Горько заплакал, заскрипел глухарь:
— Без меня, без меня птицы в тёплые края улетели… Как теперь буду я здесь зимова-а-ать?
От слёз покраснели у глухаря его тёмные брови.
С той поры и до наших дней дети, и внуки, и правнуки глухаря, эту историю вспоминая, горько плачут. И у всех глухарей брови, как рябина, красные.
Горностай и заяц
Зимней ночью вышел горностай на охоту. Он под снег нырнул, вынырнул, на задние лапы встал, шею вытянул, прислушался, головой повертел, принюхался… И вдруг словно гора свалилась ему на спину. А горностай хоть ростом мал, да отважен — обернулся, зубами вцепился — не мешай охоте!
— А-а-а-а! — раздался крик, плач, стон, и с горностаевой спины свалился заяц.
Задняя нога у зайца до кости прокушена, чёрная кровь на белый снег течёт. Плачет заяц, рыдает:
— О-о-о-о! Я от совы бежал, свою жизнь спасти хотел, я нечаянно тебе на спину свалился, а ты меня укуси-и-и-ил…
— Ой, заяц, простите, я тоже нечаянно…
— Слушать не хочу, а-а-а!! Никогда не прощу, а-а-а-а!! Пойду на тебя медведю пожалуюсь! О-о-о-о!
Ещё солнце не взошло, а горностай уже получил от медведя строгий указ:
«В мой аил на суд сейчас же явитесь!
Старейшина здешнего леса Тёмно-бурый медведь».
Круглое сердце горностаево стукнуло, тонкие косточки со страху гнутся… Ох и рад бы горностай не идти, да медведя ослушаться никак нельзя…
Робко-робко вошёл он в медвежье жилище.
Медведь на почётном месте сидит, трубку курит, а рядом с хозяином, по правую сторону, — заяц. Он на костыль опирается, хромую ногу вперёд выставил.
Медведь пушистые ресницы поднял и красно-жёлтыми глазами на горностая смотрит:
— Ты как смеешь кусаться?
Горностай, будто немой, только губами шевелит, сердце в груди не помещается.
— Я… я… охотился, — чуть слышно шепчет.
— На кого охотился?
— Хотел мышь поймать, ночную птицу подстеречь.
— Да, мыши и птицы — твоя пища. А зачем зайца укусил?
— Заяц первый меня обидел, он мне на спину свалился…
Обернулся медведь к зайцу, да как рявкнет:
— Ты для чего это горностаю на спину прыгнул?
Задрожал заяц, слёзы из глаз водопадом хлещут:
— Кланяюсь вам до земли, великий медведь. У горностая зимой спина белая… Я его со спины не узнал… ошибся…
— Я тоже ошибся, — крикнул горностай, — заяц зимой тоже весь белый!
Долго молчал мудрый медведь. Перед ним жарко трещал большой костёр, над огнём на чугунных цепях висел золотой котёл с семью бронзовыми ушками. Этот свой любимый котёл медведь никогда не чистил, боялся, что вместе с грязью счастье уйдёт, и золотой котёл был всегда ста слоями сажи, как бархатом, покрыт.
Протянул медведь к котлу правую лапу, чуть дотронулся, а лапа уже черным-черна. Этой лапой медведь зайца слегка за уши потрепал, и вычернились у зайца кончики ушей!
— Ну вот, теперь ты, горностай, всегда узнаешь зайца по ушам.
Горностай, радуясь, что дело так счастливо обошлось, кинулся бежать, да медведь его за хвост поймал. Вычернился у горностая хвост!
— Теперь ты, заяц, всегда узнаешь горностая по хвосту.
Говорят, что с той поры и до наших дней горностай и заяц друг на друга не жалуются.
Нарядный бурундук
Зимой крепко спал в своей берлоге бурый медведь. Когда синичка запела весеннюю песенку, он проснулся, вышел из тёмной ямы, лапой глаза от солнца заслонил, чихнул, на себя посмотрел:
— Э-э-ээ, ма-аш, как я похуде-ел… Всю долгую зиму ничего не е-е-ел…
Его любимая еда — кедровые орехи. Его любимый кедр — вот он, толстый, в шесть обхватов, у самой берлоги стоит. Ветки частые, хвоя шёлковая, сквозь неё даже капель не каплет.
Поднялся медведь на задние лапы, передними за ветки кедра ухватился, ни одной шишки не увидел, и лапы опустились.
— Э, ма-аш! — пригорюнился медведь. — Что со мной? Поясница болит, лапы не слушаются… Состарился я, ослаб… Как теперь кормиться буду?
Двинулся сквозь частый лес, бурную реку мелким бродом перешёл, каменными россыпями шагал, по талому снегу ступал, сколько звериных следов чуял, но зверя ни одного не настиг: охотиться пока ещё силы нет…
Уже на опушку леса вышел, никакой еды не нашёл, куда дальше идти, сам не знает.
— Брык-брык! Сык-сык! — это, испугавшись медведя, закричал бурундучок.
Медведь хотел было шагнуть, лапу поднял, да так и замер: «Э-э-э, ма-а-а-ш, как же я забыл о бурундуке? Бурундук — хозяин старательный. Он на три года вперёд орехами запасается. Постой-постой-постой! — сказал самому себе медведь. — Надо нору его найти, у него закрома и весной не пустуют».
И пошёл землю нюхать, и нашёл! Вот оно, бурундуково жилище. Но в такой узкий ход как такую большую лапу сунешь?
Трудно старому мерзлую землю когтями царапать, а тут ещё корень, как железо, твёрдый. Лапами тащить? Нет, не вытащишь. Зубами грызть? Нет, не разгрызёшь. Размахнулся медведь — рраз! — пихта упала, корень сам из земли вывернулся.
Услыхав этот шум, бурундучишка ум потерял. Сердце так бьётся, будто изо рта выскочить хочет. Бурундучок лапами рот зажал, а слёзы из глаз ключом бьют: «Такого большого медведя увидав, зачем я крикнул? Для чего сейчас ещё громче кричать хочу? Рот мой, заткнись!»
Быстро-быстро вырыл бурундучок на дне норы ямку, залез и даже дышать не смеет.
А медведь просунул свою огромную лапу в бурундукову кладовую, захватил горсть орехов:
— Э, ма-аш! Говорил я: бурундук хозяин добрый. — Медведь даже прослезился. — Видно, не пришло моё время умирать. Поживу ещё на белом свете…
Опять сунул лапу в кладовую — орехов там полным-полно!
Поел, погладил себя по животу:
«Отощавший мой желудок наполнился, шерсть моя, как золотая, блестит, в лапах сила играет. Ещё немного пожую, совсем окрепну».
И медведь так наелся, что уж и стоять не может.
— Уф, уф… — на землю сел, задумался:
«Надо бы этого запасливого бурундука поблагодарить, да где же он?»
— Эй, хозяин, отзовитесь! — рявкнул медведь.
А бурундук ещё крепче рот свой зажимает.
«Стыдно будет мне в лесу жить, — думает медведь, — если, чужие запасы съев, я даже доброго здоровья хозяину не пожелаю».
Заглянул в норку и увидел бурундуков хвост. Обрадовался старик.
— Хозяин-то, оказывается, дома! Благодарю вас, почтенный, спасибо, уважаемый. Пусть закрома ваши никогда пустыми не стоят, пусть желудок ваш никогда от голода не урчит… Позвольте обнять вас, к сердцу прижать.
Бурундук по-медвежьи разговаривать не учился, медвежьих слов не понимает. Как увидел над собой когтистую большую лапу, закричал по-своему, по-бурундучьи: «Брык-брык, сык-сык!» — и выскочил было из норки.
Но медведь подхватил его, к сердцу прижал и речь свою медвежью дальше ведёт:
— Спасибо, дядя-бурундук: голодного меня вы накормили, усталому мне отдых дали. Неслабеющим, сильным будьте, под урожайным богатым кедром живите, пусть дети ваши и внуки беды-горя не знают…
«О-о, какой страшный голос, — дрожит бурундук, — о-о, какое грозное рычание…»
Освободиться, бежать хочет, медвежью жесткую лапу своими коготками изо всех сил скребёт, а у медведя лапа даже не чешется. Ни на минуту не умолкая, он бурундуку хвалу поёт:
— Я громко, до небес благодарю, тысячу раз спасибо говорю! Взгляните на меня хотя бы одним глазком…
А бурундук ни звука.
— Э, м-маш! Где, в каком лесу росли вы? На каком пне воспитывались? Спасибо говорят, а он ничего не отвечает, глаз своих на благодарящего не поднимает. Улыбнитесь хоть немножко.
Замолчал медведь, голову склонил, ответа ждёт.
А бурундук думает:
«Кончил рычать, теперь он меня съест».
Рванулся из последних силёнок и выскочил!
От пяти чёрных медвежьих когтей осталось на спине бурундука пять чёрных полос. С той поры и носит бурундук нарядную шубку. Это медвежий подарок.
Сто умов
Как стало тепло, прилетел журавль на Алтай, опустился на родное болото и пошёл плясать! Ногами перебирает, крыльями хлопает.
Бежала мимо голодная лиса, позавидовала она журавлиной радости, заверещала:
— Смотрю и глазам своим не верю — журавль пляшет! А ведь у него, у бедняги, всего только две ноги.
Глянул журавль на лису — даже клюв разинул: одна, две, три, четыре лапы!
— Ой, — крикнула лиса, — ох, в таком длинном клюве ни одного-то зуба нет…
Стоит улыбается, а зубов у неё не сосчитать!
Журавль и голову повесил.
Тут лиса ещё громче засмеялась:
— Куда ты свои уши спрятал? Нет у тебя ушей! Вот так голова! Ну, а в голове у тебя что?
— Я сюда из-за моря дорогу нашёл, — чуть не плачет журавль, — есть, значит, у меня в голове хоть какой-то ум.
— Ох и несчастный ты, журавль, — две ноги да один ум. Ты на меня погляди — четыре ноги, два уха, полон рот зубов, сто умов и замечательный хвост.
С горя журавль вытянул свою длинную шею и увидел вдали человека с луком и охотничьей сумой.
— Лиса, почтенная лиса, у вас четыре ноги, два уха и замечательный хвост; у вас полон рот зубов, сто умов, — охотник идёт!!! Как нам спастись?!
— Мои сто умов всегда сто советов дадут.
Сказала и скрылась в барсучьей норе.
Журавль подумал: «У неё сто умов», — и туда же, за ней!
Никогда охотник такого не видывал, чтобы журавль за лисой гнался.
Сунул руку в нору, схватил журавля за длинные ноги и вытащил на свет.
Крылья у журавля распустились, повисли, глаза как стеклянные, даже сердце не бьётся.
«Задохся, верно, в норе», — подумал охотник и швырнул журавля на кочку.
Снова сунул руку в нору, лису вытащил.
Лиса ушами трясла, зубами кусалась, всеми четырьмя лапами царапалась, а всё же попала в охотничью суму.