорище, на том крыльце удержался, чинно вошел во дворец.
А королевна уже птицею летела ему навстречу.
— Ах, дорогой мой, желанный мой Яношка, и как же ты добрался, куда и птица не залетает!
— Вы про то, барышня королевна, сейчас не расспрашивайте, а ступайте со мною к вашему батюшке.
— Иисус, Мария и святой Иосиф! И не заикайся про это, словечка не вымолви, не то услышит тебя дракон девятиглавый, и тут нам с тобой обоим конец придет.
Вдруг — шум, гром — явился хозяин, все девять голов огонь изрыгают.
— А это еще кто такой, как сюда заявился? — грозно так спрашивает дракон королевну.
— Ах, дракон, миленький, не тронь паренька, — взмолилась королевна. — Это слуга мой верный, он мальчонка еще, взобрался сюда, меня разыскал и здесь мне услужать хочет.
— Будь по-твоему, — проворчал дракон, — пусть поживет, но только задам я ему работенку, погляжу, хорош он иль плох.
Была у дракона в конюшне лошадь, худющая и хромая. Велел дракон Яношу за этой клячей смотреть, да по-особому: что ни попросит бедная животина, того ей никак не давать, что-то другое подсовывать.
— Гляди ж у меня, — прорычал дракон, — исполняй все в точности, иначе жизнью поплатишься.
«Ну, такая работа разве ж работа!» — подумал Янош и бегом на конюшню. Вбежал да и замер на пороге. Никогда страшней лошади он не видел. Кожа да кости, и на ногах уже не стоит, лежит, бедолага, на грязной подстилке и стонет, да так жалобно стонет! Бросил ей Янош охапку травы, она и ухом не повела. Ячменя дал отборного — и не взглянула. Стал Янош уговаривать, улещивать конягу несчастного, поешь, мол, хоть сколько-нибудь поешь. Нет, ни травиночки в рот не взял бедный конь, ни зернышка. И вдруг заговорил человеческим голосом:
— Вижу я, паренек, что сердце у тебя доброе, да только напрасно ты меня травою да ячменем потчуешь, мне это все негоже. Мой корм — алый жар из костра, да только не дает его мне хозяин мой. Затеял он извести меня, потому как один только я и знаю секрет, как его самого погубить.
— Так что же дать-то тебе? — спросил Янош.
— Набери, сынок, жару побольше и мне принеси.
— Я бы не прочь, но дракон наказал ни за что не давать тебе того, что попросишь.
— Что ж, не дашь, так не дашь, зато и королевну свою не сумеешь вызволить, — сказал Яношу конь.
Как услышал Янош эти слова, больше его просить не пришлось.
— Коли так, бедный ты коник мой, все исполню, что пожелаешь.
— Тогда слушай, — сказал ему конь-горемыка. — В воскресенье дракон с королевной в церковь пойдет, ты же дома останься. Ступай на задний двор, увидишь — дрова костром сложены, ты огонь разожги, остальное уж мое дело будет.
Едва дождался Янош, чтоб дракон с королевной в церковь ушли, развел огонь, а когда прогорели дрова, подхватил на лопату жару алого и понес лошади. Не успел оглянуться — все она съела до последнего уголька и в ту же минуту на ноги поднялась. Встала да прямиком во двор и, сколько было там жару, весь уплела, пепла и того не оставила. Яношка наш так глаза и вытаращил, даже рот открыл, стоит, дивится. Да то ли еще он увидел! Засиял, засверкал золотом красавец конь, налился силою, ребер уже и не видно. Глядит Янош, себе самому не верит: не четыре ноги у коня, а все пять!
Встряхнул тут конь пышной гривою, фыркнул, воздух в себя потянул, а Яношка глядит, наглядеться не может. Дивный скакун стоит перед ним, золотистой масти красавец, и сверкает так, что глазам больно, легче уж на солнце смотреть.
— Ну, паренек, отплачу я добром за твое добро. Слушай внимательно. Спустись поскорей в погреб, увидишь там седло, уздечку и меч. Хватай их и тащи сюда поскорее.
Бросился Яношка в погреб, подхватил седло, уздечку да меч и — давай бог ноги, но не успел на свет выбраться, как прилетел дракон, шум поднял несусветный.
— Стой, — кричит Яношке, — куда сбрую тащишь?
Выхватил он меч у Яноша из рук, замахнулся — вот сейчас голову снесет.
— Прощайся с жизнью, человечье отродье, — кричит. — Обманул ты меня, пощады не жди!
— Не убивай, дракон, не лишай меня жизни, — взмолился Яношка, — больше из твоей воли не выйду.
— Нет уж, человечье отродье, убью, не помилую, а только выпьем сперва по чаше вина за грехи твои.
Без долгих речей подошел дракон к самой большой бочке, нацедил оттуда вина в две чаши, одну себе взял, другую дал Яношу.
— Пей, — сказал, — другого-то раза не будет.
Выпили оба, а Яношка все просит жизни его не лишать.
— Не убивай ты меня, девятиглавый дракон, никогда больше не стану тебя обманывать!
— Нет, Янош, я не верю тебе. А вот вина давай еще выпьем, теперь уж за мои прегрешения.
Выпили еще по одной чаше. И вдруг, господи помилуй, — что ж это? — пустился дракон в пляс. Пляшет да приговаривает:
— Ну-ка, лапа, ты сюда, ну-ка, лапа, ты туда…
И так доплясался, что наземь брякнулся, лапы в стороны откинул и заснул мертвым сном.
Янош, конечно, опрометью прочь побежал! Ничего бы не стоило ему все девять голов драконовых отрубить, да только сообразил поздненько, когда уже на дворе оказался. Рассказал он скакуну все, как было.
— Скорей, паренек, седло на спину мне, подпруги затяни, уздечку надень… А что дракона не тронул, то к лучшему, — сказал мудрый конь. — Ты б ему одну голову-то отсек, а остальные восемь тут и проснулись бы, и пришел бы тебе конец.
Мигом оседлал скакуна Яношка, вскочил на него и спрашивает:
— И куда ж мы теперь поскачем, мой конь золотой, в какие такие края?
— В лес поскачем, мой молодой господин. Разыщем там дикого вепря, да не простого, особенного. В голове у того вепря кубышка, а в кубышке — девять ос пребольшущих. В этих-то осах вся сила драконова. Коль удастся нам их всех истребить, станет дракон слабее младенца.
Только договорил золотистый скакун, помчались они быстрей ветра. Не успел Янош глазом моргнуть, а лес-то вот он.
— Глянь-ка, милый ты мой господин, вепрь нам навстречу бежит.
И впрямь видит Янош: ломится вепрь через подлесок, прямо на них устремился, клыки ощерил, на дыбы вскинулся, вот сейчас ударит. Да только не зря золотистый скакун о пяти ногах был! Вскинул он пятую ногу и так ею пнул вепря в бок, что тот навзничь упал, брюхом кверху. Тут и Яношка осмелел, меч свой выхватил, ударил вепря, с маху голову надвое расколол. А оттуда заяц — скок да наутек! Эге-гей, вот он, не упустить бы! Мчится заяц, ветер обгоняет, да только еще быстрей летит скакун о пяти ногах, догнал зайца, пятой ногою лягнул, у бедного зайчишки и дух вон. Тут Янош с коня соскочил, голову зайца надвое рассек, видит — и правда кубышка запрятана, а в ней не иначе как осы, потому что гудит, жужжит что-то внутри, об стенки торкается, будто черт их гоняет. Янош наш, не долго думая, кубышку на плоский камень положил, а другой камень, плоский да тяжеленный, сверху на нее бросил — ни тебе кубышки, ни ос.
— Ну хозяин мой молодой, — говорит пятиногий скакун, — теперь можем смело домой ворочаться. Дракона девятиглавого бояться нечего.
Так и случилось: прискакали они во дворец, а дракон в погребе лежит, совсем ослабел, муху и ту не согнал бы.
— Так это ты погубил силу мою? — простонал он, Яноша завидев.
— Кто ж, как не я! И тебя погублю, а королевну домой увезу.
— Не губи меня, Янош, — взмолился хитрый дракон, — забирай свою королевну и все мои сокровища, какие только найдешь.
— Не нужны мне твои сокровища, злой погубитель! — закричал Яношка и отсек все девять голов одним махом, чтоб не ожил злодей, не творил больше бед.
И сразу кинулся королевну искать. Рассказал он ей обо всем, где побывал да что сделал с тех пор, как они в последний раз виделись.
— Ой, любимый мой Яношка, — вскрикнула королевна, сама не своя от радости, — ни за кого не пойду, только твоею буду, здесь ли, дома ли, мне все едино.
— Да уж, ясное дело, здесь мы с тобой не останемся, — сказал Яношка, — как-нибудь домой добираться будем.
Чего ж бы и не добраться, когда дорога есть! И тут только вспомнил Янош, как полз по тоненькой ветке сюда. Сам-то он и назад проползет, а с королевной что делать? Закружится у бедненькой голова, как пить дать закружится, и сорвется она с ветки вниз.
«Что делать, что же мне делать?» — ломал себе голову Янош и ходил по двору взад-вперед, совсем нос повесил. Вдруг смотрит — стоит перед ним пятиногий скакун.
— Что опечалился, молодой хозяин? — спрашивает конь.
Рассказал ему Янош про свою печаль.
— Эх, хозяин, нашел о чем печалиться. Садитесь-ка вместе с королевною мне на спину и ни о чем не тревожьтесь.
Ну, коли так, мигом вскочили Янош с королевной на коня пятиногого.
— А теперь закройте глаза! — Конь им приказывает.
Только они закрыли глаза, а уж слышат:
— Откройте глаза!
Открыли. Видят: стоит конь посреди двора королевского. Соскочили они наземь и бегом во дворец, в покои самого короля.
А король в этот час, прости господи, уже при смерти был. Однако же, когда дочку единственную завидел, с ложа его будто ветром сдуло, только что в пляс не пустился — спасибо, удержали его. Тотчас велел он призвать священника и мигом обвенчал молодых. А потом задал пир горой, семь стран-государств на том пиру пировало, семь дней, семь ночей все ели, пили, плясали. И я на том пиру был, до тех пор танцевал, пока башмаки задом наперед не свернул, а тогда уж и сам назад повернул, домой побежал, сам себя догонял, даже пряник медовый с собою не взял.
А кто мне не верит, пусть пойдет да проверит.
Счастье-удачаВенгерская сказкаВ обработке Э. Бенедека. Перевод Е. Малыхиной
ыло где или не было, не доходя океана невиданного, за семьюдесятью семью странами, жил-поживал король. И был у него сын, королевич Янко.
Надумал король сына женить. Но тут случилась беда, соседний король чем-то этого короля обидел, пришлось ему на войну собираться. Теперь королю было уж не до свадьбы. Собрал он преогромное войско и пошел воевать, а сыну велел домовничать да наказал строго-настрого не помышлять о женитьбе, пока он с войны не вернется.
Ушел король с войском, а Янко дома остался, правил страной, как умел. Время шло, годы пролетали один за другим, а отца нет и нет: все с соседним королем воюет.
«Ну нет, не стану больше сидеть да ждать, — решил наконец королевич. — Эдак я до старости неженатым останусь, кто же знает, когда вернется отец!» И поехал он невесту высматривать. Собрал немалое войско и с ним пустился в дорогу — пусть в чужих краях сразу увидят, что он не бродяга безродный, не аист его в клюве принес. Но не успели они границу королевства своего пересечь, как навстречу им едет — а по правде сказать, бежит со всех ног — сам король: войско его разбили, да и он едва спасся.
Увидел король, что сын навстречу едет и войско ведет, обрадовался. Он-то ведь думал, что сын прознал как-нибудь про его поражение и на помощь спешит! Зато и в ярость пришел он великую, когда понял, что у Янко ничего похожего в мыслях не было, он невесту искать надумал.
— Разве не приказал я тебе носа никуда не высовывать, пока я не ворочусь?! — закричал король. — Коли ты моего приказа ослушался, знать тебя не желаю, ступай куда глаза глядят. И солдат моих я тебе не отдам, понял, щенок!
Сын уж как только отца ни уговаривал, объяснял: не век же ему холостым оставаться, — но король и слушать его не хотел. И войско все отобрал. Один только егерь[59] верный королевича не покинул, даже короля не послушался.
— Ваше величество, жизнь моя в ваших руках, а только я королевича Янко в беде не оставлю.
Так и не помирился отец с сыном, злющий-презлющий домой покатил, а сын с егерем в чужие края подались. Крепко горевал Янко, что отец доброго слова ему не сказал в напутствие, но прошла неделя, и горе его улеглось. Чему тут дивиться! Они ведь до тех пор ехали через горы и долы, через поля и леса, пока не прибыли на седьмой день пути в золотой замок Золотого государства и увидели там золотой цветок красоты невиданной — на солнце еще можно смотреть, а на этот цветок — никак. Скажу между прочим, пока не забыл: в золотом замке жил король Золотой страны, а Золотым цветком звали дочь его единственную. Когда Янко въехал в замок, красавица у окна сидела и его увидела.
«Этот всадник не иначе как за мной приехал, — сказала она про себя, — а если так, я уеду с ним непременно».
Потому что хороша была королевна Золотой цветок, но и Янко всем взял — и красотою, и статью: взглянешь на него, залюбуешься.
Поднялся Янко во дворец, издалека заходить не стал, сразу все рассказал королю: кто он и что он, откуда и зачем приехал. Понравился Янко королю.
— Что же, сынок, вижу, человек ты серьезный, прямой. Я с радостью отдам дочь за тебя, живите счастливо до самой могилы, коли дочери по нраву придешься.
Приказал король позвать Золотой цветок. Она мяться-стыдиться не стала, ответила прямо:
— Согласна я, пойду за него с легкой душой, потому что по глазам вижу: любит он меня.
Тотчас позвали священника, молодых обвенчали, свадьбу сыграли, семь дней пировали, мед-пиво рекой текло, отсюда и дотуда все затопило, и еще на кривой вершок дальше.
Когда кончилось великое гостеванье, запрягли шесть красавцев коней в золотую карету, алмазами украшенную, и поехали молодые на родину Янко. Уже к вечеру до границы добрались и заночевали на постоялом дворе. Молодые сразу почивать отправились, но королевичев егерь во дворе остался, решил глаз не смыкать, Янко с молодой женой оберегать. Ближе к полуночи слышит егерь, опустились на крышу постоялого двора три вороны и разговор завели.
— Ох, подруги, — говорит одна ворона, — жалко мне этих юных супругов. Такие они красивые, а приходится помирать не поживши!
— Да уж, как смерти им избежать: ведь завтра под их каретой проломится золотой мост! — говорит другая.
— Злобная душа у отца королевича! — говорит третья ворона. — Это он приказал мост подпилить. Карр, карр, жаль их!.. Но тому, кто перескажет королевичу от нас услышанное, худо придется — зверь ли он, человек ли, до колен окаменеет.
— И пускай окаменею, а королевичу расскажу про измену! — сказал егерь громко, так, что вороны его услышали.
— Карр, карр, жаль тебя! — прокаркали вороны и улетели.
Не успели они из виду скрыться, а на крышу опустились три голубя и — вот ведь чудо какое! — тоже начали меж собой говорить.
— Эх, бедняжки, — говорит первый голубь, — не поможет им, что мост благополучно минуют, все равно не уйдут от погибели.
— Не уйдут, не уйдут, — сокрушается и второй голубь, — король-отец им карету пришлет заколдованную.
— Эх, хорошо бы они в нее не садились! — говорит третий голубь. — Ведь если сядут, тотчас подымется страшный смерч, подхватит их вместе с лошадьми и каретой, а потом бросит оземь, да так, что и косточек от них не останется. Но если кто-то наш разговор подслушает, пусть остережется другим про это рассказывать, не то до пояса окаменеет.
— И пусть, — громко сказал егерь, чтоб услышали голуби, — все равно расскажу.
Испугались голуби, вспорхнули с крыши и улетели. А на крыше — вот чудеса! — уже три орла сидят, разговаривают.
— Оно, может, конечно, статься, что ни мост, ни карета молодых не погубят, — рассуждает один орел, — но что потом спасет их, право, не знаю.
— И я не знаю, — подхватил другой. — В городе говорят, что король-отец вышлет сыну и невестке навстречу мантии, серебром и золотом шитые, с тем, чтоб они сразу в них облачились.
— Вот если б им как-нибудь намекнуть, — вздохнул третий орел, — что стоит им те мантии надеть, и они мигом превратятся в обугленные головешки… Но мы им сказать не можем, а если кто-нибудь это сделает, в каменный столб превратится.
— Будь со мною, что будет, а доброго Янко погубить не позволю! — громко воскликнул храбрый егерь.
Утром собрались они в путь. Егерь отозвал королевича в сторону и говорит ему:
— Видел я ночью сон, добрый мой королевич, и знаю верно: если не станете вы меня слушаться, все мы погибнем. Так что вы уж поклянитесь, пока до дому не доедем, ни в чем мне не перечить.
Янко смеялся весело, смеялась и жена его.
— Ах ты, глупый, и в сон и в чох веришь!
— Может, и так, но вы мне ни в чем не перечьте до самого дома!
Они смеялись, но егерь не отступался. Наконец Янко поклялся, что будет ему во всем подчиняться.
Выехали они с постоялого двора и скоро были у золотого моста. Егерь говорит:
— Карету мы на этом берегу оставим!
— Это еще почему же? — спросил Янко.
— А потому, что она совсем расшаталась, по мосту не проедет. Стыдно королевичу в такой колымаге жену везти.
Вышли они из кареты, осмотрели, оглядели со всех сторон, Янко даже залез под нее, оси проверил, за ним и жена полезла, но карета была всем каретам карета, на втулках и смазка еще сверкала, потому как была она из чистого жидкого золота.
— Н-да, — сказал королевич, — я не вижу в карете изъянов. Но раз дал тебе слово, послушаюсь.
Оставили они карету на берегу и неспешно перешли реку по мосту, а егерь с лошадьми вплавь ее одолел. Вошли в город пешком, там купили карету и поехали дальше.
Не успели из города выехать, катит навстречу гофмейстер[60] в карете раззолоченной, говорит королевичу:
— Это вам его величество, ваш отец, посылает, она вашему званию приличнее. — И просит королевича с молодой женой пересесть в карету, отцом даренную.
Была та карета из чистого золота, даже втулка у колеса и та золотая. Но егерь сказал, что надо сперва осмотреть ее и изнутри и снаружи, и сверху и снизу. Сделал он вид, что обнаружил изъян, и говорит королевичу:
— Ваше высочество, не садитесь в эту карету: с виду-то она хороша, а в дорогу совсем не годится.
С этим выхватил он меч свой и, боясь, что они все же его не послушаются, разрубил драгоценную карету на мелкие кусочки.
Королевич Янко только хмыкал да головой крутил, но сделать ничего не мог: он же слово егерю дал ни в чем ему не перечить.
Сели они опять в свою карету, только что купленную, и невдолге увидели перед собой стольный город, где король проживал. Тут их уже поджидал нарочный; на одной руке у него перекинута мантия для королевича, на другой — для жены его. И та и другая золотым да серебряным шитьем сверкают, переливаются.
Обрадовался королевич отцову подарку, а его жена и того пуще обрадовалась, протянули руки, чтобы взять бесценные мантии, красоты невиданной, да только егерь вперед них успел, у нарочного обе мантии выхватил и тут же разодрал их в лоскутья.
Потерял королевич терпение.
— Зачем же ты это сделал? — сердито спросил он егеря.
— Затем, что в таких мантиях слугам щеголять, а не вашим высочествам!
Королевич совсем рассердился.
— Как посмел ты?! — кричит.
Молодая жена плачет, обидно ей, что не королевич, а слуга тут приказывает.
А старый король во дворце из себя выходит, что Янко не удалось извести: не хотел он сыну простить ослушания. Но когда Янко с женой во дворец прибыли, он сделал вид, будто рад им сверх меры. Сам же места себе не находил, дознаться желал, каким таким чудом они козней его избежали, живы остались.
— Ну, сынок дорогой, — сказал король, — никогда бы я не поверил, что ты подарками отцовыми погнушаешься. Видно, не по вкусу пришлись. А я ведь как лучше хотел.
— Не сердитесь, дорогой отец, — сказал королевич, — мне ваши подарки очень понравились, но я моему верному егерю обещание дал, пока мы в дороге, во всем его слушаться, а ему, сумасброду, почему-то ни карета, ни мантии не понравились. Он сказал, что погибнем мы, если его ослушаемся.
«Ну, погоди же ты, егерь, — сказал король про себя, — ты у меня за это поплатишься!» Он и так-то на егеря зло затаил за то, что тот сторону королевича принял, с ним уехал невесту искать.
Собрал король судей-законников, и они присудили егеря к смерти. На другой же день на рассвете установили виселицу посреди двора дворцового, вывели егеря, под виселицей поставили. Прочитали большую, что твоя простыня, бумагу — приговор объявили и все его прегрешения перечислили.
— Что ж, — сказал егерь на это, — выходит, пришла пора помирать. Зато я жизнь моему доброму королевичу спас.
И рассказал он, что от ворон услыхал.
Только договорил — до колен окаменел.
Рассказал, про что голуби говорили, — в тот же миг до пояса окаменел. Про беседу орлов поведал — тут и вовсе в каменный столб превратился.
Горюет королевич Янко, места себе не находит. Никак примириться не может, что верный егерь жизнь ему спас и за это своей жизнью заплатил. Дал он себе обет, что покинет дом и до тех пор не вернется, пока, скитаясь по свету, способа не найдет каменный столб оживить.
Однажды вечером он так и сказал жене:
— Не могу больше дома оставаться, из-за нас ведь смерть принял верный мой егерь.
Жена плакала, молила его остаться, не идти неведомо куда, неизвестно зачем, но Янко сказал, что от решения своего не отступит. Услышала эти речи старушка одна (она королевича вынянчила), тоже стала его отговаривать:
— Не ходи никуда, не бросай жену, здесь твое место.
Но королевич никого не слушал.
— Другой жизни не бывать, смертыньки не миновать, — твердил он на все уговоры, — я своего верного егеря столбом каменным не оставлю.
— Ну, сынок, вижу, ты твердо решился, — сказала бывшая нянька. — Разыщи ты Счастье-Удачу. Если она тебе не поможет, тогда и искать больше нечего.
Простился с женою Янко, поплакали они, погоревали, и пошел он по свету Счастье-Удачу искать. Семь дней, семь ночей шагал без роздыха, многих людей повстречал, со многими здоровался-прощался, но ни одна живая душа не могла сказать ему, где живет Счастье-Удача.
Однажды вечер застал его у какой-то мельницы, зашел он к мельнику, на ночлег попросился.
— Гость — божий дар, заходи, путник, — сказал ему мельник, — и кров получишь, и ужин.
За ужином рассказал мельнику Янко, кто он такой и чего ради блуждает по свету.
— Эх, королевич, — сказал ему мельник, — если найдешь ты Счастье-Удачу, спроси у нее про меня: на моей мельнице семь жерновов крутятся, есть у меня и сукновальня, и крупорушка, а я все-таки едва концы с концами свожу. В чем тут причина?
Пообещал Янко мельнику, если Счастье-Удачу разыщет, спросить про его беду.
Утром он опять двинулся в путь и к вечеру пришел в какое-то селение. Всюду уже спали, только в одном домике-невеличке горел свет. Янко постучался, вошел. Видит, сидят у печи три девицы и усердно пряжу прядут. Девицы тоже с охотой пустили его ночевать, а когда узнали, кого он ищет, наказали непременно спросить Счастье-Удачу, отчего никто не берет их замуж, хотя они каждый вечер прядут усердно.
Янко обещал исполнить и их просьбу — лишь бы разыскать Счастье-Удачу!
Утром пошел он дальше, через горы шел, через долы, попал в лес дремучий, три дня и три ночи блуждал по чащобе, а когда лес стал немного редеть, вдруг под ноги ему речка метнулась; встала она в своем русле и спрашивает:
— Это какой же ветер занес тебя в наши края, где испокон веков нога человеческая не ступала, куда и птицы не залетают?
Янко рассказал речке, что и как.
— Спроси, королевич, Счастье-Удачу, — просит речка, — отчего нет в моих водах ни рыбы, ни раков, хотя прозрачна моя вода, как хрусталь.
— Ладно, спрошу, — говорит Янко, — если ты пропустишь меня, посуху дашь пройти.
Речка вверх дугой изогнулась, и Янко прошел под ней, не замочив ног.
— Не печалься, — сказал Янко ей на прощанье, — мне бы только найти Счастье-Удачу. Обязательно спрошу про твою беду.
Выбрался Янко из дремучего леса и пошел дальше по красивому лугу, цветами усеянному. Шел, шел, а лугу ни конца нет, ни края. Под вечер увидел он маленький домишко. Зашел на ночлег попроситься. В домишке старушка сидит, да такая старая, носом чуть не до земли достает. Поздоровался Янко почтительно:
— Вечер добрый, старенькая!
— И тебе доброго вечера, сыночек! Зачем пришел, как в наши края забрел?
Рассказал Янко, что ищет он Счастье-Удачу.
— Ну, сынок, тогда тебе повезло. Я ведь родная мать ей.
Обрадовался Янко так, что и передать невозможно. Тотчас старушке поведал, зачем ему Счастье-Удача нужна.
— Так-так, сыночек, — говорит ему древняя старушка. — Только моей дочери нет сейчас дома, она на виноградник ушла и ночевать не придет. А ты вот что: ступай утром к ней, мотыгу с собой прихвати и, ни слова не говоря, становись рядом и работай. Но запомни: ни словечка ей не скажи, спрашивать будет — не отвечай. В полдень я принесу вам обед. Сядет она, и ты садись рядом, ешь с нею вместе. После обеда дочка скажет: «Говори про свою беду». Вот тут ты ей все расскажешь, и она поможет тебе.
Поблагодарил Янко старушку за добрый совет и с утра пораньше на виноградник пошел. Сделал все так, как старушка наказывала. Подошел к Счастью-Удаче, встал с нею рядом, не сказавши ни слова, и до обеда окучивал виноград с великим усердием.
В полдень пришла старушка, сели они за трапезу. После обеда Счастье-Удача и говорит:
— Ну, знаешь ли, много людей я повидала на свете, но такого, как ты, в первый раз вижу. Да, может, немой ты, коли за полдня ни словечка не вымолвил?
— Нет, я не немой, — сказал тут Янко, — а только тяжело у меня на душе.
И рассказал, в чем его горе.
— Не печалься же, — сказала ему Счастье-Удача, — я тебе помогу, потому что ты это заслужил и егерь твой тоже. Ступай домой с миром. К тому времени у жены твоей уже будет сыночек, ты возьми рюмку и из мизинчика сына три капли крови в рюмку накапай, этой кровью помажь колени у каменного столба, потом поясницу и лоб. Егерь твой в тот же час оживет.
— Да благословит тебя бог за доброту твою! — вскрикнул Янко и на радостях было домой припустился.
Но тут ему вспомнилось, что надо еще три вопроса Счастью-Удаче задать.
— Не обидишься ли, Счастье-Удача, если я тебя еще про три вещи спрошу?
— Спрашивай, молодец, если сумею, отвечу.
— Недалеко отсюда, в дремучем лесу, речка течет. Отчего не водятся в ней ни рыба, ни раки?
— Оттого, что никто в ней еще не утонул, — сказала Счастье-Удача. — Только ты ей о том не говори, пока не перейдешь через нее да не влезешь на верхушку самого высокого дерева, иначе погибнешь.
— Еще спрошу тебя про трех девушек, что в такой-то и такой-то деревне живут. Старательные они, работящие, а замуж их никто не берет. В чем тут причина?
— В том, что мусор Солнцу в лицо выметают.
— Не пойму я тебя… Как это? — спрашивает Янко.
— А так, что поздно встают, и Солнце давно уже в небе, когда они только дом метут.
— Последний вопрос, Счастье-Удача. Отчего мельник в том-то и том-то месте едва сводит концы с концами, хотя на мельнице у него семь жерновов вертятся, и сукновальня есть, и крупорушка?
— Оттого, что недобрый он человек, никогда корки хлеба нищему не подаст. Тебя он только потому в дом пустил, что увидел: богатый ты, какую-нибудь выгоду надеялся получить.
Поблагодарил Янко Счастье-Удачу, попрощался с ней и с ее матушкой и отправился в обратный путь.
Долго ли, коротко ли, дошел он до речки. Она так и вздыбилась.
— Ну, что про меня Счастье-Удача сказала?
— Пропусти меня посуху, тогда расскажу.
Выгнулась речка дугой, Янко под ней пробежал и мигом вскарабкался на самое высокое дерево. Залез на верхушку и оттуда крикнул, что Счастье-Удача про речку сказала.
Как услышала это речка, взбурлила, вода прибывает, подымается, да все выше и выше, уже о середину ствола того дерева ударяет, на котором Янко укрылся. Напрасно билась река, напрасно пенилась: королевичу только штаны намочила и с ворчаньем убралась в свое русло.
Слез Янко с дерева и дальше пошел своею дорогой. Конечно, и к трем девицам заглянул, и к мельнику, рассказал, что от Счастья-Удачи узнал.
Девицы не стали больше мусор Солнцу в лицо мести, и скоро все три нашли свое счастье.
Мельник тоже сказанное на ус намотал, перестал перед бедняками кичиться, уделял им толику добра своего — тут и его дела на лад пошли.
Да и речке долго ждать не пришлось, чтобы рыба да раки в воде заиграли: хотел ее перейти злой конокрад с украденной лошадью, речка вздулась и он утонул в ней.
Оставалось теперь верного егеря оживить. Спешил королевич домой и об одном только бога молил: чтоб к приходу его успел и сын народиться.
Пришел — и сразу сыночка увидел. Да такой он пригожий удался, волосики золотые! Жалел Янко своего сына, однако же делать нечего, кольнул он кончиком ножа в мизинчик младенца, собрал крови три капельки, опрометью во двор кинулся к столбу каменному, колени его, поясницу и лоб кровью сына помазал — и верный егерь в тот же миг ожил!
Старый король в это время сидел у окна и трубку курил; увидел он, что егерь-то ожил, перепугался, выронил трубку изо рта, и она разлетелась вдребезги; злой старик совсем испугался, упал навзничь, миру божьему даже прощай не сказал и отправился к праотцам.
Ну, коли так повернулось, без долгих разговоров устроили королю знатные похороны, было ведь кому вместо него власть принять. Сына-то его люди любили, потому что он человек был каких поискать. Пожалуй, и сейчас еще жив, коль не помер.
Чудо-мельницаВенгерская сказкаВ обработке Э. Бенедека. Перевод Е. Малыхиной
ыло это там, где и не было, за морем аккурат да еще три шага назад, где поросенок — хвост закорючкой землю рыть своих братцев учит… Жил в тех краях один бедняк. А детишек у него было, что дырочек в сите, даже на одного поболе.
Детей-то у него хватало, а вот как их вырастить? Только и было имущества у бедняка, что два вола с горошинку: малюсенькие — от земли не видно.
И так и эдак ломали голову бедняк с женой. Что делать, как детей прокормить?
С горькой думой и спать ложились, с нею и подымались чуть свет. Кажется, все испробовали, испытали, а только ни в чем не было им счастья-удачи. Э-эх, так оно ведется на свете: у бедняка и счастье бедняцкое.
Однажды бедняк говорит жене:
— Вот что, жена, пойду-ка я с этими волами-малютками в лес, хотя бы хворосту соберу. Как знать, может, и хорошее что-то случится.
Запряг он бессловесных помощников в тележку под стать им и отправился в лес.
Ходит бедняк по лесу, ветки сухие подбирает, на тележку складывает. Видит — на красивой лужайке нарядные мальчик и девочка бегают, играют.
Подошел он к детям, заговорил с ними. Оказалось, девочка — дочь короля Восточной страны, а мальчик — сын короля Западной страны. Надобно вам сказать, что в тех местах как раз и были такие страны: в одной стране солнце всходило, в другой заходило, а по той лужайке проходила между ними граница.
Стояли они на лужайке втроем, беседовали, и тут увидели дети волов-малюток; особенно мальчику приглянулись крошки-волы, стал он просить бедняка — отдайте, мол, — до тех пор уговаривал, пока тот согласья не дал.
Очень не хотелось бедняку с последним своим добром расставаться, но мальчик уж больно просил да еще посулил, что отец вознаградит его щедро. Согласиться бедняк согласился, а у самого на сердце кошки скребут. Понял это мальчонка и говорит:
— Вы, дяденька, не убивайтесь, что я ваших волов сейчас уведу. Ступайте завтра прямо к моему батюшке, он вас не обидит.
Ну что ж, погнал королевич волов-малюток во дворец свой, а бедняк запрягся в тележку с хворостом, на себе домой поволок, измучился, пока дотащил.
О-хо-хо, уж дома ему досталось! Бедная жена с горя волосы на себе рвет, плачет, мужа клянет: малютки-волы были единственным их достоянием, а муж, как последний дурак, не подумал о собственных детях и этого их лишил! Ничегошеньки у них теперь не осталось, впору всем семейством побираться идти.
Уговаривал бедняк жену, успокаивал: мол, в хорошее место волы попали, воздадут ему за них сторицею, может, с этих пор вся жизнь по-другому пойдет. А жена на него и не смотрит, знай воет да причитает. Не стало у бедняка мочи слушать ее причитанья, на ночь глядя отправился дворец короля закатной страны искать.
И ведь как ему повезло: совсем недалеко тот дворец оказался, одну только ночь и шел — к утру на место прибыл.
Заходит бедняк на дворцовый двор, а там королевич с волами-малютками забавляется, пахарям подражает — вроде бы по борозде идет, покрикивает.
Увидел мальчик бедняка, обрадовался, подбежал, за руку во дворец повел.
— Хорошо, что пришли, дядечка, уж я все про вас батюшке доложил. А вам вот что скажу: ничего у короля-батюшки не берите — просите одну только маленькую чудо-мельничку.
Вошел бедняк к королю: так, мол, и так, тех малюток-волов я хозяин.
— Ну, добрый человек, проси у меня что хочешь, — говорит король, — очень уж угодил ты моему сыну любимому.
Смотрит бедняк — на столе мельничка стоит. Маленькая совсем. Игрушечная.
«Эх, — думает бедняк, — хорошую же цену я за своих волов получу! Видно, королевич-малолеток, себе игрушку получивши, и меня вздумал игрушкою одарить. Что же, быть по сему, не хочу мальчика доброго огорчать».
— Ваше величество, — говорит бедняк королю, — мои волы маленькие совсем, большого подарка и не заслуживают. Довольно будет с меня этой вот мельнички.
Видели бы вы, как король побледнел, даже в лице переменился!
— Да ты не стесняйся, проси у меня чего хочешь, — говорит он бедняку, заикаясь, — все получишь, что унести сможешь. Только эту мельничку не проси.
«Э, а мельничка-то, видать, не игрушка, — думает бедняк, — ежели королю с ней расстаться — нож острый!»
А вслух говорит почтительно:
— Да неужто, великий король, я за двух моих замухрышек богатый подарок возьму! Нет, ничего мне не надо, ваше величество, кроме этой маленькой мельнички, — пусть и мои дети игрушкой потешатся.
Очень любил король своего сына единственного, из-за него и бедняка не захотел огорчить — отдал му мельничку.
Бедняк уже в дверях, а король кричит ему вслед:
— Слышишь, бедняк, тебе говорю: ежели, подумавши, поймешь, что продешевил, приноси мельничку назад, дам я тебе кое-что получше!
Во дворе королевич говорит бедняку:
— Хорошо вы сделали, дядечка, что мельничку взяли, ничего другого не взяли взамен.
— Ох, право, не знаю, маленький королевич, — не выдержал тут бедняк. — Прямо душа не на месте. Ну, как я жене на глаза покажусь? Уже вчера за то, что без волов домой воротился, она меня целый день поедом ела. Что ж теперь будет, когда заместо волов с игрушкой явлюсь?
— Не тужите, дядечка, смело домой ступайте. Знаю я, что говорю. Дома поставьте мельничку на стол и скажите: «Намели мне, чудо-мельничка, золотых монет да снеди всякой, жареного-пареного!» Увидите, она исполнит любое ваше желание, всего вам намелет, сколько потребуется. А потом ей скажите: «Достаточно, чудо-мельничка!» Она тотчас и остановится.
Обрадовался бедняк, поблагодарил королевича, мельничку под мышку и чуть не бегом домой припустился.
Бежит он, бежит по дороге, вдруг видит: навстречу ему что-то черное движется — туча не туча, а полнеба закрыто. Остановился бедняк, думает: что бы это такое было? А черная туча совсем уже близко. И чем же она оказалась, угадайте? Огромной-преогромной шляпой!
Едва разглядел бедняк человека под шляпой. Идет человек, ноги у него заплетаются, ослабел совсем, будто муха осенняя.
А у бедняка-то на душе радость, подходит он ближе, спрашивает шутливо:
— Эй, земляк, не тесна ли шляпа?
— Чем шутки шутить, — человек отвечает, — лучше бы хлеба кусочек подали. Три дня крошки во рту не было.
— Да я бы с радостью, — говорит бедняк, — только нет у меня ничего.
Вывернул карманы, показывает: пусто.
И тут его осенило: а чудо-мельничка на что? Вот сейчас и испытаем, правду ли королевич сказал? Поставил бедняк мельничку на землю, говорит тихонько:
— Ну-ка, чудо-мельничка, намели мне яств всяких, да не скупись!
Он и договорить не успел, а мельничка уже за работу принялась, колесики все закрутились, посыпались из нее дорогие кушанья, каких и король не едал. В один миг столько всего накрутила-навертела, что на целую деревню хватило бы. Бедняк испугался даже, закричал:
— Довольно, чудо-мельничка, остановись!
Сели путники на травку, пьют, едят досыта. Развеселились оба, песни петь стали, плясать, потом опять на травке растянулись, беседу завели. Новый знакомец говорит бедняку:
— Да, землячок, славная у вас мельничка, но и моя шляпа ей не уступит. Давайте меняться.
— Э, землячок, я пока что в здравом уме, — отвечает бедняк, — моя-то чудо-мельничка всех моих домочадцев прокормит до скончания века и после того еще денька два. А шляпа вашей милости разве что для чучела сгодится.
— Ой ли! — засмеялся тот. — Ну так глядите в оба, коли до сих пор чуда не видели.
Снял он с головы шляпу и говорит:
— Шляпа, стреляй!
Ох, и жалко, скажу я вам, что на той поляне вас не было. Потому как такой пальбы и вы не слыхивали. Пули, картечь, ядра пушечные так и посыпались. Бах, ба-бах, тарабах! — палит шляпа напропалую. Не знаю, когда бы стрельба кончилась, не скажи шляпе хозяин ее: «Довольно уж, шляпа, довольно!»
— Ну-ну, — говорит бедняк, — выходит, и твоя шляпа не проста. А все же мне она ни к чему. Врагов-то нет у меня, а семейство мое она не накормит.
Да только хозяин шляпы не отставал, так и эдак бедняка уламывал, улещивал, всякие выгоды сулил, совсем голову задурил — уговорил наконец.
Простились они, каждый в свою сторону пошел — незнакомец с мельничкой чуть не вскачь припустил, мигом скрылся в лесу, а бедняк двух шагов не сделал и за голову схватился: «Что ж это я натворил, бестолковый, видать, бес попутал, а господь допустил…»
Невесело идет домой бедняк, еле ноги волочит, на палку опирается — да, чтоб не забыть: эту палку незнакомец на поляне оставил, очень уж спешил мельничку унести. Бедняк палку взял: вдруг нападет кто, подумал, хоть будет чем отбиваться.
Идет бедняк, горюет, чем к дому ближе, тем на душе тяжелей. А палка его вдруг спрашивает:
— О чем печалишься, хозяин мой?
Бедняк остолбенел, глаза вытаращил: ну и чудеса, палка заговорила!
А палка опять:
— О чем печалишься, хозяин мой?
— О том, что лишил меня господь разума, — отвечает бедняк, — а еще о мельничке, которой по своей же дурости лишился.
Не успел он договорить, палка из руки его вывернулась и в траве исчезла, только шорох прошел. Оторопел бедняк, глянул ей вслед, а палка уж тут как тут и чудо-мельничку за собой тащит!
Что я вам скажу? Позабыл с той поры бедняк про горе-печаль, и дома и в деревне его почитали: всех накормил он со своей чудо-мельничкой, и своих и чужих, а сам так разбогател, что на шести волах пахал, собаке и той не корку черствую, а калач бросал.
Время шло своим чередом. Как-то под вечер стоит бедняк (это он-то бедняк!) у ворот своих и видит, бредут по улице трое — вроде бы господского вида мужчина с женою и мальчиком. Пригляделся бедняк, и что же? Ведь это король Западной страны с семейством пешком идет! Выбежал бедняк им навстречу, поклонился почтительно да и спрашивает:
— Куда ж это вы, ваше величество, пешим ходом идти изволите?
— Эх, бедняк, — отвечает ему король, — горе у нас великое. Северный король отобрал у меня мое королевство, из дворца прогнал. Идем вот куда глаза глядят.
— Ну, господин король, — говорит бедняк, — шибко не убивайтесь, помогу я вам в вашем несчастье, а покуда не побрезгуйте, извольте в дом мой зайти, отдохните с дороги.
На славу угостил бывший бедняк короля, и жену его, и сына малого — каких только яств на столе не было, гости всё подряд уплетали, еще и пальчики облизывали.
А когда улеглись усталые путники, нахлобучил бедняк на голову волшебную шляпу, взял в руки палку и отправился в путь-дорогу — войско северного короля искать.
Да уж что и искать, когда вот оно! Северный король привел в Западную страну несметные полчища, все заполонили черные воины, яблоку негде упасть.
Взошел тогда бедняк на высокую гору, снял шляпу, повернул ее в сторону чужеземного войска и приказал:
— Шляпа, стреляй!
Еще и палку на подмогу послал.
— Колоти их, — сказал, — прямо по головам, ведь эдаким дурням жадным голова так и так без надобности.
Немного времени прошло, ни одной вражьей души не осталось, некому и весть доставить северному королю.
Вернулся бедняк домой, говорит королю: так и так, можете в свой дворец отправляться. Король сперва не хотел ему верить, даже собственным глазам не поверил, когда увидел поле сражения и ни единого живого врага не обнаружил. Выкупил он у бывшего бедняка шляпу и палку, гору золота-серебра за них отвалил, на шести волах из казны возили, за неделю только управились.
А королевич подрос тем временем и на дочке восточного короля женился.
Свадьба была богатая, за столом всем местечко досталось, а бывший бедняк там чардаш[61] отплясывал, да не по-вашему, а как у них в деревне танцуют.
Может, еще и нынче пляшет, если не притомился. Завтра, может быть, и к вам в гости нагрянет.
Глупый ИштокВенгерская сказкаВ обработке Э. Бенедека. Перевод Е. Малыхиной
ил на свете бедный человек, и было у него три сына. Ничего не нажил бедный человек, кроме быка одного, помер — только быка и оставил сыновьям в наследство. Да лучше б вовсе не оставил ничего, потому как сыновья извелись, голову себе ломая, как им быть, как быка на три части делить. Младший сын, Ишток, — его все глупым Иштоком звали за глупость — предложил братьям быка забить, а мясо продать и разделить деньги поровну. Но разве же старшие братья будут согласны, если дурак что предложит! Да только и сами они ничего придумать не могут, а кормить быка не хотят, каждый на другого кивает: поди ты ему корма задай, бык-то не только мой, но и твой. Совсем отощала бедная животина, одни ребра торчат.
Наконец сговорились на том, что все трое построят быку по хлеву: в чей хлев бык по своей воле зайдет, тому и владеть им. Засучили рукава, строить принялись. Два старших брата, каждый — ума палата, каменные хоромы соорудили, в каких и герцогу пожить не зазорно, а Ишток, глупая голова, наломал веток зеленых и сплел из них сараюшку. Старшие братья смеются, над меньшим потешаются: дурень ты, дурень, сперва найди такого быка-дурака, вроде себя самого, тогда и жди, чтоб к тебе он пошел!
Ну, слово — не дело… Когда все трое управились, быка во двор выпустили. Дни стояли как раз погожие, теплые. Хлестнул бык хвостом, пробежал по двору и вдруг — что уж там взбрело ему в голову — забежал в сараюшку Иштока.
Так и случилось, что бык глупому брату достался. Старшие братья злятся, а младший, ни слова не говоря, повесил котомку себе на шею и погнал быка в город продавать. Шел он, шел, березу увидел. А тут ветер поднялся, качает березу, стонет она, потрескивает. Остановился Ишток, задумался: что говорит береза? И надумал, глупая башка, что береза спрашивает:
— Крр… крр… дорого ль отдашь?
— Тебе отдам за сто форинтов, — отвечает Ишток березе.
— Крр… крр… согласна, — говорит береза.
Привязал Ишток быка к березе, стоит, денег ждет. А береза, конечно, денег ему не дает.
— Эй, кума, выкладывай денежки, — кричит ей Ишток.
Но береза скрипит, кряхтит под ветром, и слышится Иштоку:
— Крр… крр… завтра отдам!
«Что ж, можно и завтра», — подумал глупый Ишток и вернулся домой. Братья его спрашивают:
— Ну, дурак, за сколько быка продал?
— За сто форинтов.
— И кто ж купил у тебя?
— Да береза одна.
Повалились братья со смеху, по земле катаются, за животы держатся, но глупый Ишток обижаться не стал. Назавтра пошел он к березе, а от быка одни кости остались да веревка — в ту же ночь его волки съели. Стал он опять у березы деньги просить, а она ему:
— Крр… крр… завтра отдам!
Завтра так завтра. Ушел Ишток домой. На другой день тот же ответ: «Крр… крр… завтра отдам!»
Так три недели прошло. Тут уж и дурня зло взяло, подхватил он топор, подошел к березе и говорит:
— Отдай деньги, не то срублю тебя!
— Крр… крр… завтра отдам!
— Ах, ты вот как?! Ну, погоди же!
Размахнулся он топором и всадил его березе в бок — так и застонала, бедная. Потянул глупый Ишток топор назад, а из насечки золото посыпалось. Нападало его столько, что Ишток котомку под завязку набил.
— Значит, хорошо я делал, что не спешил, вон сколько процентов набежало!
Пошел он домой, взял ведро, из какого лошадей поят, высыпал туда золото, ситом накрыл, поставил под навес. Братья диву дались: откуда дурак столько золота взял? Но еще больше тому дивились, что полоумный их братец к золоту и не прикасается, на одной мамалыге[62] живет, как и прежде.
— А ведь он, дурак, и не знает, что с деньгами делать! — сказал старший брат среднему.
И сговорились они золото выкрасть: уж им-то объяснять не надо, на что деньги нужны!
Выбрали они золото из ведра, а в ведро пшеницы гнилой наложили доверху. Заглянул однажды Ишток в ведро, видит — было золото, да сплыло! Но глупый парень горевать не стал, обвязал ведро сверху скатеркою и пошел «пшеничное снадобье» продавать. Пришел в деревню, кричит:
— Покупайте пшеничное снадобье! Покупайте!
Деревенские его спрашивают:
— Эй, парень, а что же оно такое?
— Снадобье очень хорошее, — говорит им Ишток, — от него и полумертвый на ноги встанет, едва испробует.
Эх, сколько народу тут набежало! Каждый хочет чудесного снадобья хоть малость купить. Открыл глупый парень ведро, а оттуда как шибануло в нос, осмеяли люди дурака и разбежались все кто куда.
Под вечер пришел Ишток в город, постучался в богатый дом, попросился на ночлег. Впустили его, а ведро он в сарае поставил. Свиньи запах гнилой пшеницы учуяли, в сарай забрались да и сожрали все без остатка. Увидел утром парень, что ведро пустое, шум поднял. «Я, — говорит, — казначей короля, сейчас же к королю пойду, расскажу, как золото его драгоценное украли в этом доме». Испугался знатный вельможа и, чтоб задобрить слугу королевского, столько денег дал, что парень едва унес их.
Вернулся он домой, денег приволок больше прежнего, братья надивиться не могут.
— Где ж ты этакое богатство раздобыл?
— Да вот, снадобье то пшеничное распродал, — ответил Ишток.
Братья дальше слушать не стали, каждый набрал гнилой пшеницы в ведро, и заспешили они в деревню соседнюю. Идут по улице, кричат во все горло:
— Кому пшеничного снадобья? Кому пшеничного снадобья?
Сбежался народ, надавали тумаков братьям, едва унесли ноги. Подались было в другую деревню, но и оттуда вырвались битые.
Братья и прежде-то на дурака-брата косились, а теперь и вовсе в ярость пришли. Сговорились они его погубить, пошли к старосте и насказали, будто младший брат с чертями якшается, как ни уйдет из дому, всякий раз гору денег приносит, а теперь родную деревню напрочь истребить задумал. Староста им поверил, вся деревня поверила тоже: уж верно, без чертей не обошлось, коли Ишток такие чудеса откалывает. И порешили на сходе посадить Иштока в бочку, днище забить и бросить бочку в воду возле запруды. Сказано — сделано: посадили дурака в бочку, днище забили и поставили бочку у церкви. Дело-то в воскресенье было, вот и подумали люди: «После службы отнесем бочку на гать и в воду бросим». С тем все в церковь пошли.
А Ишток в бочке сидит да кричит:
— Зря стараетесь, меня вам не уломать! Сказал, не буду губернатором и не буду! Ни за что не соглашусь!
Проезжал тут как раз барин большой, карета четверней запряжена. Слышит барин, кто-то из бочки кричит. Остановил лошадей, из кареты вылез, к бочке подошел, спрашивает:
— Что это вы кричите, земляк?
— А то, что в губернаторы не пойду, хоть повесьте!
— Не надо шум подымать, земляк, вылезайте лучше из бочки скорее, одеждою обменяемся, а я вместо вас в бочку сяду. Лошади, карета — все теперь ваше!
Так все и сделалось, как барин пожелал. Вылез Ишток из бочки, барин вместо него влез. Сел Ишток в карету и укатил, а барин дождался, когда народ из церкви пойдет, и ну кричать во все горло:
— Люди, я передумал! Согласен губернатором быть!
«Будешь, будешь, как среди рыб очутишься!» — ухмыляются люди, но помалкивают; подняли бочку, отнесли на гать и бросили в воду.
Думал честной народ, что Иштоку конец пришел, будет знать, как с чертями водиться. С легким сердцем повернули назад, в деревню. Глядь, навстречу Ишток в карете катит, четверней управляет, кнутом лихо щелкает. Заохали люди, заахали.
— Где ж ты карету такую нашел? — спрашивают.
— Как это где? Под гатью, — отвечает Ишток заносчиво. — Там их видимо-невидимо, на всю деревню хватило бы. Не верите, сами поглядите, гляделки откройте пошире!
Народ валом за ним повалил, а Ишток вдоль берега катит, карета его в воде отражается, видят люди на дне лошадей, карету, совсем ума лишились от жадности.
— Глядите, глядите, и впрямь там упряжки не хуже! — галдят. — А ну-ка, попытаем счастья!
И попрыгали в реку, все, как один, да еще каждый другого норовил оттолкнуть. Все попрыгали, и звонарь, и пастор, одна пасторша наверху осталась, куда уж ей-то с клюкой! А прочие так ко дну и пошли, на воде только шляпа пастора плавает, поля-то у ней широкие, вот и не утонула. Видит пасторша шляпу мужнину, клюкой ее в воду заталкивает, уговаривает:
— Глубже ныряйте, глубже, муженек дорогой, выбирайте все самое лучшее!
Так и сгинули все, за дармовым добром погнались, ни один не вернулся.
А глупый Ишток деревней той завладел и жил с тех пор горя не зная.
Коль не верите, ступайте проверьте.
Три златорунных баранаВенгерская сказкаВ обработке Э. Бенедека. Перевод Е. Малыхиной
ыло ль, а может, и не было, жил на свете молодой пастух, жил не тужил — да и с чего бы ему тужить, ежели пас он собственную отару, а в той отаре было овец девяносто девять голов да три златорунных барана[63]. Вся отара была хороша, а уж этим трем баранам в целом свете равных не сыскать, сам король таким позавидовал бы. Но и пастух цену им знал, берег как зеницу ока. Даже спал, словно заяц, вполглаза: одним глазом спит, другим за баранами приглядывает.
Но вот настала зима, надо с овцами в загон возвращаться, да вот беда: плохие в том году уродились травы, нет сена нигде, ни за какие деньги не купишь. Что делать? Пропадут и овцы, и бараны златорунные от бескормицы! «Нет, — думает пастух, — сиднем сидеть да охать — делу не подмога, погоню отару куда глаза глядят, может, и найду места побогаче, прокормлю животных до весны».
Двинулись они в путь. Впереди три барана златорунных бредут, блеют жалобно, ведь два дня уже клочка сена не видели. Долго ли шли, коротко ли, пришли в лес дремучий. А посреди того леса — большая-пребольшая поляна, и по всей поляне стога сена стоят, столько их там было, что не сосчитать.
Ох и обрадовался пастух! «Ну, — говорит себе, — дальше нипочем не пойду, ничьего приказа, даже короля — да хоть Понтия Пилата[64] самого! — не послушаюсь! Чье б сено ни было, здесь останусь». Мигом разбросал пастух вилами ближний стожок — овцы на него так и накинулись, все подобрали, до последней травинки.
Так целый день прошел: пастух стожки один за другим по поляне раскидывает, овцы следом идут, насыщаются. А кругом — ни души.
На другой день, едва рассвет занялся, выходит на поляну великан, да такой громадный — небо головой задевает! — и говорит пастуху злобно так:
— Как посмел ты, человечье отродье, мое сено своим овцам скормить?!
У бедного парня душа в пятки ушла: долго ли этакому великану человека прикончить? Ногой наступит — сразу и дух вон.
— Не серчайте, сударь, великан дядюшка, заплачу я вам за то сено, что мои овцы съели, — говорит пастух великану.
— Мне твои деньги ни к чему, — отвечает великан. — А ну-ка, быстро тридцать три овцы зарежь да одного барана златорунного. И зажарь их всех поживее, потому как я нынче еще не завтракал.
Что было делать пастуху? Зарезал он, бедная головушка, тридцать три овцы драгоценных да одного барана златорунного. Чуть сердце от горя не разорвалось, когда в барана пришлось нож всадить. Великан вытащил на поляну большущий котел, побросали они в котел гору мяса, развели под котлом огонь, да такой, что в семидесяти окрестных странах костер виден был. Вмиг поспело мясо, великан вынул из-за голенища ложку и — хотите верьте, хотите не верьте — только три раза зачерпнул, а в котле уж ни кусочка малого не осталось! Повернулся великан и, слова не сказавши, ушел, словно его и не было.
«Ну, — думает пастух, — дорого же я заплатил за это сено!» Подумал, подумал: остаться ли? Дальше податься ли? Решил с места не трогаться. Пусть, коль на то пошло, великан и остальных овец сожрет, ему, пастуху, уже все равно.
Разбросал он еще два-три стожка, накормил овец до отвала. На другое утро опять является великан. Кричит пастуху еще издали:
— Скорее, парень, скорее, зарежь тридцать три овечки да одного барана златорунного, я нынче еще не завтракал!
Что делать? Заколол пастух еще тридцать три овцы да одного барана. Великан и в этот раз трижды ложкой зачерпнул, все варево сожрал и подался своей дорогою, сытый, довольный.
Осталось у пастуха тридцать три овечки и один-единственный баран златорунный. Не мог он, бедный, смотреть на них, сердце кровью обливалось. Если и этих великан сожрет, останется он ни с чем, по миру пойдет, сирый и одинокий.
Наступило третье утро — и что же? Опять является великан, кричит еще издали:
— Э-ге-гей, пастух, э-ге-гей! Они еще живы, овцы твои? А ну, быстро забей всех до одной, и барана тоже, а не то умрешь страшной смертью!
Взмолился пастух, стал пощады просить, хоть последнего добра не лишать, но великан и слушать не стал, хвоста овечьего и того не уступил.
— Ты, парень, вот что, — гаркнул великан гневно, — ты мне перечить не смей, а коль не освежуешь овец, да быстро, быть тебе самому в котле!
Забил пастух последних своих овец и барана последнего, покидал в котел гору мяса, стоит у костра, жердью большой в котле мешает. Горько ему.
А великан тем временем вздремнуть решил у костра.
«Ну, погоди ж, ненасытный, — думает пастух, — этого мяса тебе не видать как своих ушей». Зачерпнул он ложкой великаньей кипящего жиру да и плеснул великану в глаза. Взревел великан, подскочил, стал по поляне метаться, топает ножищами — пастуха норовит раздавить.
— Попадись только в руки мне, человечье отродье, — вопит великан. — Ослепил ты меня, но и тебе не поздоровится!
Шарил-шарил великан по поляне, ножищами топал и туда и сюда поворачивался, да только не было ему удачи. Сообразил он наконец, что эдак не поймать ему пастуха до скончания века — зрячему увернуться недолго. Стал великан парня улещивать, посулами разными завлекать:
— Лишил ты меня света божьего, так будь же поводырем мне, а я тебя за то щедро вознагражу — только руку мне дай!
— Ну уж нет, — пастух отвечает, — ты ведь и меня съесть грозился. Да как бы не так!
Тогда великан ему и говорит:
— Вижу я, пастух, тебя не перехитрить. Ну что же, ступай себе с миром. А за то, что я тебя твоей отары лишил, получай в награду кольцо — не хочу я в долгу оставаться. Наденешь кольцо на палец, оно тебе хорошую службу сослужит.
Бросил великан кольцо, пастух подхватил его и поскорей на мизинец надел. А кольцо как закричит:
— Сюда, сюда, слепой великан! Сюда, сюда, слепой великан!
Испугался пастух — злодей-то прямо на голос кольца идет! Что теперь делать? Еще миг — и раздавит его слепой великан. Пастух хочет снять с пальца кольцо и так тянет и эдак, а оно ни в какую не подается — словно приклеилось! Совсем пастух отчаялся, вытащил из кармана нож и отхватил мизинец. А на краю поляны, чтоб не забыть, озеро было бездонное, пастух и бросил туда мизинец вместе с кольцом; кольцо все кричит и кричит свое, да только уже из озера:
— Сюда, сюда, слепой великан! Сюда, сюда, слепой великан!
Шагнул великан за кольцом, да и канул в бездонное озеро, только его и видели.
— Ну, этот мне боле не страшен, — сказал пастух, — надо теперь из чащобы выбраться, к людям прибиваться.
И пошел пастух сквозь дремучий лес, шел смело и весело, — а навстречу ему черный медведь, огромный да страшный!
Парень было бежать, а медведь ему говорит:
— Постой, не спеши, все равно не убежишь от меня. Надобно мне с тобой рассчитаться. Знаешь ли, кто я такой? Я родной брат того великана, которого ослепил ты. Мог бы и сразу тебя погубить, да мне не к спеху, живи покуда. Но знай: женитьба, семья не для тебя. Если осмелишься запрет мой нарушить, на краю света тебя разыщу и смерти предам, да такой, что самой смерти страшнее.
— Где уж мне о женитьбе думать, — отвечает пастух медведю. — Да и какая девушка пойдет теперь за меня, сиротину нищего?
Повесил голову парень, бредет сам не зная куда: зачем ему жизнь такая, если уж и жениться нельзя?
Шел он, шел, вышел на опушку леса, видит — домишко стоит, и живет в том домишке вдова с единственной дочерью. Постучался пастух, вошел, поздоровался; вдовица спросила, куда он путь держит.
— Я работу ищу, почтенная тетушка, — отвечает ей парень, — вот хоть к вам бы пошел, если б взяли.
Видит вдова: парень скромный, наняла его. Год проходит, другой год проходит, а пастух все у вдовы живет. Не хочет с местом расстаться, потому как полюбил всей душой дочь хозяйскую. Девушка тоже его полюбила. Однажды решился он, попросил у вдовы руки девушки. А та и словечка против не сказала: коль друг дружку любите, так и живите счастливо до самой могилы.
Отшибла любовь память у пастуха, забыл он про запрет, медведем наложенный. Радостный, повел девушку в церковь венчаться.
Да не успели они в церковь войти, как услышали рык ужасный. Испугался пастух — не иначе медведь это! А тут и вправду медведь преогромный с горы катится и прямо к церкви бежит!
Говорит пастух своей нареченной:
— Прощай, любовь моя, сердце мое, приходится нам расстаться. Забыл я, что нельзя мне жениться. Видишь медведя? Как только мы в церковь вступим, убьет он меня!
Плакал пастух, горько плакала девушка, попрощались они. А чтоб никогда не забыть друг друга, разломили пополам колечко, разорвали пополам платочек, половину кольца и платочка девушка взяла, другую половинку парень на груди спрятал. Заплакал опять да и пошел по свету скитаться.
— Теперь уж, — сказал, — прямо пойду на край света.
А медведь ему вдогонку кричит:
— На этот раз спасся ты, но ничего, я тебя и под землей найду, от меня не уйдешь!
Идет-бредет бедный пастух, семью семь стран миновал, через горы высокие, ущелья глубокие перебрался. Однажды видит — домик стоит. Вошел он, а там седой старик сидит, да такой старый, согбенный, что носом в колени упирается.
Поздоровался пастух:
— Бог в помощь, дедушка!
— Ну, сынок, твое счастье, что дедушкой назвал меня, — говорит ему седой старик, — иначе не быть тебе живу. Какими судьбами забрел сюда, куда и птица не залетает?
Рассказал пастух старику про все свои беды-печали:
— Не знаю, что мне делать, как быть, жениться хочу, да черный медведь не дает, куда ни пойду, за мной по пятам следует.
Говорит пастуху старик:
— Помочь твоей беде не могу, сынок, а дам я тебе кольцо. С этим кольцом ступай вон в ту сторону. Отсюда в двух днях пути живет человек еще постарше меня. Ты ему покажи, что я дал тебе, может, и он что-нибудь даст.
Поблагодарил парень старика за кольцо и пошел дальше. Два дня шел и пришел как раз туда, куда старик указал. Увидел старика, да такого старого — тому первому за отца сошел бы.
Поздоровался пастух:
— Доброго вечера вам, дедушка!
— Твое счастье, парень, что дедушкой назвал меня! Ну, говори, сынок, каким ветром тебя сюда занесло?
Поведал ему пастух, что и как, и того не утаил, что дорожку сюда ему другой старик указал, еще и кольцо дал.
Старик говорит:
— И я, сынок, кроме кольца, ничего другого дать тебе не могу. Спрячь его, не потеряй. Еще два дня пройдешь, увидишь дом, а в нем старика еще старее меня. Может, и он тебе что-нибудь даст.
Пошел пастух дальше, нигде не останавливался, наконец дом увидел. В доме сидел в кресле седой старик с большой книгою на коленях — читал. Пастух поздоровался, старик поднял голову и говорит:
— Хо-хо, сто лет не видал я в этих краях человека! Для чего же ты, бедный человек, сюда явился?
Пастух все ему рассказал.
— Ладно, сынок, не горюй. И я тебе кольцо дам, положи к двум другим. А теперь ступай дальше, иди, пока не дойдешь до развилка. Там, где дорога разделится надвое, увидишь между ними взгорок. Положи на взгорок все три кольца, а сам на них ложись да спи. Только гляди, до утра не вставай! Утром проснешься, около себя трех собак увидишь. Покличь их по имени каждую. Одна — Всезнай, вторая — Догляд, третья — Всехдавиш. С ними иди куда хочешь, медведя не бойся.
От души поблагодарил пастух старца за добрый совет, попрощался и дальше пошел. На другой день под вечер к развилку пришел, взгорок увидел. Достал он три кольца из-за пазухи, улегся на них и спал до утра. Утром проснулся — рядом три собаки лежат, да такие огромные — печки не меньше! Назвал он каждую по имени, они тотчас вскочили, а пастух хорошенько приметил, какая на какую кличку отзывается.
А теперь здравствуй, белый свет! С этакими псами никакой медведь не страшен: они же его разорвут в клочья!
Идет парень, бредет по свету, остаются позади и горы, и долы, видит — домик стоит невеликий, а в нем дряхлая, безобразная колдунья живет. Нанялся парень к ней в услужение. Старая ведьма ему сказала, что владенье ее — земля божья и другого ему дела не будет, как на охоту ходить и каждый день приносить ей одного зайца.
В первый же день пошел пастух на охоту и псов своих с собой взял. А к старухе колдунье тем часом медведь пожаловал — видела ли, спрашивает, такого-то парня.
— Видела, как не видеть, — отвечает колдунья, — он ко мне нанялся в услужение.
— Хорошее дело, — говорит медведь, — здесь-то я его и убью.
Старая ведьма отвечает:
— Хочешь убить, так убей, он мне не сват и не брат, я из-за него в колодец не брошусь.
Уговорились они: медведь в доме затаится, возле порога. Быстро-быстро вырыли яму, и медведь лег в нее, чтобы пастух, а главное, псы до времени его не увидели; а когда уж пастух один в дом войдет, без собак своих останется, тут-то медведь выскочит и загрызет его.
Только медведь в яму улегся, а парень уж к дому повернул, зайца несет старухе. Вот идут они по дороге, а собаки вдруг головы сдвинули, поглядели друг на дружку, Всезнай и говорит:
— Вы, братцы, с хозяином останьтесь, а я вперед побегу, потому как дома беда его ждет.
Сказал и вмиг из глаз скрылся; прибежал на ведьмин двор, лег у порога, лежит. Тут и пастух подошел с двумя псами, хочет в дом войти, а Всезнай поперек лежит, не пускает. Переступить бы — да разве ж такую громадину переступишь! Помните, говорил я, что собаки те были с печь добрую… Пастух ко Всезнаю и лаской и таской, но пес и ухом не ведет, глыбой лежит. Нечего делать, полез пастух в окно.
Сел пастух у очага, зайца зажарил, съели они его вдвоем со старухой, а медведь все в яме лежит, шелохнуться боится.
На другой день опять пошел на охоту пастух вместе с собаками. А медведь дома из себя выходит — досадно ему, что пастух жив еще. Думает, думает, а придумать не может, как бы пастуха погубить.
— Послушай, медведь, что я скажу, — говорит колдунья старая, — давай-ка у самого очага яму выроем, где он вчера сидел, зайца жарил. Как он к очагу подойдет, ты из ямы-то выскочишь и его самого на уголья бросишь!
Сказано — сделано. Вырыли они яму, медведь залез в нее, затаился. Да только Всезнай и это проведал — беда, говорит, в доме ждет. Побежал тут Догляд, лужу большую нашел, окунулся в нее, помчался в дом да и лег на огонь, сразу очаг затушил.
Вернулся пастух домой, хочет зайца зажарить, а в очаге Догляд лежит, мокрый да грязный, огня же нет и в помине. Стал пастух прогонять пса: пошел вон, Догляд! — а тот и ухом не ведет, ни добрым словом, ни пинками не заставишь его с места сдвинуться. Рассердился парень, ушел в сарай, там и спать лег, и собаки там же вокруг него улеглись.
А медведь рассвирепел не на шутку. На ведьму старую напустился.
— Ежели, — говорит, — завтра не сумею пастуха погубить, тебя самое погублю.
— Ладно, — говорит ему ведьма, — можешь завтра хоть в клочья меня разодрать, коли не изведем богохульника проклятого! На этот раз ты под кровать спрячешься, не увидят тебя здесь собаки его — ведь это они от парня погибель отводят, против нас с тобой козни строят… Ну, а когда вступит он в дом, ты из-под кровати и вылезешь. Дальше уж делай как знаешь.
На третий день опять ушел пастух с собаками на охоту, а медведь под кровать забрался. Да только Всезнай и про это узнал, опять пошептались собаки, головы сдвинувши. Подхватился тут Всехдавиш, единым духом домой прибежал. Влетел в дом и — прыг на кровать! Кровать так и осела под ним, больно тяжел был Всехдавиш, медведю там ни вздохнуть, ни охнуть; а пастух тем временем зайца зажарил как следует, поужинал да там же, у очага, и заснул. До утра проспал как убитый.
А старая ведьма места себе не находит от страха: ведь если парень уйдет от нее невредимый, конец ей! И придумала она еще хитрость, чтобы пастуха погубить, а свою жизнь спасти. Когда собрался пастух на охоту, она ему говорит:
— И зачем ты собак с собою берешь? Они ведь зайцев не ловят. Запри их в сарае, пусть отдохнут, пока ты охотишься.
Парень и не догадывался, что медведь рядом, послушался он колдунью и запер собак в сарае. А сам ушел на охоту. Вечером возвращается — а навстречу ему медведь. Перепугался пастух, да как кинется прочь, в сад забежал, на дерево влез.
— Хоть на небо лезь! — кричит медведь. — Я тебя и там достану, из моих когтей уж не вырвешься!
Парень стал медведя просить, пощади, мол, жизнь мою молодую, но медведь и слышать ничего не желает.
— Слезай, — кричит, — с дерева, не то я сам стащу тебя, еще хуже будет.
— Ладно, коли так, — говорит пастух, — сейчас слезу, дозволь только крикнуть три раза.
— Хоть тридцать три раза кричи, от смерти своей не уйдешь!
Парень крикнул что было силы:
— Эй, Всезнай, э-эй!
Всезнай слышит голос хозяина, говорит двум другим собакам:
— Слышите? Хозяин зовет меня.
— Наверно, приснилось тебе, — отвечают Догляд и Всехдавиш, — мы ничего не слышали.
А пастух, отдышавшись, опять во все горло крикнул:
— Эй, Догляд, э-эй!
Слышит Догляд свое имя, говорит остальным:
— Разве вы не слышали? Теперь вроде бы меня хозяин зовет?
А Всезнай и Всехдавиш ничего не слышали.
— Снится это тебе, — говорят.
В третий раз крикнул пастух изо всей мочи:
— Эй, Всехдавиш, э-э-эй!
Этот крик только Всехдавиш и слышал.
— Богом клянусь, — говорит, — меня хозяин зовет.
— Ну, коли так, — говорит Всезнай, — дело плохо, бежим на помощь ему поскорее.
Да только легко сказать — бежим? Медведь-то сарай со всех сторон камнями огромными обложил, целые скалы приволок, даже кровлю скалой привалил. Разбежался Всезнай, ударил об стену, сарай покачнулся только; вторым Догляд ударил — дырку в стене пробил, но где ж им, громадинам, в ту дырку пролезть. Тогда Всехдавиш тряхнул сарай, он и развалился.
А медведь тем временем уже на дерево влез, лапой замахнулся: вот сейчас убьет пастуха. Собаки увидели — и к дереву поскорей. Прыгнул Всезнай, только до нижней ветки достал; прыгнул Догляд, самую малость до медведя не дотянулся, на средней ветке повис; прыгнул Всехдавиш и медведю в горло вцепился. Дернул, рванул, медведь к Догляду отлетел; Догляд зубами щелкнул, медведь к Всезнаю скатился. Вцепился Всезнай медведю в загривок — тот кубарем наземь ухнул. И вмиг все три собаки с дерева соскочили, окружили медведя и разорвали.
Всезнай говорит:
— Ну, с этим покончено, осталась колдунья старая, разорвем и ее, по заслугам накажем.
Так и сделали.
А пастух от радости сам не свой: нет ему нужды теперь медведя бояться! Горячо возблагодарил он про себя трех седых мудрецов, которые ему верных псов дали в подмогу, и решил собак им вернуть — ему-то они уже без надобности. «Отведу их, друзей верных, к хозяевам, поклонюсь старикам от сердца и подамся домой, если ждут еще меня дома».
Пришел пастух к старшему старику, рассказал, где был и что с ним случилось.
— Вот, — говорит, — собак вам вернуть хочу с благодарностью.
— Ступай, сынок, — говорит ему самый старый старичок, — к тому взгорку, на котором ты спал когда-то, а собак с собою возьми. Поспи там и нынче ночью, а утром вместо трех собак опять три колечка увидишь. Бери их смело, не пожалеешь.
Поблагодарил пастух доброго старца, распрощался с ним и, нигде не мешкая, шел и шел, пока до взгорка не дошел. Лег с собаками и заснул, а утром проснулся — около него три кольца золотых лежат. Упрятал пастух колечки поглубже и пошел восвояси.
Долго-долго шел, на горы взбирался, брел по долинам, уже и в волосах седина показалась, а он все шел, не останавливался, пока не добрался до той деревеньки, где жила его нареченная.
Стал пастух людей спрашивать, что в деревне нового слышно. Ничего особого не случилось, говорят ему, только девица такая-то нынче замуж выходит.
А девица эта и была его нареченная! Оделся пастух нищим и пошел в тот дом, где свадьбу играли. Остановился у двери, а невеста к нему подходит, чарку медового питья подает. Пастух говорит:
— Я выпью, коли ты половину выпьешь.
Девушка засмеялась и говорит:
— Будь по-вашему, согласна я.
Отпил пастух медового питья половину и потихоньку в стакан половинку кольца опустил — того кольца, другая половинка которого у нареченной осталась. Выпила девушка питье до дна и видит: на донышке полколечка лежит, другая половинка от ее половины!
— Откуда это у вас, добрый человек?
— Оттуда же, откуда у тебя вторая половина.
Бросилась девушка к своему сундуку, крышку откинула, свою половину колечка достала и платка половину. Сложили они половинки вместе — в точности края совпали.
Сколько тут радости было! Девушка своему прежнему жениху на шею кинулась, а новому от ворот поворот дала. И такой задали пир, что упарились гости, плясавши, сам хромой дядя Михок отплясывал, там и ногу сломал.
Но что же с тремя золотыми колечками? А вот что. Показал их пастух молодой жене, она полюбовалась на них и говорит:
— Хороши колечки, сами на пальцы мне просятся!
Не успела она договорить, как все три кольца из руки ее выскользнули и — вот чудо, так чудо! — превратились в трех златорунных баранов, да таких красивых, каких вы не видывали.
Взликовал тут пастух, голову потерял от радости, божится, что бараны те самые, которых давно-давно великан сожрал. Только он это сказал, бараны заблеяли, и вдруг — откуда ни возьмись, будто из земли поднялись, — девяносто девять овец двор заполнили! Вот теперь молодой муж и вовсе на седьмое небо взлетел, чуть умом не тронулся, так обрадовался.
Так ведь он заслужил свое счастье, верно я говорю? Довольно уж парень настрадался-намучился.