Великие мании развивают некоторые положительные способности. На расстоянии в целых двадцать метров от себя Вуппи сумела распознать грозную опасность, известную ей с юных лет, а кроме того, из бабушкиных сказок: лягушку-квакшу. Вуппи не ограничилась тем, что обезопасила свою жизнь, она устроила квакше испытание, желая определить уровень её умственного развития. Она кружила на высоте вероятно-возможного лягушачьего прыжка, раздражая квакшу издевательским смехом. Та квакала сперва яростно, потом — всё тише, всё трусливей. В сей достославный час Вуппи довелось пережить смертельный испуг. На расстоянии вытянутого мушиного хоботка мимо промчалась, со свистом рассекая воздух, Ласточка. Вуппи кинулась наутек. Ласточка — за ней. Вуппи села на ветку. Ласточка тоже. Сердце у Вуппи стучало, едва не разрываясь.
— Да не съем я вас, — мирно сказала Ласточка. — Наелась уже. — Ласточке хотелось поговорить. — А я недавно вернулась из Африки. Море — знаете, что такое море?
Вуппи неуверенно покачала головой.
— Вам нечего бояться, — заверила её добрая Ласточка. — Если вам интересно, я могу поделиться путевыми впечатлениями.
— Дайте честное слово не есть меня, — сказала Вуппи осипшим от волнения голосом. Ласточка дала слово.
— Мне превосходно известно, что такое море, — вдруг нагло заявила Вуппи. — Вообще за тысячу лет моей жизни мне многое случалось…
— Тысячу лет? — поразилась Ласточка.
— Вот именно, тысячу. Помнится, кое-где здесь был замерзший воздух, не знаю, впрочем, имеете ли вы сносное представление о ледниковом периоде.
Лицо у Ласточки сделалось преглупое. А Вуппи с жужжанием взмахнула крылышками и продолжала витийствовать, обращаясь преимущественно к себе самой, но тем не менее очень громко и отчетливо:
— В те времена, ещё до бури на море, в те дни, когда я на полном ходу остановила железнодорожный состав…
— Ах, расскажите, расскажите, пожалуйста! — попросила Ласточка.
— Нет, я не люблю распространяться об этом. Кроме того, мое внимание ныне всецело занимают серьезные философские проблемы… Надеюсь, вам известно, кто я?
— Нет, — призналась Ласточка.
— Нет? Ха-ха, это забавно! — Вуппи криво усмехнулась. — Впрочем, ладно. Можете говорить со мной, как с ровней. Так вы, кажется, собирались поделиться какими-то впечатлениями? Что ж, для меня не лишены известного интереса подобные наивные наблюдения, изложенные примитивным языком простонародья.
— Но я не смею… — сказала Ласточка.
— Те-те-те! Смелей! Выкладывайте ваши охотничьи рассказы!
Ласточка принялась рассказывать какую-то длинную немудреную историю. Вуппи скрестила попарно свои шесть ног и отвернулась, будто бы слушая вполуха. На самом деле она и вовсе не слушала, а строила планы побега. Вдруг Ласточка замолчала.
— Ну, что же дальше? — спросила Вуппи.
— Мне хочется есть, — смущенно сказала Ласточка и покраснела. В тот же миг Вуппи сиганула с ветки и спряталась в траве. Тут-то её и проглотила квакша. А красная от стыда Ласточка полетела в Африку, где привела в ярость многих твердолобых быков своим красным цветом.
Один канадский естествоиспытатель разрезал лягушку-квакшу, обнаружил муху и сказал: «Ай, ай!»
Но сказал он это, разумеется, по-английски: «Egg, egg!»[42].Случайно как раз в этот момент Вуппи отложила практически первое в своей жизни яичко. Она уже давно достигла соответствующего возраста. Профессор при виде этой, как ему думалось, реакции на человеческую речь ощутил судорогу восторга. Открытие сделано! Положено, положено практическое доказательство в основу теории. Итак, животные наделены разумом в человеческом понимании. Есть возможность установить контакт: «ученые — насекомые». Уверенность профессора была столь непоколебимо твердой, что очень скоро он получил целый ряд новых блестящих подтверждений своей гипотезы. Понадобилась только пробирка с тонкими стенками. Как раз такую пробирку профессор привез с собой из Канады.
Во-первых, в мушином языке имеются пантомимические средства выражения. К примеру, «доброе утро!» по-мушиному будет вовсе не «Good morning!». Поворот правой средней ножки на тридцать градусов кверху означает: «Который час?» Профессор Нипп изучал мушиный с неустанным рвением. Между прочим, в фонетике этого языка отсутствует мужской род.
Нипп заключил с мухой контракт. Она обязалась в течение шести месяцев сопровождать профессора в научной поездке по Канаде с лекциями и докладами и своими бойкими ответами и адекватными реакциями наглядно демонстрировать истинность постулатов ученого. Профессор же со своей стороны обязался предоставить мухе на всё время поездки подобающее питание и жилищные условия, а также гарантировал то, что выступления мухи будут носить исключительно научный характер и не станут объектом меркантильной эксплуатации. Вуппи подписала контракт по-мушиному, поставив несколько выпуклых точечек.
Профессор телеграфировал в Канаду, заказывал аудитории, договаривался о рекламе, нанимал импресарио. Он купил красивую клеточку-мухоловку, положил внутрь швейцарского сыру, земляники и навоза и пригласил туда Вуппи. Затем погрузил муху на корабль и погрузился сам.
Морское путешествие проходило великолепно. Настроение у профессора было радостное, приподнятое благодаря некоему научному воодушевлению; он был внимателен и добр ко всему и ко всем. В полдень он спускался в кубрик, угощал команду коньяком и беседовал с моряками. Странные они были парни, несколько, пожалуй, ограниченные, но отнюдь не глупые, а скорей задумчивые, да к тому же и весьма занятные. Они немало повидали на свете, но всё равно зачастую разделяли самые нелепые суеверия, а причудливая фантазия водила их самыми необычайными путями.
Однажды матрос второго класса Фрицше рассказал профессору про чудовищного исполина Табарца, которого якобы не раз встречал в дальних плаваниях. Профессор усмехнулся, да и сами товарищи Фрицше не принимали его всерьёз, потому что он вырос в местечке Фридрихсрода. Разобидевшись, матрос поднялся на палубу. Через какое-то время раздался его громкий крик:
— Господин профессор! Господин профессор!
— Что такое?
— Он здесь!
— Кто?
— Исполин! Хотите его увидеть?
— Ай, ай! — сказал ученый и поднялся на палубу. Остальные тоже. Море до самого горизонта было спокойно. Нигде не видно было ни суши, ни кораблей. На голубом небе — ни облачка. Матросы смеялись.
— Нуте-с, где же прячется ваш мистер Табарц? — спросил добродушно настроенный профессор.
— Здесь! — Фрицше повел рукой вокруг.
— Да где же?
— Видите это голубое небо?
— Разумеется, но…
— Так вот, это небо — маленький кусочек пуговицы на ширинке великого Табарца!
В эту самую минуту профессора позвал стюард.
Дверь профессорской каюты была взломана. Фрицше, не по злому умыслу, а всего лишь из любознательности, открыл мухоловку. А поскольку сыр и земляника в ней были, по его мнению, главным, а муха и навоз — второстепенным, то он и сожрал главное, а на второстепенное плюнул и растер.
ВСЕГДА УЧИСЬ НА ОПЫТЕ ДРУГИХ
Эмануэль Ассуп стал состоятельным землевладельцем благодаря трудолюбию, уму и добросовестности. Его единственного сына, тихого юношу, звали Шелих. Он окончил школу. Теперь ему предстояло выбрать себе профессию. Когда его спросили, он довольно неуверенно ответил, что хочет быть моряком. Отец отговорил его. Морская жизнь, мол, сурова и опасна. Шелих, дескать, может, имея хорошее школьное образование, в другой области добиться более надежного счастья. Эммануэль Ассуп растолковал всё это сыну очень обстоятельно и сердечно. И посоветовал не спеша подыскать себе что-нибудь другое.
Шелих пошел гулять. Через сад, к морю, вдоль берега, по лесу и по лугам. Он кормил птиц, зверей и свою любимицу — гигантскую черепаху, которую отец подарил ему ко дню рождения. Черепахе был отведен в саду участок в десять квадратных метров, обнесенный дощатым забором.
Спустя несколько недель Ассуп спросил сына:
— Ну как, решил, кем хочешь стать?
— Я хочу стать летчиком.
— Нет, сынок, этого я не могу допустить. Летное дело — оно для отчаянных парней, слава летчика недолго будет радовать человека духовно одаренного. Найди себе что-нибудь получше. Не торопись, думай сколько душе угодно. Но хочу предостеречь тебя от безделья. Смотри, не сделайся ленивцем вроде нашей черепахи, которая целыми днями лежит на одном месте и ничего путного до сих пор не совершила.
Сын робко возразил:
— Но ведь всё равно черепаха — великан среди зверей?
Отец отвернулся, пряча улыбку.
Шелих пошел к черепахе и спросил её:
— Счастлива ты? — Но она не ответила, а спрятала голову под панцирь.
У птиц спросил Шелих:
— А вы счастливы?
— Да! Да! Мы летаем в вышине, над высокими башнями, над горными вершинами, среди светлых облаков, всегда таких разных, мы взмываем навстречу ветрам, мы порхаем и парим, мы можем броситься вниз с кручи, а над самой землей за миг до гибели — раскрыть крылья, мы привольно распеваем звонкие песни, — ах, как это прекрасно!
Опечалился Шелих. Никому ничего не сказав, однажды утром вышел он из отцовского дома и отправился в дальний путь. На третий день поднялся он на вершину высокой горы и бросился с кручи. И непременно разбился бы насмерть, но крыло большой птицы подхватило его. Далеко-далеко полетела она с ним, миля за милей, по небу, над землями и морями.
— Как прекрасно летать! — воскликнул Шелих.
— Верно, летать прекрасно, но сперва нужно научиться, нужно уметь летать.
И птица опустила юношу на землю в большом незнакомом городе, а сама улетела.
Шелих ощущал бодрость духа, он рвался к работе. Ему удалось устроиться в одну авиакомпанию, и через несколько лет он стал одним из лучших пилотов. Дважды его самолет разбивался, но оба раза он остался жив и невредим. Однако отцу он не посылал даже маленькой весточки. Он решил не писать, пока не заработает своими силами приличного состояния. Из этого ничего не вышло. Летной жизнью он пресытился и всё больше скучал по отцу, наконец тоска его одолела, и он вернулся домой.