Дальше упряжки погнали. На заросшей тальником равнине дикого белого оленя увидели. Рога его качаются, как тальник под ветром, мех белый, как снежный сугроб.
— Если убьем этого оленя, — старик сказал, — хорошо будет.
Быстроногий Мерагэ соскочил с нарты. Хоть глубокий снег намело по тальникам, без лыж погнался за оленем. Догнал. Убил. Старик велел шкуру с белого оленя снять, а мясо бросить.
Все едут и едут. Снег понемногу тает, весна настает. Перерезала им путь река. Только остановили аргиш на берегу, олени без сил на землю упали. Соскочили люди с нарт, смотрят, куда приехали. Многоводная это река, широкая. Над чистой водой чайки вьются, в реке рыбу ловят. Выше всех поднимается одна чайка, шире других крылья раскидывает. Глянул на нее старик, сказал:
— Если эту чайку убьем, хорошо будет.
Дютадэ улучил миг, когда чайка над берегом пронеслась, прицелился, сшиб ее.
Опять велел старик с чайки шкурку вместе с перьями снять, мясо бросить. Птичью шкурку под шкуру белого оленя на свою нарту положил.
Стали оленей поднимать, чтобы через реку переправляться, — олени не встают. Если человек знает, куда и зачем идет, он много вытерпеть может. А олень бежит куда ему человек приказывает — у него силы быстрее кончаются. Не вынесли олени такого долгого пути без отдыха.
Старик сказал:
— Нет у нас времени ждать. Срубите семь деревьев, будем вязать плот.
Сделали плот, с нарт перенесли на него что в пути понадобится, что на себе тащить можно. На переднюю часть плота старик положил шкурку чайки, шкуру белого оленя себе на колени положил. Сам сыновей посадил сзади, сказал им:
— Глаза закройте, не открывайте, пока не велю!
Зажмурили глаза Дютадэ и Мерагэ, сидят. Заколыхался плот, заплескалась кругом вода. Слышат братья — олень фыркает, тяжелое его дыхание слышат. Удивляются: откуда олень взялся? Посмотрели бы, да нельзя. это старик бросил на воду впереди плота шкуру белого оленя. Своим шаманством оживил его, заставил плот тянуть.
Наконец тише пошел плот, тише… О берег толкнулся.
— Переправились! — старик сказал. — Открывайте глаза.
Братья смотрят: плот у другого берега стоит, а старик белую оленью шкуру складывает. Сложил, к земле ухом приник, слушает что-то. Потом заговорил:
— Теперь обидчик мою дочку в свое стойбище привел. Пар от их дыхания с паром от дыхания многих людей смешался, вверх поднимается. Большое это стоибище, много там шитолицых. Три дня пути до него осталось. Отсюда пойдем крадучись, от чужого острого глаза оберегаясь.
Шли сторожко, где оврагом, где за деревьями хоронясь. Наконец дымки десяти чужих чумов увидели. Залегли в яме под корнями вывороченного дерева. Старик сказал:
— Надо дочку повидать, одну усторожить. Да ведь закричит, глупая, с перепугу — на нас врагов наведет.
Мерагэ ответил:
— Я так усторожу, что не вскрикнет.
Подкрался поближе к стойбищу, затаился на опушке леса, ждет. Ночь кончилась. Ранним утром вышла из чума его сестра, к лесу направилась, мимо брата прошла. Стала девушка валежник собирать. Тут Мерагэ как стрела к ней бросился. Обхватил ее, рот зажал. Забилась девушка у него в руках, он ей тихонько сказал:
— Не бойся, это я, твой брат Мерагэ.
Девушка его обняла, заплакала. Тут и отец с Дютадэ подошли. Отец с дочерью заговорил:
— Где твой брат? Убил его твой похититель?
— Нет, не убил. Упросила я. А где теперь, не знаю. Верно, в живых нет.
Рассказала все как было. Старик головой поник. Потом опять стал спрашивать:
— В жены взял тебя обидчик?
— Нет, — дочь ответила, — работница я у него. Ем плохо, сплю мало.
— А кто он?
— Чинчир его зовут. Князь он шитолицых. Все его слушаются.
— Оружие у него какое?
— Нож-отказ, в полторы сажени рукоятка, да лук со стрелами. С луком никогда не расстается. В чуме сидит — под рукой держит, спать ложится — кладет рядом.
Старик говорит:
— Слушай теперь, не забудь ничего. Вечером, когда будет Чинчир спать ложиться, ты ему скажи: «У тебя одежда, как у всех людей стойбища. Нас, нганасанских девушек, с малолетства учат красивыми узорами па́рки[88] и бака́ри[89] расшивать. Дай и тебе разошью, чтобы твои люди сразу увидели, что не простой ты шитолицый, а Чинчир-князь». Даст он тебе одежду, ты парку жильными нитками между рукавами зашей, прошей бакари посреди голенища. Когда крепко заснет Чинчир, возьми раздвоенную стрелу, остриями сделай на луке царапину-насечку.
Дочь головой кивает:
— Так и сделаю, отец, как ты велишь.
Отец говорит:
— Я еще не все сказал. Братьям твоим с Чинчиром с глазу на глаз надо расправиться. Шитолицых хорошо бы из стойбища увести. Вот как будет. На рассвете пробежит мимо стойбища белый олень. Когда увидишь его, Чинчира не буди. Шитолицых поднимай, скажи им: Чинчир велел за оленем гнаться. Теперь я все сказал.
Девушка к Чинчиру с вязанкой хвороста вернулась. Ударил ее Чинчир, закричал:
— Почему так долго ходила?
Девушка ответила:
— Место обжитое. Ваши женщины весь хворост поблизости выбрали, мужчины сухие деревья порубили.
— Разговаривай поменьше да еду вари скорей, — сердито сказал Чинчир.
Поел, ушел. Девушка шкуры мять села, старается Чинчиру во всем угодить. Вечером сказала ему, как отец велел. Усмехнулся Чинчир, снял парку и бакари, работнице отдал, а сам спать лег.
Девушка взяла парку, перед со спинкой сложила, длинным швом прошила посредине. И бакари посреди голенища прошила жильными нитками. Потом к луку тихонько подобралась, царапинку-насечку на нем раздвоенной стрелой сделала.
Спит Чинчир, а девушка не ложится, сторожит бессонными глазами рассвет.
Когда совсем рассвело, вышла из чума, смотрит: вокруг стойбища белый олень кругами ходит. Девушка бросилась к чумам шитолицых, будит их, говорит:
— Вставайте скорее! К нашему стойбищу пришел белый олень. Чинчир велел его поймать.
Вскочили охотники, луки со стрелами взяли, девятисаженные арканы намотали на руку. А белый олень к верховьям реки помчался. Побежали ему вдогон шитолицые.
Чинчир в своем чуме от топота ног, от шума проснулся.
— Что там такое? — девушку спрашивает.
— Твои люди за белым оленем погнались, — она отвечает. — Может, и ты побежишь?
— Надо было меня раньше будить! — заворчал Чинчир. — Неужели я, князь, в хвосте у своего последнего охотника побегу?!
Повернулся и опять захрапел.
Только стих шум погони, в стойбище прокрались Мерагэ и Дютадэ. Меткий стрелок Дютадэ ворвался в чум князя и выстрелил в спящего Чинчира. Но темно было в чуме после яркого солнечного света — стрела попала не в Чинчира, а пригвоздила к земле одеяло. Выбрался из-под него шитолицый, схватил лук, парку и бакари, располоснул ножом нюк[90] и выскочил из чума.
Дютадэ метнулся за ним. Три раза стрелял на бегу. Но всякий раз то пригибался Чинчир, то отскакивал в сторону. Увернулся от стрел. Принялся надевать парку — не надевается она. Бросил парку Чинчир, попробовал натянуть бакари — не лезет в них нога. И их отшвырнул. Стал лук настораживать, в Дютадэ целиться, но лопнул, надвое переломился лук, поцарапанный концами раздвоенной стрелы.
Тогда Чинчир босой, без парки бросился бежать вдоль реки, вниз по течению. В кровь разбивает себе ноги о камни, но бежит. Не может его Дютадэ нагнать. Тут быстроногий Мерагэ, как стрела из лука, за ним полетел. Догнал. Схватились они на ножах, но оказался сильнее Мерагэ. Убил он Чинчира. Как раз Дютадэ подоспел. Вдвоем столкнули тяжелое тело в реку.
Оглянулись — рядом с ними стоит отец. Грудь его тяжело ходит после долгого бега. Сказал отец сыновьям:
— Чуть не настигли меня шитолицые! Смолоду, когда я оленем оборачивался, легче бегал. А может, этот белый олень, в шкуру которого я влез, как и я, стар уже был. Однако, сейчас шитолицые вернутся, след мой потеряв. Надо в стойбище идти.
Спрятались они в чуме Чинчира. Вовремя спрятались. Уже шитолицые один за другим в стойбище возвращаются. Вышла им навстречу дочь старика. Они у нее спросили:
— Где Чинчир?
— Спит крепким сном, не добудиться.
— А ты не буди. Может, хорошо выспится и не так станет сердиться, что мы не догнали белого оленя, след его потеряли.
Разошлись люди по своим чумам. Тут старик дочери так велел:
— Вот возьми шкурку чайки. Стань посреди стойбища, по пути солнца помахай ею. Налетят чайки, за их криком не услышат нас шитолицые.
Вышла девушка, махнула шкуркой раз, другой. Откуда ни возьмись, слетелись чайки, подняли крик, драки меж собой затеяли.
Тут и напали на шитолицых старик с сыновьями. С мужчинами — воинами Чинчира — бились, убивали их. Женщин и детей не трогали.
Долго или недолго та битва шла, а только остался в стойбище лишь один паренек. Не мужчина еще, не промышленник, но уже и не мальчик. Занес над ним нож Дютадэ — старик его за руку схватил:
— Не убивай! Воинов всех десяти чумов мы перебили. Плохое дело сделаем, если не оставим мужчину женщин и малых детей защищать, оленей охранять, путь указывать при перекочевках. Ну, парень, выбирай, сколько надо вам оленей под аргиши! Остальных мы с собой угоним.
Мать подростка поклонилась старику:
— За это ты своих внуков увидишь. Сыновья твои до седых волос доживут. Дочка хорошо замуж выйдет.
Теперь старик с сыновьями и дочерью в обратный путь пускаются. На четырех нартах возвращаются с победой. Везут с собой добро Чинчира. А у старика в сердце радости нет. Про жену-старуху думает. Как ей сказать, что сына-малолетку потеряли?
Трижды на ночевки останавливались, до большой реки доехали. Через нее вместе с оленями переправились. Дальше аргиш гонят. Совсем недалеко отъехали, вдруг зоркий стрелок Дютадэ говорит:
— Человек за деревьями от нас хоронится. Может, какой шитолицый из стойбища Чинчира убежал, нас подстеречь хочет.