В царстве Шу бушевала междоусобица, лилась кровь, свирепствовали моровые поветрия, люди умирали от неурожаев и голода, а Ван был безмятежен в своем маленьком невидимом царстве красоты. Его кропотливая, вдохновенная работа медленно, но верно продвигалась.
Потратив годы, садовник наконец сумел создать семя цветка, который назвал «Ванмэй», «Совершенство», взяв первый иероглиф из своего имени. Этот лотос, не похожий на все прочие, должен был раскрываться постепенно: шесть рядов лепестков, один прекрасней другого, развернутся, каждый в свое время, от внешнего к внутреннему, а самой последней откроется сердцевина, средоточие всей Красоты Мира. Вот какой это был цветок!
Мастер сел подле пруда и поклялся себе, что не сойдет с этого места, не упустит ни единого драгоценного момента созревания Ванмэя.
Скоро его терпение было вознаграждено. Бутон раскрыл свой первый ряд. Его лепестки были ослепительной белизны, по сравнению с которой чистейший снег на вершине горы Цинчэн казался грязным покрывалом.
«Так вот что такое настоящая белизна!» – воскликнул мастер и благословил небеса, что дожил до этого счастливого дня.
«Если даже самый крайний ряд производит такое действие, что же будет, когда раскроются другие?», – с трепетом подумал Ван и стал ждать следующего цветения.
Но Красота таит в себе свойство еще более опасное, чем ненасыщаемость, о чем садовник не ведал. Когда Красоты становится очень много, душа окруженного ею человека тоже начинает становиться красивее, а применительно к душе это значит, что она делается более чуткой. Это очень опасно.
Ван, как всегда, сидел, заткнув уши мхом. Но по мере того, как садовник любовался белизной лепестков, мох словно истончался. Сквозь него начал пробиваться пренеприятный звук, мешавший Вану созерцать рождение Совершенства.
Где-то захлебывался плачем ребенок.
В досаде мастер напихал в уши побольше мха, но это не помогло. Крик становился громче и громче.
В конце концов, рассердившись, Ван поднялся и вышел за невидимые ворота своего двора, чего не делал уже много лет. Нужно было положить конец безобразию.
Он не узнал улицы, на которую выходили ворота. Может быть, от долгой замкнутой жизни среди чудесных цветов, глаза просто отвыкли от уродства, но вид людских жилищ показался Вану ужасающе отвратительным. Какая грязь, какое безвкусие! А какая нищета!
«Успокойте вашего ребенка! – закричал мастер, остановившись у порога дома, откуда доносились крики. – Он мешает мне сосредоточиться!».
Вышла заплаканная женщина.
«Простите, – сказала она, вытирая слезы. – Моего малыша укусила зеленая змея, выползшая из канавы. Ему очень больно. Яд смертелен, но действует он медленно. Мальчик отмучается, и станет тихо. Потерпите, прошу вас».
«И долго это продлится?» – раздраженно спросил Ван. У тех, кто самозабвенно служит Красоте, в душе не остается места для сострадания.
«Лекарь говорит, день или два…».
«Черт знает что», – проворчал мастер и вернулся в свой невидимый сад.
Он снова сел у пруда, но крики мешали ему наслаждаться зрелищем. Хуже того: Ван заметил, что второй ряд лепестков, начавший было приоткрываться, вновь сомкнулся. Плач мешал и лотосу. Нужно было устранить помеху.
Ничего не поделаешь. Садовник срезал алый цветок Канфу, исцеляющий любые недуги, и вновь отправился к соседнему дому.
Не постучавшись и не поздоровавшись, он распихал горюющих родственников бедного мальчика, наклонился и потер ему лотосом живот.
Почерневший, распухший от змеиного яда ребенок сразу перестал кричать. Лицо его порозовело. Опухоль спала. «Мне надоело лежать! – заныл исцеленный. – Я есть хочу! Я играть хочу!».
Счастливые домочадцы не знали, как и благодарить спасителя. «Мы бедные люди, – говорили они, – но для вас мы ничего не пожалеем, только скажите!».
«Мне нужно от вас только одно, – рявкнул на них Ван. – Чтоб ваш чертов ребенок больше не шумел!».
И поспешил назад, к пруду.
О радость! Второй ряд лепестков снова приоткрылся, и уже было видно, что они пунцовые, как утренняя заря в ясный зимний день. Мастер не ел и не спал, завороженный чудесной картиной этого восхода.
И вот второе, пунцовое кольцо полностью растворилось. Оно так безукоризненно сочеталось с белым сиянием внешнего ряда, что душа садовода затрепетала и взлетела выше.
В то же мгновение она услышала новый шум, еще назойливее прежнего.
Он несся не из какого-то одного места, а отовсюду. Это были вздохи, всхлипывания, жалобы, стоны множества людей. Ван не мог взять в толк, откуда слышатся эти противные звуки, но испугался, что из-за них не захотят распуститься лепестки следующего ряда.
Поэтому он снова вышел из своего невидимого убежища наружу – разобраться, что там у них происходит. Походил по окрестным улицам и понял, что по всему кварталу, в каждом доме, сетуют на нищету, голод и тяжкую жизнь. Это был очень несчастливый квартал, и Лотос Ванмэй, конечно, никак не мог полностью расцвести, со всех сторон окруженный таким несовершенством.
«Чтоб у вас стебель засох и листья отвалились!» – выругался мастер самым ужасным проклятьем из всех, какие знал.
Он вернулся к пруду, извинился перед золотоцветным Баоцзяном и срезал его.
Лотос покачал своими десятью лепестками, словно к чему-то принюхиваясь, потом качнулся в направлении гор и потянул Вана за собою. Тот не противился.
Выглядело это так, словно идет сердитый человек, держит в вытянутой руке цветок невиданной красы – на самом же деле путь указывал лотос, а Ван лишь повиновался.
За городом Баоцзян привел мастера в горную пещеру, где были зарыты сокровища, должно быть, хранившиеся там с незапамятных времен. Мастер посмотрел на них и подивился, насколько золото уродливее цветов. Как глупы люди, не понимающие этого!
Но польза есть и от золота.
Он поспешил обратно, к старейшине квартала, и объявил, что жители больше не будут жить в нужде. Золота хватит каждой семье.
Люди сначала не поверили, но он отвел их в пещеру, они увидели сокровище, и началось всеобщее ликование.
«Как нам отблагодарить тебя, щедрейший из щедрейших?» – говорили они.
«Живите тихо и больше не хнычьте!» – сказал Ван и побежал прочь. Он боялся, что третий ряд лепестков распустится без него.
Третий круг оказался бирюзовым, словно мартовское небо в предвечерний час, только много чище и глубже.
Мастер жадно смотрел на это диво и не мог насмотреться.
Сначала ничто не мешало его наслаждению, было очень тихо. На соседних улицах шумел праздник, раздавались радостные вопли, в небе лопались петарды – люди забыли про данное обещание, они ведь не умеют жить без шума ни в беде, ни в веселье, но красивую душу бередят только горестные звуки, от счастливых она не сжимается.
Однако несколько дней спустя, когда Ван уже готовился к следующему, четвертому чуду, сквозь тишину стал пробиваться вой и скрежет, словно весь город скрипел зубами от боли, не мог сдержать стонов.
«Чего вам еще нужно? Чего вам не хватает?» – накинулся мастер на старейшину квартала.
«Нам всего хватает, мы довольны, – с поклоном ответил старейшина. – Благодаря вам, мы живем лучше всех в Чэнду. Но остальные жители несчастны, потому что городом правит жестокий князь Ханжэнь. Он мучает и истязает народ, каждый день кого-нибудь казнит. На площадях повсюду выставлены отрубленные головы, руки и ноги. В городе очень страшно, вот люди и плачут».
«Почему все отрывают меня от самого важного дела на свете! Будто сговорились! – посетовал Ван. – Ладно, я наведу порядок в Чэнду».
Он отправился к себе в сад, со вздохом срезал светло-пурпурный лотос Шанлян и быстрой походкой, ругаясь всякими садоводческими ругательствами, поспешил к княжескому дворцу.
Попасть к правителю было нелегко. На пути к его покоям было семь дверей, и у каждой стоял свирепый стражник. Но Ван легонько касался волшебным цветком лба воина, и тот из злобного сразу становился добрым. Сам распахивал перед гостем дверь и провожал благожелательным напутствием.
Так, безо всяких помех, мастер добрался до жестокого князя Ханжэня.
«Эй, стража! Кто пропустил ко мне этого оборванца?! – зарычал грозный владыка, а когда никто ему не ответил, накинулся на самого Вана: – Немедленно говори правду, кто тебя пропустил, и тогда я всего лишь отрублю тебе голову! А если соврешь – предам тебя казни Тысячи Кусочков!».
Мастер не стал тратить времени на разговоры, он очень торопился. Просто стукнул правителя цветком по голове.
«Что со мной?» – пробормотал Ханжэнь. Повернулся к зеркалу, поглядел на себя. Испугался.
«Кто этот грубый человек со зверской рожей? Неужели я?! В какое чудовище я превратился! Разве таким я был в юности? Эй, слуги, несите скорей шелковый шнур! Такому злодею нет места на земле! Я повешусь!».
Мастер Ван, уже повернувшийся было уйти, затревожился и остановился.
«Эй, эй, – сказал он. – Не надо вешаться! А то вместо тебя появится другой такой же или хуже. Лучше исправь зло, которое ты совершил. Тогда перестанешь пугаться зеркала».
«Ты прав, мудрец! Ты прав! – воскликнул Ханжэнь. – Я стану самым справедливым князем на свете!».
И стал. Тут ведь довольно просто захотеть. Князь повсюду искал чудесного старца, чтобы отблагодарить его, но не нашел, а если и нашел бы, Ван, конечно, лишь попросил бы оставить его в покое.
Главное, что в городе Чэнду установились мир и тишь. Ничто больше не мешало четвертому кольцу лепестков открыться.
Они распустились и оказались оранжевыми, как языки всеочищающего пламени. Согретый чудесным теплом этой красоты, Ван нежился в ее лучах до тех пор, пока неугомонная чуткая душа не уловила дальний звон железа, вопли ярости и вскрики боли. Они делались все громче.