Не окликая спящего слугу, король сам распахнул занавес шатра и выпустил гостя. Иными глазами смотрел теперь мальчик на равнину, через которую лежал обратный путь, когда в меркнущем свете дня ему открылся объятый пожарищем город. Сколько мертвых тел и обглоданных лошадиных трупов пришлось миновать посланцу, пока не стемнело и он снова не оказался у подножия лесистого нагорья.
И опять из облаков спустилась большая птица, подхватила его, и они полетели обратно, бесшумно, по-совиному, рассекая ночной воздух. Пробудившись от тревожного сна, мальчик узнал своды небольшого горного храма, у входа в который, в гуще влажной травы, стоял его конь, громким ржанием встречавший наступающий день. И ничто не напоминало о темной птице и о странствии на чужую звезду, о короле и о бранном поле. Осталась лишь какая-то тень в душе, едва ощутимая смутная боль, точно засевшее внутри крохотное жальце.
Так тревожит порой бессильное сострадание или сокровенное желание, смущающее наш сон до тех пор, пока мы не встретим наконец того, кому давно мечтали признаться в любви, с кем втайне хотели бы поделиться радостью и обменяться улыбкой.
Посланец оседлал коня, и, проскакав весь день, прибыл в столицу к своему королю, и полностью оправдал надежды своей общины. Король принял его приветливо и великодушно. Коснувшись рукой лба мальчика, он воскликнул:
— Взгляд глаз твоих внятен сердцу, и мое сердце ответило согласием! Просьба твоя будет исполнена прежде, чем её вымолвят уста.
Вскоре посланцу было вручено королевское письмо. И повсюду в стране его ожидала всяческая помощь; множество цветов, лошади и повозки, гонцы и провожатые — всё было отдано в его распоряжение. И когда он, обогнув горы, вышел на пологую дорогу, ведущую в родную провинцию, и вступил в пределы своей общины, за ним двигался целый караван подвод и тележек с коробками, навьюченных лошадей и мулов, и вся эта процессия благоухала прекраснейшими цветами из садов и оранжерей, которыми славится север. Цветов хватило не только для того, чтобы убрать венками тела погибших и пышно украсить их могилы, но и чтобы посадить, как предписывает обычай, в память о каждом из них один цветок, один куст и одно фруктовое деревце. И скорбь по лучшему другу и любимому коню отлегла от сердца мальчика и растворилась в спокойном торжестве души, когда он убрал их цветами и предал земле, а на могилах посадил два цветка, два куста и два плодовых деревца.
Едва он успокоил сердце и исполнил свой долг, как его стали преследовать воспоминания о том ночном странствии, и он попросил у своих близких разрешения провести один день в одиночестве и целый день и целую ночь просидел у дерева раздумий, и перед ним ясной непрерывной чередой прошли картины всего увиденного на чужой звезде. И поутру он пошел к старейшине и в уединенной беседе рассказал ему всё.
Старейшина выслушал его и, не сразу оторвавшись от своих молчаливых размышлений, спросил:
— Друг мой, ты видел это собственными глазами или тебе приснилось?
— Не знаю, — ответил мальчик. — Думаю, что это мог быть сон. Но не сочти за дерзость, если я не вижу здесь большого различия, ведь эти вещи и сейчас въяве тревожат меня.
Во мне осталась тень печали, и при всей полноте счастья мне не укрыться от холодного дыхания той звезды. Позволь же спросить, глубокочтимый, что мне теперь делать?
— Завтра снова отправляйся в горы, — сказал старейшина, — к тому самому месту, где ты нашел храм. Странным мне кажется символ того божества, я ничего не слыхал о нем, и, кто знает, быть может, это бог другой звезды. Или же и храм, и бог его настолько древни, что восходят к нашим далеким предкам и незапамятным временам, ведь и до нас дошли такие понятия, как оружие, страх и боязнь смерти. Иди к тому храму, милый отрок, и принеси ему в дар цветы, мед и наши песни.
Мальчик поблагодарил старца и последовал его совету. Он набрал чашу светлого меда, каким принято ранним летом потчевать почетных гостей, и взял свою лютню. В горах он нашел то место, где в прошлый раз сорвал колокольчик, и крутую каменистую тропу, уходящую к лесу, по которой недавно шагал, ведя в поводу коня. Но того места, где стоял храм, и самого храма, а стало быть, и черного алтарного камня, деревянных колонн, крыши с большой птицей и самой птицы, найти ему не удалось. И ни один из встречных, кому он описывал святилище, ничего похожего припомнить не мог.
Тогда мальчик повернул обратно, в родные края, и, проходя мимо храма благодарной памяти, вошел под его своды, поставил на алтарь чашу с медом, спел песню под звуки своей лютни и поручил покровительству божества всё, что ему недавно привиделось: храм с птицей, убогого крестьянина и покойников на поле брани, но всего настоятельнее — короля в походном шатре. После этого с облегченным сердцем мальчик вернулся в свое жилище, в спальном покое повесил символ единства миров и, глубоким сном угасив впечатления дня, поднялся ранним утром, чтобы помочь своим соседям, которые работали и пели в садах и на пашнях, стирая последние следы землетрясения.
ЕВРОПЕЕЦ
Наконец господь бог сжалился, наслал всемирный потоп и сам положил конец земному бытию, закончившемуся кровавой мировой войной. Потоки воды милосердно смыли всё, что позорило дряхлеющую планету, — залитые кровью снежные поля и горы, ощерившиеся жерлами пушки, истлевающие трупы вместе с теми, кто проливал по ним слезы, возмущенных и жаждущих крови вместе с обнищавшими, голодных вместе с безумцами. Голубое небо галактики приветливо взирало на гладкий шар.
Что и говорить, европейская техника блестяще показала себя и выстояла до конца. Европа толково и терпеливо неделями держалась против медленно подъемлющихся вод. Сначала благодаря гигантским дамбам, которые день и ночь строили миллионы военнопленных, потом благодаря искусственным сооружениям, которые поднимались с фантастической быстротой и вначале были похожи на огромные террасы, но затем всё больше и больше уподоблялись одиноко высившимся бастионам. На этих бастионах героический дух человека, трогательно незыблемый, держал оборону до последнего дня. Пока Европа и весь мир тонули, поглощаемые водой, прожекторы последних железных оплотов резкими, уверенными лучами всё пронзали и пронзали водянистые сумерки гибнущей земли, снаряды прошивали воздух изящными траекториями. За два дня до конца страны Центральной Европы решились направить враждебной стороне с помощью световых сигналов предложение о мире. Однако враг потребовал немедленной сдачи оставшихся укрепленных бастионов, на что, в свою очередь, не могли согласиться решительные миротворцы.
А посему оживленная стрельба продолжалась до последней минуты.
Весь мир погрузился в воду. Единственный выживший европеец держался на поверхности благодаря спасательному поясу и, выбиваясь из последних сил, старался описать события минувших дней, чтобы будущее человечество знало, что именно его отечество на несколько часов пережило гибель последнего неприятеля и тем самым навеки закрепило за собой пальму первенства.
В это время на сером горизонте вырисовалось нечто гигантское черное и неуклюжее, медленно приближаясь к теряющему силы пловцу. Он с радостью узнал огромный ковчег и, прежде чем потерять сознание, увидел на борту плавучего сооружения древнего величественного патриарха с развевающейся серебряной бородой. Великан-негр выловил плывущего; тот был жив и вскоре пришел в себя. Патриарх приветливо улыбнулся ему, дело его удалось: он спас по одному экземпляру каждого вида земных существ.
Пока уютный ковчег плыл по ветру, дожидаясь отступления темных вод, на борту шла оживленная жизнь. Огромными плотными косяками за ковчегом следовали большие рыбы, яркими фантастическими стаями проносились над ним птицы и насекомые, каждый, будь то зверь или человек, искренне радовался своему спасению и новой жизни, открывавшейся перед ним. Звонко и ликующе звучал над водами утренний крик красавца павлина, счастливый слон весело поливал водой себя и свою благоверную, высоко подняв хобот, всеми цветами радуги переливалась на солнце ящерица; индеец метким копьем вылавливал в необозримом потоке сверкающих чешуей рыб, негр добывал огонь для очага трением сухих деревяшек и от избытка радости звучно в ритм похлопывал по бокам свою толстуху жену, тощий прямой индус стоял скрестив руки и бормотал себе под нос древние стихи из песен о сотворении мира. Эскимос, смеясь узкими глазами, грелся на солнце и потел, спуская с себя жир и воду, его обнюхивал добродушный тапир, а маленький японец вырезал себе тоненькую палочку и старался удержать её то на носу, то на подбородке. Европеец с помощью своих письменных принадлежностей составлял инвентарную опись всех имеющихся здесь живых существ.
Сбивались группы, завязывалась дружба, а если вспыхивал спор, патриарх устранял его кивком головы.
Все были счастливы и общительны, только европеец в одиночестве занимался своей писаниной.
И вот в пестром обществе людей и зверей возникла новая игра-состязание, в котором каждый мог показать свое искусство и способности. Все хотели быть первыми, и самому патриарху пришлось наводить порядок. Он отделил больших зверей от малых, а также тех и других от людей, каждый должен был заявить о себе и сказать, чем он хочет блеснуть; а затем началось состязание.
Эта замечательная игра длилась много дней, и группы сменяли друг друга, чтобы, закончив представление, стать зрителями и посмотреть на искусство других. Всякое хорошее выступление встречали бурным восторгом. Сколько же прекрасного можно было здесь увидеть! Сколько скрытых дарований обнаружилось в каждом божьем создании! Как раскрылось тут богатство жизни! Как все смеялись, выражая восторг криками, карканьем, хлопаньем в ладоши, топаньем, ржаньем!
Великолепно бегала ласка, и волшебно пел жаворонок, превосходно вышагивал надутый индюк и невероятно проворно носилась белка. Мандрил передразнивал малайца, а павиан — мандрила! Неустанно состязались бегуны и прыгуны, пловцы и летуны, каждый оставался непревзойденным в своем искусстве и находил признание остальных. Были звери, которые обладали даром зачаровывать других, и