Духам известно
Заклятье одно,
А в Поднебесной —
Знак власти оно.
Его нельзя узнать
Там, где владычат чувства.
Искать и создавать —
Вот в этом всё искусство.
После этих слов он приказал юноше встать. Хинцельмейер взглянул на мастера и при виде торжественного старческого лица вдруг почувствовал, как мороз пробежал у него по спине. Подняв с крыльца ранец и посох, он повернулся было идти, но мастер снова окликнул его:
— Не забудь ворона!
Запустив костлявую руку себе в бороду, он выдернул двумя пальцами черный волосок, дунул на него, и в воздухе взвился ворон.
Тогда старец взмахнул жезлом над своей головой, описывая круги, и вслед за жезлом закружил ворон; он протянул руку, и птица слетела и послушно уселась на ней. Тогда мастер снял очки со своего носа и нацепил их на клюв ворону, приговаривая:
Кому посилен этот труд,
Крагириус того зовут!
Тут ворон прокаркал: «Крагира! Крагира!»- и, растопырив крылья, перескочил на плечо Хинцельмейера. А мастер сказал ему:
С этим знанием в дорогу
Поспешай — и слава богу!
Тогда старик указал вытянутым перстом на расстилавшуюся внизу долину, по которой бежала вдаль бесконечная дорога, и Хинцельмейер, помахав на прощание шляпой, зашагал прочь и скрылся в сумраке весенней ночи, а Крагириус, сорвавшись с плеча, полетел у него над головой.
Солнце уже стояло высоко в небе. Хинцельмейер шагал вдоль межи через широкое озимое поле, покрытое зелеными всходами, которому не видно было края. На другом конце поля тропинка привела его к проему в могучей каменной ограде, за которым оказался обширный крестьянский двор, окруженный постройками зажиточной усадьбы. Недавно прошел дождь, от соломенных крыш ещё валил пар под ярыми лучами весеннего солнца. Опершись на посох, Хинцельмейер обратил свой взор на конек крыши, где между двух высоких труб суетилась стайка воробьев. Вдруг он увидел, как из одной трубы вылетел блестящий кружок, сверкнув на солнце, перевернулся и другим боком провалился в трубу.
Хинцельмейер достал из кармана часы.
— Как раз полдень! — сказал он. — К обеду пекут блины.
В воздухе разлился заманчивый аромат; ещё один блин промелькнул на солнце, неспешно перевернулся с боку на бок и упал в трубу.
Хинцельмейер почувствовал, что проголодался; он вошел в дом и, пройдя широкие сени, попал в просторную кухню с высоким потолком, которая говорила о достатке. В плите жарко горел хворост, над нею стояла дородная хозяйка и лила тесто на шипящую сковороду.
Крагириус, который бесшумно влетел следом за Хинцельмейером, уселся на печном колпаке, а Хинцельмейер вежливо спросил у хозяйки, не даст ли она ему еды, не за одно спасибо, конечно, а как полагается, за деньги.
— Здесь не трактир! — сказала хозяйка и, взмахнув сковородкой, подбросила скворчащий блин, так что он вылетел в трубу и лишь спустя некоторое время вернулся обратно, шлепнувшись на сковородку другим боком.
Хинцельмейер шагнул было за своим посохом, который он оставил в углу за порогом, но тут старуха подхватила на вилку готовый блин и сбросила его в пустую миску.
— Не обижайтесь уж, — сказала она. — Я вас не гоню. Садитесь-ка скорее за стол; блинок как раз испекся!
С этими словами она подвинула к столу деревянную табуретку и поставила перед гостем дымящийся блин да кружку молодого домашнего вина с ломтем хлеба.
Хинцельмейер с радостью принялся уплетать простое деревенское угощение и скоро управился с ним, так что даже от черствой горбушки почти ничего не осталось. Затем он взялся за кружку с вином, выпил первый глоток за здоровье хозяйки, второй — за свое, но, конечно, на этом не кончил. От вина ему стало так весело, что он запел песню.
— А вы, оказывается, весельчак! — бросила ему старуха из-за плиты.
Хинцельмейер кивнул, ему вдруг припомнились все песни, которые певала ему дома родная матушка. И он спел их одну за другой.
Как будто пенье соловья
Всю ночь не замолкало —
Оно лилось во все края,
Исполнясь негой забытья, —
И роза расцветала.
Неожиданно напротив плиты, среди полок, уставленных блестящими оловянными тарелками, в стене открылось раздвижное оконце, и хорошенькая белокурая головка — как видно, это была хозяйская дочка — с любопытством заглянула на кухню.
Услышав, как скрипнула раздвижная створка, Хинцельмейер перестал петь и стал обводить взглядом кухонные стены; сперва ему попался бочонок для масла, потом блестящий сыроваренный котел, потом спина старухи, наконец он добрался до открытого оконца, и там его глаза встретились с другой парой таких же молодых глаз.
От его пристального взгляда девушка залилась румянцем.
— Вы хорошо поете! — вымолвила она наконец.
— Сам не знаю, отчего это я распелся, — ответил Хинцельмейер. — Обыкновенно я не пою.
Обменявшись такими словами, они надолго замолкли, и стало слышно, как шипит сковорода и скворчат блины.
— Вот и Каспар тоже хорошо поет, — снова заговорила девушка.
— Уж наверно.
— Да, — подтвердила девушка. — Но только так, как у вас, у него всё-таки не получается. И где это вы выучились такой славной песне?
Хинцельмейер на это не ответил, а стал ногами на перевернутую бадейку, которая лежала под самым оконцем, и заглянул в комнату, из которой выглядывала девушка. Там всё было залито солнцем. На красном плиточном полу лежали тени гвоздик и розовых кустов, которые, должно быть, росли в саду перед окном. Внезапно в глубине комнаты распахнулась дверь, налетел порыв весеннего ветра, сорвал у девушки с чепчика голубую ленточку и, вылетев в раздвижное оконце, заплясал по кухне, вертя свою добычу. Но Хинцельмейер ловко метнул свою шляпу и поймал её, как бабочку.
Оконце было довольно высоко в стене. Хинцельмейер потянулся с ленточкой наверх, девушка нагнулась за ней вниз, и тут они стукнулись лбами так, что прямо-таки звон пошел кругом. Девушка вскрикнула, оловянные тарелки загремели, а Хинцельмейер совсем переконфузился.
— Знатная же у вас голова! — сказала девушка, утирая слезы.
Но когда Хинцельмейер, пригладив разметавшиеся волосы, поглядел ей в глаза задушевным взглядом, она потупилась и спросила:
— Не очень зашиблись-то?
Хинцельмейер только рассмеялся.
— Нет, милая девушка, — воскликнул он и затем — откуда только храбрость взялась! — задал ей вопрос: — Вы уж не сердитесь, коли я что не так скажу; небось у вас уже есть жених?
Она подперлась кулачком и хотела посмотреть горделиво, но едва глянула ему в глаза, как больше не могла отвести взгляда.
— Чего это вам на ум взбрело? — промолвила она тихим голосом.
Хинцельмейер только потряс головой, и опять оба примолкли.
— Милая девушка, — заговорил спустя некоторое время Хинцельмейер, — я бы хотел отнести ленточку к вам в горницу.
Девушка кивнула ему.
— А как мне войти?
В ушах у него прозвучало: «Иной раз путь ведет через окно». Это был голос его матери. Он вдруг увидел её, как она сидела возле его кровати, увидел её улыбку, ему вдруг почудилось, что всё вокруг потонуло в розовом тумане, который, клубясь, пролился на кухню через раздвижное оконце. Он опять взобрался на бадейку и обнял девушку за шею. И в этот миг он увидел у неё за спиною сад; там всё заросло розовыми кустами, и они колыхались, точно море, а где-то вдали пели прозрачные девичьи голоса:
Розы, радостно цветите!
Розы, нас к себе возьмите!
Хинцельмейер осторожно отстранил девушку от окошка и уже оперся руками, чтобы перемахнуть за подоконник, как вдруг над головой у него, откуда ни возьмись, послышалось «Крагира!», захлопали крылья, и не успел он опомниться, как ворон сбросил ему прямо на нос зеленые очки. Он увидел, как девушка протягивала к нему руки, но это было уже словно во сне, а затем всё сразу исчезло из глаз, а далеко впереди он увидел смутные очертания человека, который сидел в глубокой каменной яме и, как показалось Хинцельмейеру, усердно долбил стамеской дырку.
«А ведь этот человек ищет философский камень», — подумал Хинцельмейер, щеки у него загорелись, и он бодро зашагал в ту сторону; однако идти пришлось дольше, чем ему сперва показалось; он подозвал ворона, чтобы тот для прохлады обмахивал его своими крыльями. Только через час Хинцельмейер достиг самого дна ущелья. Тут он увидел кого-то черного, шершавого, с рогами во лбу и хвостом позади, который он для удобства распластал на камне. Когда Хинцельмейер приблизился, рогатый зажал стамеску в зубах и встретил его любезнейшим кивком, помахивая при этом хвостом и таким образом заодно подметая пыль, которая скопилась в ямке. Хинцельмейер засмущался, не зная, как обратиться к новому знакомому, и, чтобы скрыть неловкость, он всякий раз отвечал на его поклоны не менее любезными поклонами; обмен учтивостями несколько затянулся. Наконец рогатый заговорил с Хинцельмейером:
— Вы, кажется, не знаете меня?
— Нет, — сказал ему Хинцельмейер, — Может быть, вы мастер по насосам?
— Да, — ответил его собеседник. — Нечто вроде. Я — черт.
Хинцельмейер сперва отказывался этому верить, но черт уставился на него таким филином, что в конце концов вполне убедил Хинцельмейера, следующий вопрос которого прозвучал как нельзя более скромно:
— С вашего позволения, я хотел бы у вас спросить, не предназначена ли эта огромная дыра для физического эксперимента?
— Знакомо ли вам, что значит Ultima ratio regum?